Сулла приказал морским военачальникам бросить якоря на рейде и ни в коем случае не пускать солдат на берег. Может случиться, что они поплывут дальше. А куда дальше – об этом сообщит в свое время.

Ближе всех к берегу подошла пентера Суллы. Остальные корабли почтительно выстраивались за его кормою на приличном расстоянии. Была приготовлена фелюга для сообщения с берегом, который казался пустынным. А ведь был уже четвертый час утра! Это весьма и весьма подозрительно…

Сулла снова возвращается к мыслям о завершенном походе…

Второй важный момент – встреча с Митридатом и заключение мира. С точки зрения самого Суллы, все здесь обстояло прекрасно: искусный разговор, хорошие условия для победителя, то есть для Рима, унижение побежденного и обеспечение стабильности в Азии.

Однако, по мнению сенаторов, – и это известно Сулле, – все обстояло наоборот: сговор с Митридатом, сохранение военного преимущества Суллы с расчетом на междоусобицу италийских народов, шантаж Рима. То есть налицо все условия для обвинения проконсула Суллы в предательстве. Во время похода интриги против Суллы исходили от консулов Цинны, Флакка, Карбона и прочих недобитых марианцев. После смерти Флакка Карбон продолжал черное дело против единомышленников Суллы. Цинна и Карбон оказались во главе всех сил, противостоящих проконсулу. Это они оснастили и послали в Грецию армию Фимбрия для того, чтобы погубить не Митридата, – о нет! – но Суллу. Таков тот предел, до которого докатились эти деятели в Риме…

Как-то ночью, беседуя с Эпикедом, Сулла разразился грубой бранью против этих господ. Он был немного пьян. Говорил яро. Стучал по столу кулаками. Словом, вел себя, как лев в клетке, доведенный до исступления.

Эпикед слушал с мрачной снисходительностью. Казалось, все это он уже знал и все предвидел. Более того: у него готов ответ на все недоуменные вопросы Суллы. Однако молчал до поры. Давал выговориться и господину, выгореть его страстям. В припадке бешенства Сулла клял себя за то, что не разделался с этими господами в Риме и поверил Цинне. Подлюга, наверное, думает, что обвел вокруг пальца Суллу. Черная бездна, казалось, разверзлась у самых ног полководца. И он слышал голоса, завлекающие в бездну, слышал явственно довольное похихикиванье сенаторов. Что же? – кое-чего они добились. Но ведь все впереди! Понимают они, что все впереди, или не понимают? Может, они полагают, что Сулла оглох, ослеп? Разве не работают на Суллу добровольные и платные соглядатаи?..

– Гляжу на тебя, – сказал Эпикед, – и диву даюсь.

Сулла разом остыл. Как-то обмяк. Пропала вся воинственность. Хлебнул вина так поспешно, что поперхнулся. Уставился на слугу недоумевающим взглядом.

– Да, да, – продолжал Эпикед, – диву даюсь.

– Почему?

– Очень просто! Ты давно должен был понять, что те, кто верховодит сейчас в Риме, завидуют тебе. Они готовы с удовольствием вырыть для тебя могилу. И даже похоронить с большими почестями. Лишь бы избавиться…

– Это я знаю и без тебя.

– Что же с того, что знаешь?

– По-твоему, я должен был действовать в открытую с самого начала?

– Почему бы и нет?

– Гм… а я полагал, что ты понимаешь меня.

– Дело не во мне, мой господин.

– А в ком же?

– В тебе! – повышая голос, сказал Эпикед. – В тебе.

– Дальше. Я слушаю.

Слуга молчал. Он разрешил себе отхлебнуть вина. Впрочем, к этому всегда понуждал его Сулла. Полководцу требовался полуночный собутыльник. Эпикед сказал:

– Наверное, ты ошибся.

– В чем? – Сулла пил, пил, пил. Как лошадь, приникшая губами к холодному роднику в жаркую пору.

– Ошибка наша такая: прежде чем уходить на Восток, надо было кончать с марианцами. Разом. Беспощадно. Громоподобно. Молниеносно. Кроваво.

– Как? – едва выговорил Сулла.

– Я же сказал – как. Могу повторить. Разом. Молниеносно. Беспощадно. Кроваво.

– Не очень понимаю… – У Суллы нервно заходил кадык.

Слуга уселся напротив. Вытянул правую руку, собрал пальцы так, словно взял щепотку соли.

– Я понял, Сулла, – жестко выговорил слуга. – Мы промахнулись.

– Да?

