Гости, как придется, уселись за стол, потом стали меняться местами, оживленно переговариваясь. Другие, наоборот, сидели тихо, уставившись в пространство и задумчиво попивая вино.
— Я к вам присоединюсь, — объявила вдова, подсаживаясь к Ашеру.
— Многие сожалеют, — подхватила она мысль трактирщика, — что священник не пришел на свадьбу.
Она вдруг рассмеялась.
— Я когда-то служила кухаркой у приходского священника, и вот ожидался приезд епископа. Было это вроде в мае. У въезда в деревню соорудили триумфальную арку из сплетенных еловых ветвей, с нарисованной от руки табличкой «Добро пожаловать, Наш Верховный Пастырь!» Все оделись как на праздник. Церковь тоже украсили еловыми венками. Сегодня такое уже не в обычае, но епископа по-прежнему приветствуют всей общиной. На школьном дворе собрались дети, учителя, важные персоны вроде бургомистра и членов совета общины. В последний раз, когда приезжал епископ, один пьяница, которого вся округа знает, подошел к бургомистру и поцеловал ему руку. Возможно, все оттого, что у нас принято почитать начальство.
Она снова рассмеялась.
В прежние времена, продолжала вдова, епископа-де встречали еще и пением псалмов. А однажды, она как сейчас помнит, им пришлось исполнять гимн на латыни, то-то все намучились, пока заучили наизусть. В доме священника устраивали настоящий пир, но епископы по большей части страдали несварением желудка и потому заранее отдавали распоряжения, какое меню приготовить. Когда она еще служила кухаркой у священника, ей приказали к приезду епископа приготовить телячий паштет, и она накануне вечером поставила его в погреб. Кстати, пригласили и священников из окрестных приходов, и капелланов.
— Вот епископ усаживается, спускаюсь это я в погреб, за паштетом. И так я разволновалась, что только в передней заметила: батюшки, а мухи-то яйца отложили на паштете.
В кухне все хлопотали, дым коромыслом, понятно, нервничали, не до нее им было, а кухарка священника уж до чего злобная и придирчивая, и не подступись (она после смерти священника получила в наследство всю его мебель и потом продала общине его стол, стулья и конторский шкаф), вот она и решила подать паштет как есть. А когда убирала со стола, приметила, что некоторые так и съели паштет с мушиными яйцами, а остальные отложили их на край тарелки, а паштет съели, хоть бы что, кто целиком, а кто, может быть, немножко оставил.
Она снова рассмеялась.
Епископов всегда встречали всевозможные организации, пожарные, Товарищество, да еще с оркестром, епископы служили мессу и читали проповедь, и в церкви яблоку негде было упасть. А въезд епископа в деревню сопровождался колокольным звоном, пальбой из мортиры, и, едва его машина показывалась на дороге, как начинал играть оркестр. Последний раз так все и шло заведенным порядком, смотрим, и на тебе: приехал-то не епископ, а кондитер с передвижной лавкой в багажнике.
Ашер почувствовал, что захмелел. Хотя он и слушал вдову, в голове у него затуманилось от выпитого, он ужасно устал. Время перевалило за полночь, и он уже подумывал, как будет добираться домой, как вдруг в зал вбежал человек и позвал трактирщика. Он так спешил, что все невольно замолчали и воззрились на него. Ашер расслышал, как он просит разрешения позвонить, человек, мол, заболел бешенством. Гости повскакали с мест и бросились к нему с расспросами. Ашер не сразу сообразил, в чем дело, но, осознав, что случилось, тотчас с новой силой ощутил свое опьянение. Он втихомолку выругался, поддался первому порыву и решил потихоньку уйти. Среди всеобщего волнения никто не заметил, как он надел пальто и вышел.
Во всех домах было темно, приглушенные голоса в трактире доносились уже издали. Он чувствовал, как ветер треплет полы его пальто и обдувает разгоряченное лицо. Тут он заметил приближающиеся фары автомобиля, и в первую минуту решил было спрятаться, но слева возвышался крутой склон холма, справа дорогу обрезал забор какого-то дома. Он стал ждать, пока машина проедет мимо. Однако она притормозила, и Ашер узнал человека, вбежавшего в трактир, и трактирщика.
— Вы с нами? — спросил трактирщик. — Мы вас искали. Кто-то сказал, что вы пошли домой.
