Не все мои встречи с пациентами проходили столь неформально. Иногда меня даже привлекали к работе в клинике. Линсейд решил продемонстрировать мне эффективность своей методики, и потому я, случалось, сидел в его кабинете и разглядывал пятна Роршаха[44]. Прежде я никогда их не видел. Разноцветные пятна были нарисованы на больших белых карточках. Я всегда считал, что для этой цели подойдут любые кляксы, но нет. В клинике имелось десять специальных наборов пятен, которые демонстрировались всем пациентам без исключения – чтобы, опять же, стандартизировать ответы.

Глядя на карточки, я изо всех сил старался не видеть никаких образов, но это оказалось почти невозможно. Я видел что угодно: и кроликов, и насекомых, и демонов. Я не стал забивать себе голову догадками, что это значит, и, уж конечно, не собирался говорить об этом Линсейду. Да и вряд ли он заинтересовался бы. Не меня ведь изучали.

– Я хочу, чтобы вы прослушали одну запись, – сказал он как-то и вставил кассету в маленький магнитофон.

Голос Линсейда – на этот раз высокий, с металлическими нотками – назвал время и дату (несколькими месяцами ранее) и сообщил, что собирается провести беседу с Максом – человеком, которого я записал в местные пьянчуги.

– Просто из любопытства, – спросил я, – откуда Макс берет спиртное?

– Алкоголик всегда найдет бутылку, – загадочно ответил Линсейд.

Затем Линсейд из магнитофона произнес:

– Сейчас я показываю Максу первую карточку с пятнами. Макс, что вы видите?

Язык у Макса заплетался:

– Паука вижу. Ну, может, это не совсем паук, может, это айсберг, или автомобильная авария, или два парня бьются на мечах, или небольшой взрыв на фабрике пиротехники, или орган, но не церковный и не электронный орган, а внутренний орган, селезенка там, или поджелудочная железа, или что-то вроде того.

Линсейд слушал запись с таким видом, словно то был самый трагический диалог в мировой драматургии.

– Еще вижу поле для гольфа, – продолжал голос Макса, – пещеру, порванную обивку, боксерские перчатки, проколотую шину, кусок дерева, трактор с плугом, отпечатки пальцев, какую-то шляпу, терку для сыра, старый ламповый приемник изнутри, карбюратор, орхидею, сиамских близнецов, человека со свадебным тортом.

Линсейд из магнитофона спросил:

– Вы действительно видите все эти вещи, Макс?

– Да. А вы разве нет? – ответил Макс.

– Нет, – сказал Линсейд в магнитофоне. – Честно говоря, не вижу.

– Намекаете, что на самом деле и я ничего не вижу?

Хороший вопрос, подумал я. Конечно, с трудом верилось, что Макс или кто-то другой, глядя на эти карточки, видел боксерские перчатки, айсберги и сиамских близнецов. По правде говоря, я считал, что Макс намеренно злит Линсейда, но вообще-то, если пациента просят видеть вещи, которых “на самом деле” нет, не очень-то прилично сомневаться потом в его ответах. А еще я подумал, что все эти картинки, которые Макс якобы видел, говорят о его психологическом состоянии не меньше картинок, которые он действительно видел.

Линсейд остановил запись.

– По-моему, на вас слова Макса произвели не менее удручающее впечатление, чем на меня, – сказал он, и я не стал возражать. – А теперь посмотрим на нынешнего Макса.

Тут, словно повинуясь какому-то тайному беззвучному знаку, в кабинет вошел Макс. Хотя мы и перекинулись с ним лишь несколькими словами, изучить его я успел достаточно хорошо, не раз наблюдая, как он там и сям или пошатывается, или спит, или бродит. Сейчас Макс был небрит, немыт, помят и грязен, его плечи были густо усыпаны чем-то вроде опилок. Он пытался шагать ровно, изображая, будто контролирует свои действия, – так обычно делают пьяные, попав в поле зрения представителя власти. Макс церемонно сел, но я отметил, что глаза у него разъезжаются, а руки на колени он положил уж очень бережно. Мне подумалось, что и Линсейд наверняка это заметил.

– Ну, Макс, – проговорил Линсейд. – Мне хотелось бы, чтобы ты взглянул на эти рисунки.

Он показал первую карточку, и Макс долго пялился на нее, кривя губы.

– Нет, ничего я здесь не вижу, – наконец сказал он.