– Определенно. Непростительную допустили ошибку.

– Ты в этом уверен?

– Да.

– Исправить возможно ли?

Слуга не торопился с ответом. Как говорят римские кутилы, сначала надо выхлебать урну вина, а потом уж соображать, что и как. По всей вероятности, это и решил проделать Эпикед.

– Закусывай, – предложил Сулла.

– Обойдусь.

– Напьешься.

– Наплевать!

– Я хочу услышать ответ. Вразумительный. Трезвый.

– За этим дело не станет.

Сулла жевал оливы. Обгладывал каждую косточку, словно кость пулярки, отшвыривал куда попало – не до них сейчас.

– Ну?

Эпикед молчит и пьет. Пьет и молчит. Он ничего не скажет, пока сам не сочтет, что настала для этого пора.

– Думаешь? – беззлобно спросил Сулла.

– Думаю…

– Ну, думай, думай!

Корабль покачивало: с киля на корму, с борта на борт. Каюта полководца отделана красным и черным деревом, медью и оловянными планками, которые выглядят почище серебряных.

– Все, – объявил Эпикед и отставил чашу.

– Что – все? – спросил Сулла.

– Хочу высказаться.

– Слушаю.

Слуга приблизился. Проговорил очень тихо:

– В тебе есть кровь, великий Сулла?

– Кровь? Думаю, что да.

– И шея?

– И шея.

– И голова, Сулла, есть на плечах? Да?

– Есть голова.

Эпикед придвинулся так, что чуть не касался носа Суллы своим носом.

– Кровь можно выпустить. Правда?

– Да, Эпикед, при желании можно.

– Набросить петлю на шею можно?

– Да, можно, Эпикед.

– Сулла, а голову раздробить дубиной можно?

– Разумеется.

– Она же у тебя не медная.

Сулла постучал себя по голове, как по спелому арбузу. Сказал:

– Нет, не медная. Обыкновенная.

– Я так и думал. – Эпикед усмехнулся.

– Дальше…

– В Риме, как видно, полагают, что тебе можно и кровь выпустить и голову раздробить.

– Возможно, Эпикед.

– Теперь я задам тебе один вопрос, Сулла, и не торопись отвечать на него. Подумай прежде. Обмозгуй, как говорится.

– Обещаю.

– Вопрос такой: если выпустить кровь народным трибунам и кое-кому из сенаторов, раздробить головы видным марианцам и их прихлебателям, – что будет?

– Что будет?

– Не торопись, Сулла. Ответишь завтра. Послезавтра. Через неделю.

– Что будет? – Сулла выпятил нижнюю губу. Глубоко вздохнул. Сощурил глаза.

– Не спеши с ответом.

– Что будет? – вопросил Сулла. Ему от нахлынувшего гнева недоставало воздуха. – Что будет?

Слуга поднял руку, прося не спешить.

– Что будет? – Сулла изменился в лице.

А слуга снова обратился к вину. Вроде бы даже не слушал своего господина. Ему вроде бы безразлично, что скажет он, что ответит ему, Эпикеду.

Сулла сжимал кулаки. Косточки на кулаках побелели. И заскрежетал зубами,. Словно шакал пустыни.

– Не торопись, Сулла…

– Теперь слушай, Эпикед. – Сулла поднял кулаки. – Ты узнаешь все. Церемониям приходит конец. Если позволят боги и я снова окажусь в Риме, я… – Сулла вытянул правую руку, разжал кулак и снова сжал его. И с такой силой, точно собирался выжать воду из камня. – Вот так, Эпикед, вот так, Эпикед!..

И не отпускал цепких пальцев. А косточки на тыльной стороне руки из белых стали синими.

Эпикед все понял.

– Я их задушу, как цыплят, – прохрипел Сулла.

– Ох-хо-хо!

– Я выпущу кровь, как из ягнят…

– Э-гей! Э-гей! – подбадривал слуга, точно скифского наездника.

– Я совью из них один большой канат. И к его концу прикреплю якорь своей пентеры.

– Го-го-го! – гоготал слуга, хотя казалось, что он не смеется. Лицо его продолжало хранить печать мрачного созерцания. Щербатые щеки не двигались. Застыли.

– Послушай! – Сулла схватился за подлокотники своего кресла. – Знаешь что?.. Эпикед, я сделаю из них месиво. Вот возьму сведу их вместе, и мои центурионы с солдатами приготовят паштет. Но не из соловьиных языков и не из гусиной печенки, а из этих сенаторов, народных трибунов и прочих проституток с Капитолия!