— А… Сказал: «И мой отец любит ее за это же!»

И опять все засмеялись, а у Ибн Сины комок слов встал в горле. Что его горе по сравнению с горем народа!.. Кроткий, терпеливый, с сомкнутыми в великом молчании устами народ открывает их только для правды, любви и помощи. Разве смех — не помощь?

В том, как связываются простые люди друг с другом, есть что-то особенное. Они как бы одновременно говорят о прошлом, настоящем и будущем. Они словно «проснувшиеся», потому что праведно соотносят себя с жизнью…

И вдруг Ибн Сина понял, куда он сейчас пойдет! В Нишапур, к Абу Саиду, — человеку, перед которым народ стоит на коленях…

Ибн Сина состоял с Абу Саидом в переписке. Правда, письма были не частые, но разговор шел о боге, человеке, Добре и Зле… «А о чем сейчас говорить? Вон двух девочек несут к огню… Они только что умерли. Сейчас ни о чем нельзя говорить. Сейчас надо молчать. Сейчас имеет право говорить только народ… или пророк Мухаммад, Иисус Христос, Будда, седой ребенок Лао-цзы. Но и они в такие минуты молчат. В том-то их и мудрость», — думает Ибн Сина.

И все-таки он пошел к Абу Саиду. Шел два дня, питаясь корой деревьев, кореньями трав, из последних сил таща на себе два мешка с рукописями.

В Нишапур Ибн Сина не зашел, боясь ищеек Махмуда. Остановился в деревне Шиккан — Две трещины, недалеко от Нишапура. Деревня была пуста. Из двух гор, нависавших над ней, из двух трещин текла вода, переливаясь через край забитых листьями, мусором и трупами каналов. Вылез откуда-то из кучи старик. Ибн Сина спросил у него дорогу на Нишапур.

Старик показал на небо.

— Да нет! Дорогу мне покажите!

Старик показал на кладбище..

Абу Саид родился в 967 году. Его отец Абулхайр, ученый по растениям, жил при дворе султана Махмуда. Весь дом ого был обклеен изречениями султана. Семнадцатилетний Абу Саид ушел жить отдельно от отца в простом глиняный домик. Все стены обклеил изречениями из Корана. Отец устыдился. Оставил дворец и сделался дервишем.

Абу Саида мучила страсть к приобретению знаний. Пять лет он изучал науки самостоятельно, а потом бросил все и ушел в Серахс, где на куче мусора увидел юродивого, сшивавшего две бараньи шкуры — одежду безумных. Лбу Саид долго стоял и смотрел на него.

— Все, Абу Саид, — сказал юродивый, заканчивая работу, — вместе с заплатой я и тебя пришил к этой коже. — Взял Абу Саида за руку и привел к пиру[101] Абулфазлу.

— Возьмите этого юношу. Он ваш.

Пир несколько лет учил Абу Саида, а потом отправил его на родину, в селение Мейхене[102], приказав семь лет жить одному. Много надо было продумать человеку, прежде чем идти со Словом к людям. Абу Саид выдержал испытание. Потом пир, продержав Абу Саида еще два года около себя, подарил ему свою хырку — одежду, никогда не снимаемую, которой перед смертью удостаивается лишь самый лучший из учеников, и послал его на семь лет в пустыню. Теперь предстоит родить свою истину. Пир Умер, но ровно через семь лет приснился Абу Саиду и сказал:

— А теперь иди к людям.

Несколько лет Абу Саид был с народом в родном селении Мейхене, Наконец настал срок вскрытия завещания пира. Там было написано: «А теперь иди в Амуль к шейху Абулаббасу, если он жив».

Абулаббас порезал однажды руку, и Абу Саид хыркой, полученной от пира, зажал его кровоточащую рану. «Такую святыню не пожалел выпачкать в крови! — удивился про себя Абулаббас. — Это говорит о его искренней любви ко мне». И отдал Абу Саиду свою хырку. На Востоке нет святого, у которого было бы две хырки. Провожая Абу Саида к людям, Абулаббас сказал:

— Теперь здесь только Истина, — и показал на хырку Абу Саида, — то есть ты стал Истиной.

И вот десять лет Абу Саид проповедует в Нишапуре. И первое, что он сказал народу:

— Кто не учился у пира, тот достоин сожаления. Если кто и достиг высот духовной жизни без пира, так, что становятся ему открыты все тайны мира, все равно ни к чему истинному по придет. Потому что только при общении с пиром (не с книгами!) познается Любовь. Надо всегда быть в плоскости пира, познавать мир через Любовь. Отныне я ваш пир.