Линсейд показал вторую карточку, и Макс вновь уставился на нее, словно пытался что-то рассмотреть – обнаружить некий тайный образ или послание.

– Ну и здесь ничего нет, – сказал он.

Линсейд просиял и протянул ему третью карточку. На этот раз Макс смотрел еще дольше – мне даже показалось, что глаза у него окончательно расфокусировались, а сам он погрузился в пьяную грезу и забыл, что надо делать, но Макс вдруг встряхнулся и произнес:

– Нет, доктор, ничего я не вижу. Сожалею.

– Не о чем сожалеть, – возбужденно сказал Линсейд. – Совершенно не о чем!

Я поймал себя на том, что наблюдаю за происходящим с недоверием. Может ли подход быть таким упрощенным? Может ли психиатр быть настолько доверчивым? Видеть образы в пятнах – это “плохо”, не видеть – “хорошо”… Мне что, демонстрируют доказательство правильности методики Линсейда? Прежний Макс видел в пятнах образы, и это служило признаком безумия. Нынешний Макс не видит ни черта – значит, он душевно здоров? Помилуйте!

Линсейд показал четвертую карточку. Макс уставился на нее, и на этот раз его лицо страдальчески перекосилось, как от желудочных колик. Наконец – явно против воли – он заговорил:

– Ну ладно, ладно, признаюсь. Я вижу трюфели, водопады, помазки, человечьи уши, бегущих буйволов, груды грязного белья, монтажные платы, посылки в оберточной бумаге, перевязанные бечевкой…

Линсейд собрал карточки и положил их лицом вниз. Сеанс был окончен. На лице Линсейда разочарование мешалось с решимостью истинного стоика.

– Ну как я справился, док? – радостно спросил Макс. – Сколько раз угадал? Я заслужил золотую рыбку?

Чем не доказательство, что Макс просто издевается? На месте Линсейда я бы точно воспользовался своим служебным положением и прописал Максу несколько уколов побольнее, а может, и слабительное посильнее, но Линсейд был настоящим профессионалом. Он лишь сказал:

– Ступай, Макс, а мы с мистером Коллинзом оценим результаты.

Нога за ногу Макс поплелся к двери.

– Не правда ли, интересно? – вопросил Линсейд, когда он вышел.

– Наверное, – согласился я.

– Макс еще не вполне освободился от бремени образов, но если сравнивать его нынешнее состояние с тем, что было несколько месяцев назад, у него значительный прогресс.

Спорить не хотелось, но все-таки я не удержался:

– А может, он просто пьян?

Линсейд снисходительно взглянул на меня:

– У Макса много проблем. Алкоголь – его способ – не самый разумный, конечно, – справляться с проблемами.

– А что, если он начнет видеть зеленых человечков?

Мои плоские шуточки Линсейд замечал не лучше, чем Максовы издевки.

– Тогда я пойму, что потерпел фиаско, – серьезно ответил он.

Вскоре я снова столкнулся с Максом – но в менее больничной обстановке. Макс валялся у дорожки, что вела от “Пункта связи” к высохшему фонтану. Глаза его были закрыты, рот открыт, а ноги вывернуты так, что поза была бы мучительна для всякого, кто не подверг себя спиртовой анестезии. Я не мог оставить Макса валяться вот так, поэтому потряс его и осведомился:

– Вы не хотите, чтобы я помог вам вернуться в комнату?

Макс включил сознание и кивнул. Помочь ему я решил не только из человеколюбия. Мне было любопытно, как живут больные. Прекрасный повод заглянуть в одну из палат.

Я отконвоировал Макса в клинику и довел до двери его комнаты. На пороге мы замешкались, и я подумал, не являются ли палаты пациентов запретной территорией, но ведь никто мне об этом не говорил.

– Не зайдете ли выпить на сон грядущий? – спросил Макс.

Было четыре часа дня, но я согласился.

Я понятия не имел, как должна выглядеть комната Макса, да и сколько бы ни старался, вряд ли сумел бы вообразить такое. Я переступил порог и очутился в крошечной, но точной копии английского деревенского паба. В одном углу находилась барная стойка. За ней – бутылки, стаканы, ведерко со льдом, ряд кружек, перед стойкой – мраморный столик на чугунных ножках и три табурета. На одном сидела молчаливая индианка Сита и безмятежно смотрела в стакан бесцветной жидкости. Ее белое муслиновое сари ниспадало на пол, покрытый толстым слоем опилок.