— А он чего?
— Понятно чего. В сторону ушел, пропустил, значит, через свои угодья, — терпеливо объяснила она.
Лукаво глянула на меня, улыбнулась едва заметно. Как малому ребенку, обратно смотреть, даже обидно. Нет, отец прав был, мужик и баба — это все-таки огонь и вода. Разные мы. Я от испуга за нее чуть ума не лишился, а она, видишь, улыбается!
Впрочем, я сдержался, переборол себя. Ругаться с бабой прилюдно — мужику чести не делает. Потом все скажу, решил про себя.
— Слушай, — спросил я через некоторое время, когда еще больше успокоился, — одного не пойму, Ети — это люди или уже нет? Или, может, колдовское какое-то порождение?
— Да я и сама не пойму, — созналась Сельга. — По уму — вроде люди. А по духу… Даже не знаю, как лучше сказать… Чужие они какие-то. Мало у них желаний, человеку это не свойственно, да и мысли другие какие-то, непонятные…
— А мы, значит, с Фаней, когда заметили Етих, мало что в порты со страху не напрудили, — возбужденно рассказывал за спиной Велень. — Это уж когда Кутря с Сельгой подошли, на поляне трое мохнатых мужиков оставалось. А когда мы увидели — там и Етенки малые, там и мамки, играют, резвятся. Как настоящие люди, один к одному. И все как глянули в нашу сторону! А глаза у всех красные, зубищи у всех как ножи острые, ну, думаю, тут-то дух с телом и расстанется, пришла пора! А потом малые с бабами подхватились так наскоро, и в чащу. Без звука, главное, словом единым не перемолвились. А мужики остались, насупились, опять глядят в нашу сторону! Ну, все, решил, теперь точно пора дух выпускать из нутра на волю. Сейчас жрать начнут или впрок запасать…
Родичи, слушая его, сочувственно цокали языками, чесали бороды.
— А я и не испугался почти! — заявил вдруг Фаня нахально и громко.
— Ага, не испугался! Порты-то успел просушить? Али нет еще, в мокрых храбришься? — влет подсек его языкастый Велень.
Мужики охотно и весело засмеялись. А что лесные люди, не такие уж они и страшные, оживились многие. Тоже люди. Пусть они сильные, мохнатые, зато мы — бойкие!
Впрочем, из Черного леса моя бойкая дружина рванула так быстро, словно посыпалась со стола горохом. Сказать по чести, я и сам покинул его с облегчением. Люди Ети или не люди, а все одно неуютно быть с ними рядом. Это я кому хочешь скажу.
* * *
К вечеру второго дня мы подошли к подножию синих скал. Вблизи они уже не казались мелкими зубьями. Скорее напоминали огромные каменные столбы, возведенные великанами для своего будущего дома, но так и брошенные за ненадобностью. Могучий Стрибог со своими игривыми метрами, вихрями и ветровичами своим дыханием обточил камень до гладкости, придал ему причудливую форму. Горячий Хорс да Карачун-мороз, тоже чередуясь в силе, пустили по нему длинные, извилистые, как узоры, трещины. Со стороны смотреть — красиво поработали, на загляденье. Мы все долго смотрели, дивились резным изгибам крепкого камня. Я думаю, боги нарочно оставляют такие памятки о своей силе, чтобы люди в Яви не забывали, кто они и кто мы…
Быстро дошли, но и устали, конечно. У подножия скал я объявил мужикам ночевку. Хорс уже опускал свой огненный лик к краю земель, и до появления Вечерницы, первой звезды, оставалось недолго. А там и тьма закутает Сырую Мать. Куда торопиться на ночь глядя, решил я. Завтра с утра пораньше наберем серного камня и двинем в обратный путь. Тратить все силы на одну ходьбу тоже не след, еще свеев воевать предстоит.
Перекусив по-походному, без пива и горячего варева, мужики начали обустраивать себе лежанки из лапника. Мы с Сельгой тоже озаботились ночлегом, собрали ложе. Она сразу опустилась на него, улыбнулась мне и прикрыла глаза ресницами. Я немного полюбовался на нее. Потом привалился к теплому, нажаренному за день камню и с удовольствием расправил гудящие руки и ноги. Задремал, было дело, тоже намахался за день. Проснулся от громких голосов. Оказалось, Ятя, коротая вечернее время, вспоминал для мужиков побасенку про князь-рыбу. Я помню, еще от отца ее слышал, но Ятя вел сказ как-то по-своему. Не открывая глаз, я прислушался.
