– Здесь есть несколько чертовски хороших вещей, – сказал он и замешкался, явно размышляя, стоит ли говорить, что на самом деле у него на уме. Решил, что стоит. – Я хочу поблагодарить тебя, Майк. Ты классный чувак.

Смущение мое было столь сильно, что я счел его весьма подходящей прелюдией для ускоренного отхода ко сну.

На следующее утро я отнес в библиотеку чайник свежезаваренного чая. Грегори сидел за библиотечным столом примерно в той же позе, в какой я его оставил. Глаза немного покраснели, однако он был бодр и возбужден. Невероятно: он прочел все рукописи до единой, прочел каждую строку, разложил листы в красивые, аккуратные, ровные стопки и теперь оглядывал их добрым, любовным взглядом. Выражение его лица я бы охарактеризовал как горделивую скромность. Грегори собирался вынести свой вердикт.

– Ну? – спросил я.

– Мне нужно встретиться с твоим боссом, – сказал он.

Я воспринял эти слова как тяжкое оскорбление. Я кто, мальчик на побегушках? Неужели его суждение настолько серьезно, что им нельзя поделиться со мной?

– Нет, – ответил я. – Все, что ты можешь сказать Линсейду, ты можешь сказать мне.

– Хорошо, – согласился Грегори. – По моему мнению, вы проделали блестящую работу, побудив пациентов к сочинительству; честно говоря, вы проявили гениальность.

Теперь я чувствовал себя совсем плохо. Более того, я подозревал, что Грегори намеренно подобрал такие слова, чтобы я почувствовал себя совсем плохо.

– Будь моя воля, – продолжал он, – я бы сказал: давайте опубликуем все это скопом, как есть, во всем размашистом величии, не изменив ни слова. Но, зная издательский бизнес изнутри, я полагаю, что придется слегка сократить произведения, сделать их более удобоваримыми. Но не нужно роптать. Наш мир не идеален. И я был бы горд взять на себя труд по сокращению.

– Так ты считаешь, что это можно публиковать?

– Разумеется. Никола и опубликует.

– Никола?

– Если я ей скажу, она опубликует.

Он произнес эти слова с жестокой гордостью человека, уверенного в себе. Он – тот, кто умеет улаживать дела, умеет устраивать дела, умеет заставить подружку делать то, что ему надо. И почему меня это так сильно задело?

Мы отправились на встречу с Линсейдом и Алисией, и Грегори рассказывал им о “работе” так, словно по своему значению она находилась где-то между “Улиссом” и кумранскими свитками. Он уверял, что играет лишь роль повитухи, вся заслуга принадлежит мне, а он намерен вмешиваться как можно бережнее. У него только одно желание: чтобы младенец родился в целости и сохранности. Он сказал, что не хочет, чтобы его имя стояло на окончательном варианте книги; лучше всего, если там будет значиться: “Под редакцией Грегори Коллинза”. Линсейд с Алисией немало поразились такому бескорыстию и обещаниям пустить в ход литературные связи.

По очевидным причинам я не особо поразился. Да, я был рад, что Грегори считает книгу достойной публикации, рад, что он взял на себя труд, который, как выяснилось, оказался мне не под силу, я был доволен, что Грегори считает – хотя бы на словах – мой труд гениальным, но вместе с тем я был в бешенстве от того, что меня ткнули носом в мою никчемность. Почему я не из тех, кто умеет улаживать дела, кто умеет устраивать дела? Почему мне понадобилось прибегать к услугам Грегори, да еще привлекать мою бывшую подружку? Мне казалось, что я более достоин связей и власти.

Хочется думать, что я сумел не выдать раздражение и зависть. Потом мы все – Линсейд, Алисия, Грегори и я – много улыбались, жали друг другу руки и твердили, что поступаем правильно. Затем погрузили в машину Грегори все рукописи. К воротам сбежались и большинство пациентов, желавших знать, что происходит. Линсейд сообщил, что рассчитывает увековечить их имена. Алисия дала более прозаичное и подробное объяснение, и пациенты очень обрадовались – даже чересчур, как мне показалось. Весть быстро разнеслась по клинике, и все больные пришли в такое головокружительное возбуждение, что, по моему мнению, дело вполне могло кончиться истериками.