Ашер молча пролез на заднее сиденье. Машина проехала немного в гору, а потом свернула в переулок, который вел к крестьянскому двору. В сенях валялись грязные ботинки и сапоги. Трактирщик и гонец, как заметил в автомобиле Ашер, в пиджаке на голое тело, бросились вперед, не дожидаясь его. В кухне сидели двое детей и старик с тростью. Они с любопытством уставились на Ашера. Возможно, они его побаивались. Ашер между тем расстегнул пальто и заметил искусственный цветок, который ему прикололи в доме Хофмайстера. Воспоминание о прошедшем вечере почему-то его успокаивало, он и сам не знал, почему. Сени освещала тусклая желтая лампа. Он повернулся к неплотно прикрытой двери, из-за которой доносились стоны, и вошел. В маленькой комнатке кроме трактирщика и гонца он увидел женщину. Шкаф, заставленный банками с компотом, стоял у постели, в которой лежал мужчина. По подбородку у него стекала слюна, пальцы безостановочно теребили одеяло. Подходя к больному, Ашер лихорадочно соображал, чем ему помочь. Сначала нужно узнать, не укусило ли его какое-нибудь животное и, если да, то когда это произошло. Потом Ашер собирался дать ему стакан воды и посмотреть, может ли он глотать. И тут он заметил на стуле стакан воды.
— Он ничего не пьет, — сказала женщина. — Пытается сделать глоток, и у него сразу же начинаются судороги. На него у лесопильни напала собака. Вот так ни с того с сего бросилась и укусила за ногу.
Ашер помнил, что инкубационный период бешенства может быть короче, но в среднем он составляет сорок дней. Откуда она знает, что причина именно в этом? Он что, сам ей об этом рассказал? Почему он не пошел к врачу? И что стало с собакой?
— Это было сегодня днем, — добавила женщина.
Раненый глядел на Ашера, на лбу у него выступила испарина, дыхание с хрипом вырывалось из груди.
— Покажите ногу, — велел Ашер.
Он отогнул одеяло и увидел, что икра у раненого завязана льняной тряпкой, перехваченной аптекарской резинкой. Он быстро ее разбинтовал. Рана оказалась небольшая, но глубокая. Вне всякого сомнения, он потерял много крови.
— Осторожнее, смотрите, как бы он вас не укусил, — предупредил трактирщик.
— Ничего страшного, — откликнулся Ашер, хотя сам не был в этом уверен.
— Это опасно, — поддакнул другой.
— Скажите, вы слышали о бешенстве? — спросил Ашер раненого, заглядывая ему в лицо.
— А то как же, — ответила за него жена. — Мы и листовку из окружного управления получили. Он же помогает загонщикам на охоте, вот они его и пригласили с собой на лекцию. К врачу собирался завтра. Сказал, что еще денек потерпит.
— Попробуйте выпить глоток воды, — попросил Ашер, сев на постель.
Раненый покачал головой.
— Не могу, — ответил он.
— Нет, попробуйте, и увидите, что сможете, — настаивал Ашер.
Но раненый отпрянул к изголовью постели и затрясся.
Ашер рассмотрел его внимательнее. Волосы у него растрепались от лежания на подушке, на вид ему было лет сорок, руки у него были потрескавшиеся, мозолистые, ногти широкие, выпуклые. Из-под рубашки виднелась тощая грудь. На шее выделялся острый кадык, глаза заплыли настолько, что Ашер не различал их цвет, возле губ залегли глубокие морщины. Вероятно, его мучила язва желудка.
— Он работает? — спросил Ашер.
— Да пьет он, — ответила жена. — Работает в строительной фирме в Санкт-Мартине.
С крашеными волосами, маленькая, толстенькая, она говорила пришепетывая. Отвечая на вопросы, она переводила взгляд с трактирщика на гонца и только напоследок глядела в глаза Ашеру.
Он заметил, что трактирщик тоже озабоченно на него смотрит. В своих очках он смахивал на состарившегося школьника.
— Хорошо, — сказал Ашер. — Он сейчас успокоится.
Нужно было только убедить его в том, что с ним не произойдет ничего страшного. Он склонился к раненому и стал его уговаривать. Мол, он вообразил, что у него болезнь, описанная в просветительской листовке.