Книга «Асрар ат-таухид» говорит, что ханака Абу Саида располагалась в Нишапуре на улице сукновалов. До конца дней своих учил Абу Саид народ главной заповеди суфизма: не уклоняться от зла, идущего к тебе. Мужественно встречать его на своем пути.

Когда пришел он в Нишапур, там уже были свои пиры: Баба Кухи — 90-летний собиратель Хадисов — изречении пророка, и глава воинствующих суфиев крайне правого толка — каррамитов — Абу Бакр. Родоначальник каррамитов — Ибн Каррам, IX век, проповедовал, что наказание за грехи начинается не после Страшного суда, а уже в могиле, тотчас же после погребения.

Нишапур — центр каррамитов, их здесь более 20 тысяч. Какое-то время султан Махмуд даже сделал их правительственной партией, а Абу Бакра — своим другом, раисом Нишапура, разрешил ему преследовать инакомыслящих, отбирать у них имущество, за что Абу Бакр помогал Махмуду, благословляя словом пророка все его грабительские походы, и толпы газиев пополняли его редевшие войска. Но вскоре все рухнуло. Алчность Абу Бакра вызвала такое недовольство, что против него выступил даже главный судья Нишапура, учитель сыновей Махмуда.

И вот пришел 35-летний Абу Саид с двумя хырками. Слава его обрушилась на город, как река, сорвавшаяся с гор. И затопила Нишапур. Весь народ был у его ног.

Абу Бакр и враг его — главный судья объединились против Абу Саида, написали Махмуду донос. Махмуд прислал 100 тысяч добровольцев, 750 слонов. Абу Бакр выставил 20 тысяч своих вооруженных приверженцев, главный судья — 30 тысяч. И когда Абу Бакр случайно встретился за день до выступления с Абу Саидом, Абу Саид сам же ему все спокойным грустным голосом о тайно готовящейся против него расправе рассказал, искренне страдая за душу Абу Бакра, захотевшую принять на себя такой грех. Абу Бакр был так потрясен, что покаялся, распустил воинов и забрал донос. Впоследствии же сделался наставником детей Абу Саида.

Слава Абу Саида разнеслась по всему Востоку. Он сделался идеалом суфиев. Считалось за честь быть знакомым с ним, учёнейший из ученых немел перед его взглядом, а «жемчужина, говорят, растекалась водой». Один дервиш, посвятивший свой трактат Махмуду, забрал его и и посвятил Абу Саиду.

— Если девушка выходит замуж по собственной воле, и можно ли отдать ее в жены другому в том случае, если первый муж не умер и не развелся с ней? — спросил дервиша разгневанный Махмуд.

— Можно, — ответил дервиш. — Если муж ее импотент.

«Какую же такую особенную истину знает Абу Саид, что народ день и ночь идет к нему?» — думает Ибн Сина, стоя в своей рваной одежде дервиша в толпе перед домом Абу Саида рано утром в ожидании его выхода. Сердце взволнованно колотится.

И вот открывается дверь и выходит человек, от присутствия которого теплота разливается по телу, а на душе становится отрадно и легко. Абу Саид оглядел всех мягким взглядом, низко поклонился и поднял руку. Тотчас все склонили головы. Абу Саид уронил на покорно доверившихся ему, еле державшихся от голода людей слово Надежды:

— Он есть все!

— Он есть все! — повторил народ.

— Тот, кто одинаков снаружи и изнутри, — тот с нами, — говорит нараспев Абу Саид.

— Тот с нами! — повторяет народ.

— Тот, кто ничего не имеет из имущества и тем осуществляет учение о единстве, тот с нами.

— Тот с нами! — повторяет народ.

— Тот, кто наполнил сердце размышлением о единстве, — тот с нами!

— Тот с нами!

— Он есть все! — говорит Абу Саид.

— Он есть все, — повторяет народ.

«Господи! Так он же проповедует единство мира Единого и мирз множественности!» — удивился Ибн Сина.

— Тот, кто не верит в это единство, тот не с нами, — говорит Абу Саид, — ибо лишь умножится его тоска. Уйди, пока есть время.

— Уйди, пока есть время, — повторяет народ.