Когда мы загрузили рукописи в машину Грегори, я испытал ужасное чувство, будто расстаюсь с чем-то очень ценным и личным. Я понимал, что для этого нет оснований. Сочинения не были “моими” ни в каком смысле, и они никуда не девались. Напротив, они находились на пути к своему подлинному успеху. Если не случится аварии, автомобиль не угонят, Грегори сможет выполнить взятую на себя работу, Никола окажется достаточно сговорчивой, ее издательство не обанкротится и так далее и тому подобное, то рукопись – на пути к своему читателю. Но все равно мне было до слез жалко расставаться с сочинениями. Я привязался к ним.

Я старался не думать о происходящем как о каком-то конце. Как только представится случай, я соберу пациентов, объясню им, что сочинительство – это процесс, а не конечный продукт, и заставлю их писать снова, накапливать материал для следующего сборника, для второго тома. Но сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что лучше было тогда признать, что все-таки это конец. Возможно, то был самый подходящий момент объявить, что с меня хватит. Я мог сказать, что работа закончена, и удалиться с поднятой головой. Стильный и цельный поступок. Единственный недостаток этой блестящей идеи заключался в том, что мне некуда было идти. Искать работу учителя в другом дурдоме? Я подозревал, что схожие вакансии освобождаются нечасто, – возможно, я единственный во всей Англии занимаю такую должность. Вернуться в книготорговлю? Заняться чем-то другим? Чем? Разнообразие вариантов продолжения моей карьеры и жизни было до отчаяния, до смеха скудным.

А если начистоту, то, наверное, следовало признаться: мне просто нравилось жить в клинике Линсейда. У меня имелись работа, зарплата, жилье и какая-никакая девушка, и пусть у меня не было друзей и светской жизни, но с пациентами я ладил совсем неплохо. Жизнь в клинике далека от идеала, но все-таки эта жизнь – не хуже той, что я вел в университете, и гораздо лучше той, что я вел в Лондоне. Впервые за долгое время у меня было что терять.

Грегори Коллинз был так уверен, так беспечно, так нескромно уверен в успехе, что я почти желал ему неудачи. Почти – но все же не совсем. Теперь, когда мысль о публикации прочно поселилась в наших головах, я хотел ее воплощения не меньше остальных. Линсейд говорил о книге как о деле решенном, и пациенты верили ему на слово. И только меня беспокоили трудности, которые могут встать на пути публикации.

Но у Грегори все получилось. Понадобилось совсем немного времени, чтобы издательская машина пришла в движение. Я пытался представить себе, как Грегори убеждает Николу, а Никола убеждает свое начальство в жизнеспособности проекта – ее издательство было достаточно маленьким и достаточно эксцентричным, чтобы принимать решения быстро. И ответ пришел очень скоро – Никола официально подтверждала, что ее издательство желает издать отрывки из сочинений пациентов. У них неожиданно образовалась дыра в плане, и эта антология – как раз та книга, которая может ее заткнуть. Это означало, что издание двинется семимильными шагами, что, с моей точки зрения, было просто здорово, ведь терпение не числилось среди достоинств пациентов.

Я был доволен, но удивлен. Никогда не думал, что все выйдет так просто. В письме говорилось, что проект договора вышлют в ближайшее время. Линсейд имеет право подписать его от имени всех пациентов, поскольку руководитель клиники заменяет опекунов. Нам сообщили, что текст договора будет стандартным, и я в этом не сомневался. Никола не стала бы нас обманывать. Чуть позже надо будет одобрить оформление обложки, а пока нам с Линсейдом предстоит состряпать введение и предисловие с подробным описанием основных принципов и методологии. Больше ничего от нас не требовалось. Вся черная работа ложилась на Николу и “Боба Бернса”.

Мне очень хотелось знать отношение Николы. Учитывая, как она разозлилась на меня за то, что я решил выдать себя за Грегори, с трудом верилось, что она с готовностью взялась работать над книгой, которая и появилась только благодаря моему маскараду. Но объяснений было несколько. Во-первых, злость просто могла пройти. Такое случается, да и можно ли долго злиться на старого приятеля, к которому ты с самого начала была достаточно равнодушна? Во-вторых, возможно, Грегори – действительно тот самый Свенгали[55], и достаточно одного его слова, чтобы Никола послушалась. Эта гипотеза противоречила тому, что я знал о них обоих, хотя, конечно, я отдавал себе отчет, что запросто могу ошибаться. В-третьих – и это самое правдоподобное объяснение, – желание Николы издать книгу не имеет никакого отношения к ее чувствам ко мне или к Грегори. Быть может, она просто нашла идею интересной, стоящей и даже выгодной.