Пифагор… 22 года учился у египетских, находящихся под властью персов жрецов, 12 лет у персидских магов, будучи в вавилонском плену, и еще 10 лет у индийских мудрецов, изучая „Веды“, в которых тоже зороастрийское знание.

Демокрит потратил отцовское наследие на путешествие по Востоку, учился у жрецов Египта, все еще находящихся (уже 200 лет!) под властью персов, в персидском Вавилове, в Индии.

Плотин, шагая с солдатами римского императора Гардиана по землям Персии, именно здесь, на Востоке, в древнем учении зороастризма впервые узнал об эманации, на основе которой и совершил попытку оживить, продолжить идеалистическую философию Платона, создал новое философское направление — неоплатонизм, и это его „Эннеады“, где излагалась теория эманации, сознательно приписали Аристотелю философы Кинди и Фараби, чтобы таким образом, с помощью теории эманации, обратно вернувшейся на Восток, но уже в освящении непререкаемого авторитета Аристотеля, создать новую философскую систему.

Колодец-то, оказывается, у тебя на дворе!

Разум, рациональное знание, понятия, которые тая искал Сократ, считая их единственно истинными и ценными во вселенной… Европейская цивилизация родилась из поклонения разуму. Дюрер рисовал разумом, вписывал живопись в геометрию, искал математическую фор мулу идеала человеческой красоты, высчитывая пропорции ее с помощью пересечений круга квадратом, ромбом, кубом, трапецией… Одновременно с ним вгонял живопись в математику и Леонардо да Винчи. „Живопись дала караты арифметике, — писал он, — научила изображению геометрию, учит астрономов, а также строителей машин, инженеров. Кто не математик, да не читает меня!“. „Кто не геометр — да не войдет сюда!“ — написал над входом а свою Академию Платон, Но если Леонардо только еще предчувствовал это отчаяние (вот почему, наверное, в бросал неоконченными свои картины), то Дюрер рисовал отчаянием. Его рыцари — рыцари этой трагедии. На их лицах скорбь мысли, униженно остановившейся перед дверью непознанного. А его „Меланхолия“ — сама эта Трагедия. Прекрасная сильная женщина — Разум, в окружении астрономических инструментов, циркулей, треугольников, кубов, песочных часов, колб, химических приборов, — мертво смотрит в себя, в свой гениальный, сжигающий ее мозг, и видит бессилие его… И она умирает — медленно, незаметно для себя самой, умирает на ваших глазах.

Взбунтовалась, не захотела умирать Музыка, Гениальная немецкая музыка. Бах, Бетховен, Моцарт (но не Сальери, Сальери остался с Разумом) вывели Меланхолию из оцепенения смерти, соединили разум с интуицией. Эта новая немецкая музыка будет потом спасать каждого, кто слишком долго пробудет в храме Разума. Разве не спас Бах Альберта Швейцера, размышлявшего над своей „сократовской цивилизацией“: принять ее (то есть жить дальше) или не принять, не жить? И что есть этика этой цивилизации, если разум все оправдывает?

Но не сказал ли Сократ: „Высшее искусство — безупречная человеческая жизнь“? То есть разум — это добродетель. (Хозяин бьет раба, бьет, бьет, а раб думает: „Как неразумно поведение Хозяина“, разум — это добро, то есть этика в действии). И поехал А. Швейцер к неграм в Африку, чтобы служить им. И служил всю жизнь. „Я решил сделать свою жизнь высшим аргументом своей философии“, — сказал он изумленной Европе. И этим спасся от смертельного отчаяния. Это Фауст, НЕ продавший душу дьяволу, а отдавший ее людям, — истина, которую сам Фауст понял лишь в последнюю минуту, когда дьявол пришел уже за его душой.

Но музыка уставала, а добродетель исчерпывалась…

Малера[201] спасла Природа, вечная непосредственная духовность, являющая нам каждую минуту свою свежую красоту, разуму непонятную, но открывающуюся чистой свободной душе. Смотрит разум на дождь и видит только дождь, смотрит на цветущую вишню и видит только вишню.

„Осыпающаяся вишня — идеал смерти, В ней И улыбка, и красота, и тихая гордость“, — говорит один из четырех Драконов Поэзии, охраняющий западную часть Японии, — Кэнко-хоси.

„Однажды в пору девятой луны всю долгую ночь до рассвета лил дождь, — говорит Сэй-сёнагон. — Утром он кончился, солнце встало в полном блеске, но на хризантемах в саду еще висели кружевные, готовые вот-вот пролиться капли росы. На тонком плетенье бамбуковых оград, на застрехах домов трепетали нити паутинки. Капли росы были нанизаны на них, как белые жемчужины. Пронзающая душу красота! Когда солнце поднялось выше, роса, тяжело пригнувшая ветки хаги, скатилась на землю, и ветки вдруг сами собой взлетели в вышину… Не так ли распрямляются и люди в горе?“

„О, как прекрасно бытие после большой беды!“ — написал 80-летний Рудаки, только что ослепленный, первый поэт Бухары, умерший за 40 лет до рождения Ибн Сины. А вот Хафиз:

Это написал поэт, который плакал от бесталанности своей в пещере, где за 300 лет до него плакал 90-летний Баба Кухи, ушедший от славы Абу Саида.

Германия в XVIII веке пристально посмотрела на Восток, где был колодец. От Хафиза может желчь разлиться, — сказал Гете своим современникам, закаменевшим в добропорядочности разума, которые:

Единый закономерный процесс — „горе от Ума“. Вольтер спасался иронией, Газзали — скептицизмом и уходом в религию. Омар Хайям — поэзией, Пушкин — дружбой с Чаадаевым, А в чем нашел выход Ибн Сина?

Умирая, человек вспоминает мать. Сказки матери — вечная пуповина, связывающая тебя с народом. Но только горе в зрелый ум взламывают сказки. Для многих они так и остаются островками волшебного отдохновения в море суеты, А в сказках — завязи гениальных откровений, глобальных философских систем, закодированность великих законов Вселенной, сделанные народом. Вот сказка из детства Ибн Сины о горах Рип, как называли их скифы, куда ушел Кай-Хосров, сын Сиявуша. Непроходимы горы. Всех останавливает холод, снег. Это царство Борея, как говорила скифы, заселявшие Алтай и юг Сибири. Это царство вечной Зимы, (Борей — северный ветер в у древних славян.) Охраняла горы страшная птица Семург, как называли ее скифы. Семаргль — имя бога, которому поклонялась Русь Владимире до крещения в христианство в 980 году[204] — год, когда родился Ибн Сина. Индусы называют птицу Гарудой.

Никого не пропускает Семург в Страну счастья, лежащую за горами. Эту птицу рисуют то с головою собаки, то с лицом человека, а когти львиные. Она охраняла все вавилонские и ассирийские дворцы — дворец далекого Саргона, кто первым объединил в XXIV веке до н. э. Междуречье, Охраняла дворцы хэттов — XVIII век до и, э, персидские дворцы. И до сих нор охраняет европейские готические соборы: образ этой птицы принесли сюда аланы и другие европеоидные племена с Алтая, дошедшие до Испании, а с германскими племенами герулов поднявшиеся даже до Исландии в III–IV веках н. э.