Вечера тянулись для Ашера томительно долго. Хотя на обратном пути он останавливался передохнуть в ресторанчике при магазине, темнело быстро, и иногда он возвращался домой на попутной машине, а то и на тракторе.

Однажды вечером он задержался у вдовы, и она стала рассказывать о руднике. На следующий день он отправился в низину возле местечка Санкт-Ульрих разыскать место, где раньше возвышался рудничный копёр[5]. На этом месте раскинулось широкое, перепаханное поле. Ничто не напоминало больше о руднике. Второй шахтный ствол целиком засыпали. Первоначально рудников было два. Оба принадлежали частным владельцам. Первый закрыл рудник, потому что добыча угля перестала приносить доход, а второй — потому что состарился и не имел сына-наследника, которому мог бы передать дело. Правда, угля хватило бы еще лет на десять-пятнадцать. Штреки-то, сказала вдова, были высотой всего полметра. Работать приходилось лежа. Рудничные вагонетки под землей тащили лошади, стойла тоже были устроены в горе. Об автоматической подаче воздуха тогда никто и слыхом не слыхивал: одному горняку вменялось в обязанность обслуживать вручную насос для подачи свежего воздуха. На том руднике, что поновее, электричество день и ночь производила огромная паровая машина. После смены крестьянам приходилось еще и в огороде копаться, и скотину кормить, и все же они очень жалели, что рудник закрывают, ведь многим теперь пришлось за тридевять земель ездить на работу. Тот, бойкий на язык, что то и дело перебивал оратора на предвыборном собрании, — Ашер успел рассказать ей об этом, — был на руднике членом производственного совета. Он больше двадцати лет добывал уголь, а когда шахта закрылась, не нашел другой работы. Само собой, он был социалист. И коммунисты у них водились. Однако с тех пор как рудник закрыли, их становится все меньше и меньше. В другой раз она рассказала о бургомистре, члене Национал-социалистической партии, которого в последние дни войны повесили партизаны. Однако многие поддерживали национал-социалистов, все потому, что были кругом в долгах, а закон их в одну минуту освободил от всех долгов. А потом, если бы не война, то где уж крестьянским сыновьям повидать мир: они побывали и в России, и в Африке; один, ее сосед, служил матросом на подводной лодке. Но, конечно, почти в каждой семье погиб отец, сын или брат. Она-де не знает ни одного двора, где бы хоть кто-нибудь не погиб. В часовнях и на кладбищенских стенах Ашер уже видел памятные доски с именами погибших. В Гляйнштеттене был воздвигнут памятник павшим во время двух мировых войн. У ангела, венчающего памятник, откололась голова, памятные доски с именами павших и гильзы снарядов скрыла разросшаяся туя. Как-то в воскресенье ему довелось увидеть шествие Товарищества. Мужчины несли во главе колонны расшитый стяг и, сплошь в штирийских народных костюмах, шли за ним стройными рядами, под марш, исполняемый местным оркестром. Говоря о Товариществе, люди обыкновенно называли его «Союзом ветеранов», потому что большинство его членов составляли старики, а молодежь, отслужившая в армии, вступала в него неохотно.

Однажды к нему примчался на мотоцикле Голобич и объявил, что один человек, живший неподалеку от Хаслаха, изнасиловал двенадцатилетнюю девочку. Он завлек ее к себе в дом, посулив денег, а потом переоделся в женское платье, и она перестала его бояться.

Он уговорил Ашера поехать с ним в Хаслах. Дом преступника стоял на окраине местечка. Ашер еще издали заметил возле дома небольшую толпу, оттуда как раз отъезжал на мопеде толстый жандарм.

— Поймали уже? — спросил Голобич, притормозив и слезая с мотоцикла.

— Да, — ответила одна из стоящих поблизости женщин. — Его вывели из дому и увезли на машине.

Она была высокая, худая, в темном пальто и домашних тапочках.

— Он что-нибудь сказал?

— Нет, ни слова.

Ашер заметил, что домик у преступника был маленький, всего одна комнатка и сени. Возле одного из трех окон стояли пчелиные ульи, покрытые полиэтиленом, на них лежали борти.

— Да и человек-то вроде неплохой, — сказала какая-то женщина. — С ним лет десять тому назад произошел несчастный случай, вроде как головой повредился. Он несколько лет пробыл дорожным рабочим, а потом вдруг оделся в черное и заявил, что он — священник.

