– Тоже знаю.
– Я ухожу, Гилл. До завтра. Вот деньги для одноглазого. А эти для тебя. Здесь пять тысяч. Прощай, Гилл!
Гилл даже не поднял головы. Ничего не сказал.
6
Грязная римская улочка. Мы ее уже знаем немного: здесь живут башмачник Корд и зеленщик Марцелл, колбасник Сестий. Здесь же их лавки.
Сумерки уже вползли в эту улочку. К грязи с тех пор, как мы были здесь, прибавилось немало полуобгорелой мебели да застывшие уголья и серая зола, которых не успели еще убрать.
Башмачник Корд зажег светильник. Разогнул спину и вышел на порог, чтобы подышать воздухом и чуточку поразмяться. К нему подошел зеленщик Марцелл. Он уже запер лавку и собирался на свой чердак – пора на покой.
М а р ц е л л. Прохладный вечер, Корд.
К о р д. Пора уже быть ей, прохладе-то.
М а р ц е л л. Дожди идут в меру. В Этрурии и Кампанье – богатый урожай на фрукты. Между тем в Мавритании – засуха. В Нумидии – засуха. Финикийские засахаренные фрукты поднялись в цене.
К о р д. Моли богов, чтобы хлеб не вздорожал.
М а р ц е л л. Говорят, он скоро будет бесплатный.
К о р д. Опять бредни новоявленных гракхов! Я терпеть не могу брехунов. Кто слыхал, чтобы хлеб валялся на прилавках, как булыжники? Совсем бесплатный! Опупел ты, что ли?
М а р ц е л л. Сулла обещает бесплатный хлеб…
К о р д. Кто?
М а р ц е л л. Сулла.
К о р д. Это тот самый, который вчера сжигал город? Погляди вокруг, сколько золы…
М а р ц е л л. Хлеб, говорят, будет совсем бесплатный…
К о р д (с ехидством). А зелень?
М а р ц е л л (серьезно). Платная!
К о р д. И спаржа за деньги?
М а р ц е л л. И спаржа.
К о р д. А петрушка?
М а р ц е л л. Тоже платная.
К о р д. А мавританская трава?
М а р ц е л л. Как и всякая зелень – платная.
К о р д. Почему это так? Объясни мне. (Иронически.) Хлеб – бесплатный, а петрушка – платная?
М а р ц е л л. О!
К о р д. Что «о»?!
М а р ц е л л. То, что слыхал! Зелень поднимется в цене. Вот увидишь! Я скажу почему. Зелень требует тщания великого и ума. Зелень требует рук. Зелень без воды сохнет. Над каждой грядкой надо потеть. А хлеб?
К о р д. Что хлеб?
М а р ц е л л (пренебрежительно). Хлеб сеют преимущественно люди глупые. Они идут за плугом, погоняют буйволов или быков. Сеют – и хлеб вырастает.
К о р д. Без хлеба ты подохнешь. А без твоей мавританской зелени вполне обойдутся.
М а р ц е л л. Ты вперед не забегай. И не перебивай меня…
К о р д (ворчливо). Ладно, дуй себе дальше!
М а р ц е л л. Хлеб нужен всем. Как и вода. Тот, кто даст бесплатный хлеб, – тот заслужит любовь.
К о р д. Любовь? Чью?
М а р ц е л л. Народа.
К о р д. Ты или слишком уж умный, или круглый дурак. При чем тут народ? Его спрашивают? Он кому-нибудь нужен? Народ – быдло! Понял?
М а р ц е л л. Значит, и я?
К о р д (резко). Да, и ты!
М а р ц е л л. А ты сам?
К о р д. Что – я сам?.. (Чуть не крича.) Я сам первый осел! Я – мул несчастный! Баран! Ты думал, что я себя пощажу? Скажи, думал?
М а р ц е л л (прислонился к стене, почесал кончик носа). Раз мы с тобой бараны, ослы и прочий домашний скот, то о чем нам говорить? В глубине души я верил, что я человек. Или подобие человека. Ты меня начинаешь убеждать совсем в другом.
К о р д. Я же не со зла.
М а р ц е л л. А все-таки хорошо – бесплатный хлеб. А? Пошел к булочнику – буханка у тебя в руках. Без особых проволочек, даже «спасибо» можно не говорить. А можно и сказать, от этого тебя не убудет.
К о р д (смеется). Какой же ты еще слабый и маленький! Тебе бы только мечтать! Впрочем, все мы такие. Я же сказал – быдло! О чем мечтаем-то? О буханках! Лишь бы желудки набить! Жратвы бы побольше! А как же душа?
