– Повтори-ка, – попросил Сципион. – Я очень люблю греческий. Не этот, нынешний. А тот, чистый, на котором говорили некогда и которым ныне владеют только ученые мужи в Афинской академии.

Сулла повторил.

Сципион очень доволен. Признался, что взахлеб читает Аристотеля. По ночам.

– Да? – равнодушно спросил Сулла.

Сципион, по его словам, заинтересовался учением некоего сицилийского грека, который рассматривает материю и дух как таковые и приходит к выводу, что первичен дух, а не материя.

– Любопытно, – произнес Сулла, не слушая Сципиона и думая совсем о другом.

Поскольку его совершенно не занимала философия и поскольку он презирал и дух и материю как философские категории, Сулла предложил нечто более практичное, а именно: провести в ближайшие дни соревнования силачей и борцов, а буде найдутся любители гладиаторского искусства, то и гладиаторские бои. Может быть, раздобыть диких зверей? За это мог бы взяться Сулла.

– Отлично! – воскликнул Сципион. – Обожаю гладиаторские бои. Я берусь набрать в своем войске дюжину молодцов. А ты, Сулла?

Сулла не ответил. Что-то беззвучно нашептывал…

– Не слышу тебя, – сказал Сципион.

– Я вот о чем, о Сципион: лучше бои с дикими зверями. Не надо натравливать одних на других. Я раздобуду десяток львов. В этом можешь не сомневаться. А?

– Очень хорошо. Звери так звери!

Поговорив еще немного о том о сем, они простились. Договорились снова встретиться на этом же месте послезавтра.

Прискакав в лагерь, Сулла собрал немедленно своих военачальников. И набросился на них с упреками: как могло случиться, что под самым боком вдруг очутился Сципион? Разве не ведется наблюдение? Что это за порядки? И с каких пор одержали верх ротозеи?..

– Слава богам, – заключил Сулла, – что дурак попался! А что бы получилось в противном случае? А если бы на месте Сципиона оказался Марий? Что было бы, спрашивается?

Фронтану он сказал:

– Лично проследи, чтобы отныне наши солдаты запросто ходили в тот лагерь. Выдать за мой счет всем по три урны вина на день. Пусть пьют вместе с марианцами. Это полезно.

Фронтан, кажется, смекнул, о чем идет речь. Военачальники разошлись. И вот наконец Сулла один. Или почти один, если не считать Корнелия Эпикеда.

– Что ты так на меня смотришь? – сказал Сулла. – Ты недоволен?

– Напротив, очень доволен.

– Тебе всё сообщили?

– Всё.

– Пусть забавляются солдаты, Эпикед.

– Верно, Сулла, пусть.

Они понимающе улыбнулись друг другу.

– Эпикед, где Децим?

– Он здесь, на претории. Позвать?

– Я жду его.

Сулла поглаживал себе подбородок. И так и этак. Точно массировал его после болезненного бритья тупым ножом. Не удостоив центуриона взглядом, он сказал глухим, замогильным голосом:

– Децим, сам проверишь все посты. Сам присматривай за всеми сегодня, и завтра, и послезавтра. Прозевали Сципиона. Стыд! Децим, иди и не спи сам и не давай спать стражам. Всё!

Счастливый Децим, подозревавший нечто худшее для себя, вздохнул свободно и стремглав бросился вон из палатки. Эпикед сказал, улыбаясь вослед центуриону:

– Рад, что жив остался.

Сулла не обратил внимания на эти слова. Сел ужинать. В одиночестве. Вот уж который день в одиночестве…

Маркитант Оппий побывал в Капуе. Его интересовал хлеб. И еще вино. Он заручился согласием двух богатых купцов на поставки достаточного количества зерна по сходной цене. Вино обещали подвезти с юга Кампаньи. Заверили, что оно прибудет со дня на день. Тоже недорогое…

Отчитавшись перед своим компаньоном и получив одобрение, Оппий угостил Африкана редчайшим вином, которое доставлено из одного горного селения в Самнии. Оно не кислое и не сладкое. Пьется очень легко. Голова после него светла, но вот ноги… Вот ноги не подчиняются. Человек не может подняться с места. Коварное вино! Но ведь на то оно и вино.

– Ну? – полюбопытствовал Оппий, следя за выражением лица Африкана, пробующего вино.

– Да-а! – сказал Африкан. И больше – ни слова. Еще глоток, еще другой… – Да-а!

– Нравится?

Африкан закрыл глаза и вдохнул винный дух. На лице его изобразилось сущее блаженство. Дальнейшие расспросы были излишни. Оппий остался довольным.

