— Я слышал, вы врач, — сказал он, заметив Ашера.

При этом он нахмурил брови, а его лицо утратило всякое выражение. Не глядя на Ашера, он спросил, не хочет ли он поехать с ним. Все случившееся, подчеркнул он, может иметь «определенный интерес для врача», он полагает, что «такая возможность представляется нечасто». Он произнес это скорее укоризненно, нежели с важностью, хотя Ашеру все-таки почудилась в его голосе какая-то надменность. Ашер встал, собираясь расплатиться, но трактирщик только махнул рукой.

— Сегодня за счет заведения, — сказал он.

Он вышли на заправку, и Ашер сел в черную машину гробовщика. Заливая в бак бензин, гробовщик — не без гордости, — как показалось Ашеру, продолжал, что, мол, у него в доме собрались сотрудники уголовной полиции, жандармы, журналисты и даже судмедэксперт в ожидании результатов вскрытия.

— С каждым из убитых я был знаком лично, — сообщил он, а потом еще раз вышел из машины, чтобы расплатиться.

Ашер остался сидеть на пассажирском месте, сбоку от осиротевшего руля, и ждать, когда же вернется гробовщик. Теперь ему хотелось пройтись пешком, тающий снег наводил на мысли о весне, да и воздух был теплый.

Гробовщик опять сел за руль, и они поехали по опустевшей деревне в направлении Арнфельса. Навстречу им двигались машины с любопытными, которые слышали об убийстве и хотели своими глазами увидеть место преступления. Один раз их остановил жандармский патруль. В машине было очень жарко, и Ашер вздохнул с облегчением, когда гробовщик опустил стекло, чтобы подать жандарму документы. Солнце светило по-прежнему, и Ашером все сильнее овладевало ощущение, что сидеть в машине и осматривать тела людей, которых он при жизни и знать не знал, — какая-то нелепость. Когда они свернули с дороги к дому гробовщика, оказалось, что во дворе не повернуться от припаркованных машин и толкающихся людей. Некоторые, стоя на погрузочной платформе, заглядывали в контору гробовщика, кто-то смеялся над чьим-то замечанием. Они посторонились, даже не взглянув на машину. Большинство явно были городские, и, со своими пальто, шляпами и элегантной обувью, они показались Ашеру ряжеными. Глядя на них, он силился подавить гадливость и презрение. Они медленно подъехали к продуктовому магазину, остановились и вышли. Гробовщик, которому, как он сообщил Ашеру, заказали гробы, так как похороны оплачивала община, торопливо зашагал к входу в одно из зданий. Перед этим он на минутку забежал в продуктовый магазин и появился оттуда, с аппетитом поедая булочку с сыром. Он извинился за это перед Ашером, сказав, что этот, как он выразился, «прискорбный случай», мол, совершенно нарушил привычный для него распорядок дня. Ашер ответил, что вполне понимает.

Сначала он провел Ашера через маленькое помещение с каменной скамьей, раковиной и забытым на гвоздике полотенцем. Здесь он-де прежде готовился к погребениям, сказал гробовщик, и облачал покойников. Он приподнял брезентовый занавес и показал Ашеру то, что за ним скрывалось. В глубине комнаты стояла черная карета-катафалк со стеклянным саркофагом; однако в катафалке приютился не гроб, а всего-навсего черный плащ и черная шляпа с перьями. Не успел Ашер взглянуть на погребальную карету, как гробовщик уже опустил брезент и прошел вперед, пригласив Ашера последовать за ним. По деревянной лесенке они взобрались на извилистый, вроде коридора, чердак, где были прислонены к стенам всевозможные гробы.

Сперва шли те, что поменьше, обтянутые серебряной фольгой, причем каждый следующий был несколько больше предыдущего, потом большие деревянные гробы, американский пластмассовый гроб и, наконец, «личное изобретение» гробовщика, как он поспешно объяснил Ашеру. Этот гроб предназначался для того, чтобы замедлить процесс разложения, уточнил он и заверил Ашера, что рано или поздно добьется выдачи на него патента. Пока он не мог решить, какую модель предпочесть. В конце концов, он выбрал гроб, сколоченный из желтых досок и украшенный декоративными планками, повернулся и устремился через двор к себе в контору. Один раз он обернулся и подождал, пока Ашер не пробьется сквозь густую толпу, а потом снова кинулся бежать с такой скоростью, что, когда Ашер вошел в контору, он уже сидел за письменным столом.

