Итак, хозяевами Согда после восьмидневного боя под Бухарой стали ашины и, таким образом, впервые в Средней Азии государством утвердился монголоидный элемент (хуннская кровь тюркютов). До этого хунны, триста лет теснившие западных своих соседей: юечжей и саков — последних европеоидных племен Центральной Азии, обитавших между хребтами Тянь-Шань и Куньлунь, с трудом утвердились лишь в Семиречье (Юебань), заставив тем самым Юечжей И саков войти мощной волной в Среднюю Азию, Индию и Афганистан, где, растворив в себе греческое присутствие империи Александра Македонского, юечжи создали Великую Кушанскую Империю, а саки — государство Кангюй, впоследствии подчинившее себе и Согд. Саки подарили Средней Азии и Ирану эпос о Рустаме, сложившийся в афганской провинции Сакистан (Сеистан, Сиджистан) но И веке до н. э. — И веке н. э. и ныне имеющий великое художественное значение для всего Востока.

Вот так, до времени Ибн Сины, произошло смешение двух рас — европеоидной и монголоидной, трех кровей — арийской, монгольской и тюркской по всей Средней Азии, Северному Афганистану, где Балх, и в Бухарской области с приходом туда тюркютов ашина.

Афшина… А не могли в этом селении остаться жить потомки князя Ашина? Тем более, если учесть, что ни хорезмийские, ни согдийские термины, могущие объяснить это слово, ученым пока не встречаются? И потом, есть под Бухарой село ТЮРКАН…

Может, это была в свое время главная ставка тюркских ханов? Все тюркские племена, прибывшие в Согд после ашинов, обязательно имели свои названия! Карлуки, тюргеши, уйгуры, чигиль, ягма… И никто не назывался просто ТЮРК, чтобы отличаться от первых тюрков — ашинов. И как привилегия ашинов только за ними осталось это слово в Средней Азии до сих нор. Поэтому ТЮРКАН, может, и было местом, населенным ранее тюркютами, а теперь их потомками, как и село Афшана (Афшина), откуда родом мать Ибн Сины. Последний ашин боковой ветви династии умер в Бухаре в 914 году, пишет Наршахи, историк Бухары X века — то есть всего за 66 лет до рождения Ибн Сины!

Говорят в Афшине на тюркском языке…

Мудрый царь Соломон на вопрос «Что такое благородство?» ответил: «Золотое яблоко, просвечивающее сквозь серебряный сосуд».

Отец и мать Ибн Сины… Чтобы представить их живыми, почувствовать живое их обаяние, живую их искренность и красоту, надо видеть линии всех народов и всех культур на древней ладони Востока.

Отец и мать Ибн Сины — это золотое яблоко прекрасной тысячелетней культуры Средней Азии, просвечивающей сквозь серебряный сосуд времени. О каждом из них из нашего XX-го века можно сказать словами великого поэта Маари, их современника:

Ухаживая за Али, слепой старик Муса-ходжа каждое утро приносил ему каймак — густые сливки, накрытые вверху белой лепешкой. Он выходил на рассвете к Карпинским воротам В покупал каймак у крестьян, несущих его и знатные дома Бухары. Знатные подражали эмиру. Если б эмир перестал по утрам кушать каймак, какой убыток нанес бы он крестьянам, сам того не подозревая! Пока Муса-ходжа нес каймак по узким проходам внутри Арка, стуча своей палкой-поводырем, его то и дело останавливали: «Что несешь?» И пробовали. От каймака почти ничего не оставалось, и Тогда Муса-ходжа стал покупать два каймака. О втором он говорил: «Это для эмира!», и все почтительно отводили глаза, не то что руки.

Али стал постепенно набираться сил. А эмир Алим-хан терял их от бессонницы. Сегодня утром, стоя на де-ревя иных стружках под теплыми струями воды, выливаемой на него из кувшина старым слугой, он оцепенело размышлял: «Несколько месяцев назад красные покончили с Джунаид-ханом, пало Хивинское ханство. Как доносят агенты, сейчас там собирается курултай Республики! Хива стала республикой!!! Подумать только… Из трех ханств Средней Азии — Хивинского, Кокандского и Бухарского — осталась одна Бухара. Теперь вся надежда на Антанту. Только она способна вырвать Бухару из красного кольца…»

Миллер принес телеграмму. Пол мира перевешивает этот маленький синий листок! На нем слова Ленина, честно осознающего опасность: «Перед нами снова трудное положение, — открыто признается он своей разоренной стране, — и снова еще раз попытка международного империализма задушить Советскую республику двумя руками: польским наступлением и наступлением Врангеля…»[18].