М а р ц е л л. Это еще что такое?
К о р д. Душа, что ли?
М а р ц е л л. Да, душа.
К о р д. Я, значит, маху дал. Душа, верно, ни при чем. Мы же быдло!
М а р ц е л л. Ты никогда не отличался мягким характером. Но нынче ты что-то очень и очень не в духе.
К о р д. Да, во мне все горит. От гнева. От бедности нашей. От нищенства, я бы сказал.
М а р ц е л л. Недаром ушел от нас Крисп.
К о р д. При чем здесь Крисп?! Он – человек беспокойный. Он взял оружие и примкнул к победителям. Знает свое дело. Далеко пойдет. Помяни мое слово.
М а р ц е л л. Он давно был за Суллу. Потому что этот, говорят, за народ. Обещает большое богатство, говорят. Когда пограбит Митридата.
К о р д. И ты тоже надеешься на это богатство?
М а р ц е л л. Как и все!
К о р д. Значит, так: быдло надеется, и ты надеешься?
М а р ц е л л (безо всякой обиды). Угадал.
К о р д. Этот Крисп придет со щитом или его принесут на щите. Такие не любят середины.
М а р ц е л л. А может, приползет на брюхе?
К о р д. Всякое может случиться.
М а р ц е л л. А все-таки он длинноногий. Знает, что делает. Пошел не к Марию, а к Сулле.
К о р д. Дурак ты, Марцелл! Ты же только что сказал: он давно тянулся к Сулле.
М а р ц е л л (с ехидством). Тянулся! Может, Сулла – бог, и Крисп это угадал первым из нас.
К о р д. Бог не бог, но тебя может препроводить к праотцам. И даже глазом не моргнет. А может и помиловать. Разве это не бог? У него своя компания. Он – за богатых! За знатных; когда он говорит «народ», он думает только о них, а не о нас.
М а р ц е л л. Как глупы все эти земные боги! Сидят на нашей шее, да еще считают себя благодетелями. Настоящие боги не сидят на шее и не путаются у тебя в ногах. Я так скажу: будь ты бог или не бог, но не мешай жить людям!
Корд смачно сплюнул.
По мне, был богом Апулей Сатурнин. Слыхал про него?
Корд мычит.
Слыхал, говорю?
К о р д. Ну и что потом?
М а р ц е л л. Он сочинил закон о дешевом хлебе. Вот это да! И Сулла обещает, говорят…
К о р д. Крисп вернется со щитом…
М а р ц е л л. Ты его уважаешь. Плюешь на него, но там (ткнул себя пальцем в грудь) ты его уважаешь.
К о р д. Может быть. Я редко кого уважаю.
М а р ц е л л. Давай пойдем к своим старухам и к детям, а эти – сильные мира сего – пускай наводят порядки. Ломают себе шеи. Наше дело – сторона.
К о р д (вздохнул). Я давным-давно говорю это. Пошли. Я закрываю лавку.
М а р ц е л л. Погода портится…
Корд гремит огромным засовом.
7
– Ну? – сказал архимим Полихарм. – Что говорил Буфтомий там, в Ноле?
Сулла подтвердил, что предсказание прорицателя сбылось. Что очень этому рад. Что рад тому, что Буфтомий нынче в гостях у него и что он может оказать гостеприимство Буфтомию здесь, в Риме.
Сулла крайне любезен, крайне радушен.
– Эта ночь наша, – сказал Сулла. – И никто нам не помешает провести ее так, как хотим.
Кроме Полихарма и Буфтомия были здесь уже знакомый нам Милон, ваятель Басс Камилл, два маркитанта, Африкан и Оппий, и еще некая поэтическая бездарность, которую представил Полихарм.
– Гениальный поэт, – сказал архимим. – Его долго отовсюду гнали.
– Кто же его гнал? – спросил Сулла.
– Разумеется, Марий.
– Марий? – Сулла обратился к поэту: – Отныне твоя муза будет свободной. Ты будешь петь на свой лад, и никто не посмеет обижать тебя.
Поэт схватил руку своего благодетеля.
– О великий! – тонким голоском вскричал поэт, целуя руку. – Сколь целебны твои слова! Сколь они милы моему раненому сердцу!
– Будет, будет, – снисходительно сказал Сулла, заметив слезы на глазах служителя муз. – Как твое имя?
– О великий! Оно еще столь безвестно, что стыдно даже произносить его. Но что поделаешь! Такова судьба гонимых, презираемых, угнетенных певцов… Мое имя едва ли что-нибудь скажет тебе…