— Это мой сын, — представил гробовщик, указывая рукой на улыбающегося высокого человека, стоявшего на пороге столярной мастерской.

Там громоздились гробы, почти готовые, не совсем готовые и совсем не готовые; на стопке декоративных планок лежал рубанок.

— Столяров я отправил домой, сегодня невозможно работать, — сказал сын.

Он отворил следующую дверь, за которой в коридоре возле катафалка беседовала компания каких-то мужчин. Вот тот, прошептал Ашеру гробовщик, — это бургомистр. Он как раз объяснял сотруднику уголовной полиции, что Люшер две недели тому назад, проиграв процесс, подавал ему жалобу на Эггера, Хербста и третьего коннозаводчика, но он не придал этому значения, ведь Люшера все считали усердным и «порядочным» человеком. Можно сказать, что соседи его любили. В молодости его упрекали в том, что он, дескать, не удержал от самоубийства отца, но человек он был достойный, вел жизнь самую размеренную, и потому пользовался уважением односельчан. Однако он никогда ни с кем не обсуждал несправедливости, выпавшие на его долю, и принимал близко к сердцу неурядицы, над которыми другой на его месте пошутил бы, да и забыл. Бургомистр был высокий, плотный, слегка сутулый. У него были густые седые волосы и светлые глаза; рассказывая о Люшере, он не спускал озабоченного взгляда с Ашера и с сына гробовщика. Впрочем, взгляд у него был не испытующий. Ашеру показалось, что бургомистр рад слушателям, чтобы в негодовании и в запальчивости не склониться к преувеличениям и не возложить на преступника бог весть какую вину. Сотрудники уголовной полиции, обступившие его, курили и кивали. Потом какой-то человек среднего роста, лысый, с большой печаткой на пальце, спросил, может ли Люшер покончить с собой.

— Ведь он, возможно, осозна́ет, что́ совершил, — предположил он.

Бургомистр пожал плечами.

— Как вы думаете, он не уйдет? — продолжал он выспрашивать бургомистра.

— Не знаю, — произнес бургомистр, — пусть разбирается жандармерия. Он производил впечатление человека любезного, но подавленного случившимся.

Конечно, бургомистр стремился самоутвердиться и показать, что владеет ситуацией, однако Ашер понял, что внезапность трагических событий и масштаб преступления его угнетают. Поэтому у него сложилось впечатление, что бургомистр радуется, когда кто-то здоровается с ним или дает понять, что его хлопотной должности не позавидуешь. Ашер подошел ближе к двери и заглянул в облицованную плиткой, ярко освещенную комнату. На металлическом столе лежало тело мужчины. Толстяк-врач в очках без оправы как раз мыл руки. Двое в пальто и меховых сапогах двинулись к Ашеру и строго спросили, что он тут забыл. Ашер объяснил, попросив извинения.

— Не за что, — перебил его один из незнакомцев и захлопнул дверь. В голосе его слышалась грусть и презрение.

— Вы хотите поучаствовать во вскрытии? — спросил гробовщик в то же мгновение. — Я поговорю с судебным врачом. Он будет рад, если вы ему поможете.

Ашер отказался, но заметил, что разочаровал гробовщика. Расстегнутое пальто гробовщик так и не снял, на его усах повисла крошка от булочки с сыром.

— Ну, а я уж такого зрелища не упущу, — сказал он.

Его сын между тем уже скрылся в прозекторской, а гробовщик, не заметив, чтобы Ашер раскаивался в своем отказе, последовал за сыном.

Столпившиеся у похоронного бюро зеваки казались совершенно праздными, они словно ожидали известия, которое все им разъяснит. Под арками по-прежнему валялся всякий хлам, да и ботанический сад почти не изменился. На ветвях плакучей ивы поблескивали капли воды. Ашер дошел до проезжей дороги. Через некоторое время он почувствовал усталость, остановил грузовик, перевозивший уголь, и попросил водителя подбросить его до Оберхаага. Шофер слышал о преступлении, но хотел знать подробности.