— Ну вот. Было, значит, у отца три сына, двое старших — разумные, степенные мужики, давно уже отделились, баб себе взяли, своими домами жили. А младший — так, не пришей-пристебай. По обычаю-то младший должен в родительском доме остаться, отца с матерью холить. А он, наоборот, все у них на шее. Ну, дурачок, значит. И звали его Еменя, да… Так вот, как-то зимой послал отец Еменю порыбалить. Сказал, мол, свежей рыбки хочется. Хоть бы принес, сынок, ухи бы сварили, похлебали…
— Это зимой-то рыбалить? Когда все реки Мореной скованы, а рыба подо льдом еле шевелится? Ну, сын, видать, в отца удался дурачком, — встрял в рассказ чей-то голос. Я узнал Веленя, никогда не упускавшего случая потешить людей.
Мужики развеселились.
— Да ну тебя! — Ятя замолк, видимо, вспоминал. — А, не рыбалить он пошел, по воду пошел, вот как… Свежей воды из проруба принести!
— Так бы и говорил, что ли.
— Я так и говорю! Пришел с ведрами, зачерпнул одним, смотрит — вода…
— А он чего ждал из реки, пива, что ли? — опять вставил Велень.
Мужики на этот раз надолго закатились смехом. Ох, Велень, ох, насмешил… Кабы пиво текло в реке, кто бы из нее тогда вылезал на берег? Каждый бы к Водяному Старику в гости просился… Впрочем, Еменя, раз дурачок, мог и за пивом на реку пойти, отца порадовать, с него станется… На, мол, тебе, батюшка! Испей, родимый, пивка из речки… Ох, Велень, ох, потеха…
— Неинтересно — совсем не буду рассказывать! — Ятя уже явно обиделся.
— Сказывай, сказывай, чего там…
— Не робей, Ятя, сыпь гуще, кидай дальше…
— Ну вот… Зачерпнул другим ведром — видит, рыба в ведре полощется, — продолжил тот.
— Ага, порыбалил все-таки! — обрадовались мужики.
— Порыбалил, — подтвердил Ятя. — Сам не хотел Еменя, а рыбу поймал. Да не простую рыбу! Князь-рыбу! Чешуя у нее как из золота, плавники — как из серебра, а глаза — как драгоценные камни…
— А что за рыба-то? Карась, что ли? Или, может, окунь? — уточнил кто-то из молодых.
— Да какой карась?! Сам ты карась! — осадили его остальные. — Сказано же, князь-рыба!
— Так понятно, что князь! А князь-то, к примеру, из карасей будет или из окуней? — не сдавался тот.
— Вот напасть бесовская! Тоже, пристал, как чиряк! — загомонили остальные. — Давай, давай, Ятя, не слушай его, продолжай плести… Что дальше-то было?
— Дальше… Дальше, знаю, говорит ему князь-рыба человеческим голосом. Мол, отпусти ты меня, Еменя, к отцу с матерью, к малым детушкам. Много их у меня, кто их вместо меня кормить будет?
— А он что сказал? — снова перебил кто-то, не утерпев.
— Ничего не сказал. Пожалел. Отпустил рыбу обратно в проруб, и все дела! — Ятя, казалось, сам был удивлен таким исходом.
— Э, паря, при таком хозяине избе недолго стоять… Да, паря, так-то и будешь воду вместо пива хлебать… Отец ушицы хотел, а он отпустил… Ну, дурачок, понятное дело… — расстраивались мужики.
— Да, отпустил, — продолжил Ятя. — А князь-рыба в воду нырнула и оттуда ему и говорит. Мол, отпустил ты меня, Еменя, пожалел, а я за то сослужу тебе службу. Теперь, мол, тебе стоит только сказать: по рыбьему велению, по моему хотению, и все, что ни пожелаешь, враз исполнится.
— Неужели все, что захочет? — охнули все.
— Все, — подтвердил Ятя. — Все, что ни пожелает, хоть травы зимой, хоть снега летом, враз исполняется. По рыбьему велению, значит. Тут, конечно, и зажил Еменя. Вот оно как бывает…
— Ну а дальше-то, дальше что?
— Дальше? А что может быть дальше? Когда все желания и так исполняются? — удивился рассказчик. — Зажил, говорю. На печи лежит, с боку на бок переворачивается, как масло в сметане перекатывается. Гладкий стал, видный. Бабу себе взял, наверное, детей наплодил…
Гомон стал еще громче. Мужики наперебой удивлялись: почему дурочкам везет? Иной, смотришь, и степенный, и хозяйственный, а все одни шишки на голову валятся. А другой — так себе, пустельга, а ему кругом счастье! Нет, что ни говори, паря, коль спрядет старая богиня Мокошь удачливую судьбу, так можно и дурачком век прожить. А если нить вкось пойдет — вся жизнь тоже наперекосяк, будь ты хоть умником, хоть разумником…