– А что это там? – спросил Африкан, кивнув на край стола.

– Вон там? Передо мной?

– Да, Оппий, да.

– Пулярка жареная под гранатовым соусом.

– По-моему, она не вредна, – пошутил Африкан. – Хлеб, вино, жареная пулярка, гранатовый соус – что может быть лучше?

Оппий не представлял себе – что?! Зато Африкан, кажется, имел на этот счет особое мнение. И он высказал его после того, как выпил вина.

– Оппий, ты становишься обжорой.

– Это почему же? – удивился Оппий.

– Ты много говоришь об еде и питье.

– А как же быть?

Африкан объяснит, если это потребуется. Об еде говорят как можно меньше. Другое дело – женщины. О них болтай сколько угодно, и никто тебя не упрекнет за многословие.

– Как сказать! – возразил Оппий.

Африкан широко раскрыл глаза. Но не проронил ни слова. А только выпил. Да так, что казалось, лошадь пришла на водопой. Изжаждавшаяся за день лошадь. Ломовая, не простая…

– А что говорят в Капуе, Оппий?

– Всякое, – сказал Оппий, – одни предсказывают гибель Суллы, другие намекают на его бегство в Африку, которое вот-вот произойдет, что, мол, Марк Лициний Красс и прибыл за Суллою из Африки. Поговаривают и о том, что Сулла уйдет на покой и что дело это вполне решенное…

– А о победе – молчок?

– Чьей победе, Африкан?

– О победе Суллы, Оппий.

Оппий махнул рукой. Об этом, сказал Оппий, нет и речи. Все чешут языки в одном направлении. Все предрекают гибель Суллы. Сказать, что этому очень радуются, – нельзя. Просто ни холодно, ни жарко: народ равнодушен. И занят своими делами: крестьяне пекутся о продуктах, ремесленники – о ценах на товары, пекаря жалуются на дороговизну, зерновые, мол, повысились в цене. Капуанцы мечтают об одном: чтобы скорее кончилась междоусобица. Все сыты по горло убийствами, пожарами и болезнями. Всем хочется отдохнуть. А кто воссядет в Риме – им почти безразлично.

– «Рим интересует только богов», – говорят они.

– Странно, – обронил Африкан.

– Ничего странного! Жить людям хочется – только и всего!

– Я не о том, Оппий. Я боюсь равнодушия. Вслед за равнодушием может наступить гроза. Народная гроза.

– Чепуха! – возразил Оппий. – Толпа есть толпа. Не более. Я говорил и не устану твердить это.

– Тут без тебя случился большущий переполох, – сказал Африкан. Он протер левый глаз лоснящимся, жирным кулаком. – Вдруг в одно прекрасное утро у нас сбоку выполз этот Сципион. Как из-под земли. И разбил лагерь. А ведь мог запросто вступить в наш и перебить всех, как цыплят.

Оппий перестал жевать.

– А почему он этого не сделал?

Африкан пожал плечами:

– Не уразумею. Может быть, благородное происхождение не позволило. – И криво усмехнулся.

– Просто струсил. С нашим Суллой без особой нужды не свяжешься. Коли свяжешься – не отвяжешься.

– Это верно, Оппий.

Потом беседа перекинулась на их семьи, которые остались в Риме. И ничего о них не известно. И живы ли дети? Они же совсем еще подростки. Непонятно, чего ждет этот Сулла? Захоти он крепко, давно бы опрокинул навзничь всех этих толстозадых полководцев…

– Ты особенно не замахивайся, – сказал наставительно Африкан. – Не все так просто, как кажется… А все-таки хорошо бы в Рим. Клянусь богами! Приспела пора. Что там делает моя Летиция?

Эти грубые натуры, сердца которым заменили денежные мешки с сестерциями и тетрадрахмами, вдруг поддались минутной душевной слабости и затосковали. Они выпили за здоровье жен своих и детей. И тут же заговорили о капуанских девицах. Там они особенные, такие неказистые на вид, вроде черненьких дроздов, но вкусные до умопомрачения. Оппий клялся, что в эту поездку он нашел таких, каких не видывал во всю свою жизнь. И главное – веселые ведь, презабавные и денег много не просят. Это тебе не римские проститутки, готовые обобрать кавалеров до ниточки. В Капуе их не сразу назовешь проститутками. Это слово к ним как-то не пристает. Просто – развеселые девицы, мужья которых погибли в чужих землях. Одни прожили с ними месяц, другие – год, а третьи и вовсе не жили, даже невинность сохранили. Остались вечными невестами и забавляют приезжих.