«Прекрасно, — думает эмир, — надо продержаться месяцев пять, а там, когда с красными будет покончено, я стану единовластным хозяином Средней АЗИИ. Только бы продержаться… Регулярных войск у меня мало, всего три тысячи. Правда, есть еще 50 тысяч крестьян, не уплативших налог, причем каждый знает: за малейшую провинность будет до смерти забит его сын. Но не ударят ли именно они мне в спину?»

Вчера эмир устроил смотр афганским солдатам и, довольный, подарил афганскому консулу Абдуллу Курда-колу золотые часы. Афганцы пойдут в бой, как львы, потому что в душе у них Коран.

Но бухарцы?..

Большой занозой сидел у эмира в сердце этот вопрос.

Судя по тому, как стали напиваться русские офицеры, приходя с плацев в кельи караван-сарая Хакимы-ойим, они не верят в Антанту, — ведь это уже четвертый этан гражданской войны, четвертая попытка уничтожить большевиков.

Тревожится, не спит по ночам и народ. Говорят, ходит какой-то ремесленник по гулким ночным улочкам до рассвета, опутанный думами. «А может, это Ибн Сина ходит?..» Эмир вздрогнул и прочитал короткую молитву.

«Мы дошли до берегов океана гибели», — написал кто-то прямо на воротах Арка на следующий день после спектакля с чучелом, устроенном Бурханиддином-махдумом.

Эмир поморщился от грубости приема. «Торопится Бурханиддин, нервничает, теряет культуру. А это признак гибели».

По выздоровлении Али суд возобновился.

— Итак, мы остановились на том, — начал говорить Бурханиддин-махдум народу, собравшемуся на площади Регистан, — что отец Ибн Сины перевез свою семью из Афшаны в Бухару в 985 году, когда Хусайну было пить лот.

— Подождите! — крикнул кто-то из толпы. — А ведь вы так и не нашли защитника обвиняемому! Как бы не разгневался на нас за это аллах. — Я сам буду его защищать, — улыбнулся Бурханиддин. — Уважаемый Али, если вы согласны, поставьте, пожалуйста, здесь крест, — и он протянул крестьянину бумагу.

Али шарахнулся от бумаги так, что с треском ударился о стену.

— Позвольте, я буду его защищать, коли уж вылечил его, — сказал, выходя из толпы, Муса-ходжа. — Ведь каждому дорога своя работа. — Это точно, — засмеялись в толпе. — Я вот, когда вылеплю кувшин, трясусь над ним больше, чем над честью жены!

И разом смолкли — из Арка в окружении мулл Шел сам эмир. Поздоровавшись с народом поклоном, он скромно встал в стороне ремесленников, смешавшись с ними одеждой.

«Уж не сошел ли эмир с ума? — подумали бухарцы, разглядывая Алим-хана. — Или сон все это?»

Шейх аль-ислам совершил молитву.

— В прошлый раз вы, должно быть, убедились, — начал говорить Бурханиддин, обращаясь к Али, — что и отец Ибн Сины был в достаточной степени еретик. Так что вдвойне было преступно читать во всеуслышание стихи его безбожного сына. И вдвойне был прав наш эмир, запретивший даже имя Ибн Сины произносить!

— Я пока ничего такого преступного о Хусайне ибн Сине не узнал, — растерянно произнес Али.

— Вы правы. Не будем торопить справедливость. Она должна созреть в искренности и доброте. — Бурханиддин открыл ветхую рукопись. — Я думаю, Абдуллаха позвал в Бухару Нух — 23-летний уже эмир, — начал он дальше рассказывать об Ибн Сине. — Военачальники Фаик и Симджури совсем разорили страну. А может, Абдуллах переехал в Бухару из-за Хусайна, чтобы начать давать ему образование, и придворная жизнь по-прежнему не интересовала его? Как бы то ни было, но в 985 году «ко мне пригласили учителя Корана и учителя словесных наук» пишет о себе Ибн Сина, Изучение Корана с пяти лет — вещь необычная, а тем более занятия словесностью, которые включают в себя изучение арабского языка и арабской литературы. Занятия с учителем Корана преследуют одну цель: научить художественному, нараспев, чтению священной книги. Взрослые добиваются этого за пять-шесть лет, Ибн Сина же добился за… один год.