Все, мол, приходскому священнику в Санкт-Ульрихе досаждал, все таскался к нему да «по-латыни» говорил, а сам-то знать не знал латыни. В конце концов, священник установил на двери глазок, и когда он звонил, ему не открывал. А еще он делал предложение нескольким женщинам, по большей части, пожилым, но ни одна за него не пошла, хоть он и грозил в случае отказа жизни себя лишить.

Женщина указала на маленькую часовню, вход в которую прикрывала отломанная дверца от шкафа. На крыше возвышался деревянный крест.

— А вон там он держал кур и кроликов, — продолжала она, махнув рукой в сторону покосившегося деревянного сарайчика.

За домом помещалась низенькая беседка, в которой сушилось белье. На белом шатком кухонном стульчике сидела жирная муха.

Из-за фруктовых деревьев по пыльной дороге подъехал грузовичок сельскохозяйственного кооператива. Из него вышли двое в рабочих комбинезонах и стали сваливать в кузов мешки с цементом, которые выгрузили накануне. Закончив погрузку, они присоединились к женщинам, и один из них спросил Ашера:

— Вы из полиции?

— Нет.

— Из газеты?

Ашер покачал головой, и тот в задумчивости умолк.

— В часовне у него, — добавил он спустя некоторое время, — вы бы только посмотрели, — балдахин из голубой ткани. Он надевал женское платье и в таком виде служил мессу.

— Он проповеди читает, представьте себе, — подхватил второй. — Проезжаю я как-то раз на грузовике и вижу: стоит он и читает проповедь, но я ничего, поехал себе дальше. Он на меня тоже внимания не обратил. Через два часа еду назад, — а он все стоит перед часовней и знай себе проповедует. Я для смеха посигналил, и его в дом как ветром сдуло, только и видели.

Он засмеялся, собравшиеся крестьяне тоже расхохотались.

Кто-то в толпе сказал: «Мне пора», и вслед за ним разошлись и остальные.

— А в погреб вы не заглядывали? — спросил водитель грузовика. — А стоило, такое зрелище: море пустых бутылок. А на чердаке платья, он их накупил целую кучу на блошиных рынках. — Он помолчал и подумал. — А человек он вообще-то неплохой… Щедрый… Я пару лет тому назад спросил, нельзя ли мне у него собрать паданцы для свиней. Он сказал: да на здоровье, и я с утречка пораньше, как сейчас помню, в воскресенье приехал, с двумя своими дочками, одной тогда шесть было, другой восемь. Мы в половине восьмого приехали, и он мне сразу же бутылку пива выставил, а девчонкам двухлитровую бутыль вина… А они тогда совсем маленькие были…

Водитель снова задумался.

— Кто знает, что там на самом деле произошло, — подытожил кто-то. — Нас-то там не было.

— Это точно.

На следующий день Ашер заметил в низине человека с ружьем, замершего у входа на крестьянский двор. Это был высокий, ладный человек, подстриженный «ежиком», каждое утро отвозивший на своем тракторе на молочную ферму бидоны с молоком, которые крестьяне оставляли на скамьях под окнами. Ашер помнил его по охоте. Несмотря на холод, он был в одной рубашке.

— Стойте, где стоите, не двигайтесь! — крикнул он, едва завидев Ашера.

Тут Ашер разглядел, как по двору бежит лиса. Шкура у нее была взъерошенная, нижняя челюсть отвисла. Она уселась на землю, уставилась на крестьянина, вскочила, и в то же мгновение на нее набросился пес, вырвавшийся из хлева. Жена крестьянина тоже хотела было выйти из хлева, но он крикнул ей, чтобы она не высовывалась.

Испуганные куры и утки взлетали кто куда или кидались прочь, а пес вцепился лисе в горло.

— Ко мне! — скомандовал крестьянин псу. — А ну, быстро ко мне, а то в тебя попаду!

Из пасти у лисы выступила пена, и когда пес неожиданно ее отпустил, она не двинулась с места, лишь разинула пасть. Она попыталась приподняться, но смогла только неловко повернуться, перекатилась на бок и впилась зубами в ствол дерева. В то же мгновение раздался выстрел, отбросивший лису в лужу, где она и осталась лежать неподвижно. Крестьянин выстрелил еще раз, но лиса больше не шевелилась.