Приключение получилось донельзя романтическим: как и почти любой эпизод истории этой шотландской страны, он превратился в пропитанную кровью балладу. Первый поклонник Марии Стюарт при французском дворе, месье Данвилль, доверил свои грезы поэту Шателяру. И вот теперь месье Данвилль, сопровождавший Марию Стюарт вместе с другими дворянами во время ее путешествия во Францию, вынужден вернуться домой, к жене и обязанностям; однако же трубадур Шателяр остается в Шотландии заместителем чужой приязни. И ведь не всегда безопасно сочинять нежные стихи, ибо игра легко переходит в действительность. Мария Стюарт необдуманно принимает поэтические восхваления молодого, искушенного в рыцарских искусствах гугенота и даже отвечает на его стихи собственными; какая же чувствительная к зову муз девушка, очутившаяся в окружении грубых и непросвещенных людей, не почувствовала бы себя польщенной, услышав столь восхитительные строфы, как:

в особенности если не чувствует за собой вины? Ибо взаимной любовью в ответ на свою страсть Шателяр похвастаться не может. Он меланхолично признается:

Возможно, именно как поэтическое восхищение среди других форм придворной угоднической лести и принимает подобные строфы с улыбкой Мария Стюарт, которая сама, будучи поэтом, прекрасно понимает необходимость лирического преувеличения исключительно как игривость и принимает ухаживания, не имеющие ровным счетом никакого значения при дворе эпохи романтизма. В своей непринужденной манере она шутит и играет с Шателяром с той же легкостью, что и со своими четырьмя Мариями. Она выделяет его при помощи незначительных и ни к чему не обязывающих любезностей, выбирает его (который по рангу вряд ли мог бы когда-либо приблизиться к ней) в качестве партнера по танцам; однажды, во время одной из танцевальных фигур танца сокола, она очень сильно опирается на его плечо, разрешает ему более вольное обращение, нежели принято в Шотландии, в трех улицах от кафедры Джона Нокса, который бранит «such fashions more lyke to the bordell than to the comeliness of honest women»[35]; возможно, во время игры в маски или фанты она даже подарила Шателяру поцелуй-другой. Но, будучи сами по себе безобидными, подобные фамильярности оказали свое дурное влияние в том смысле, что молодой поэт, подобно Торквато Тассо, перестает осознавать четкую границу между королевой и поэтом, уважением и приятельскими отношениями, между галантностью и уместностью, серьезностью и шуткой, с головой поддавшись своему чувству. В результате неожиданно произошло досадное происшествие: однажды вечером девушки, служащие Марии Стюарт, обнаружили Шателяра, прятавшегося за шторами, в спальных покоях королевы. Поначалу они ничего дурного не подумали, расценив эту юношескую глупость как шутку; нахала выставили из спальни под веселые, наигранно возмущенные речи служанок. Мария Стюарт тоже отнеслась к этой бестактности скорее с понимающей мягкостью, нежели с искренним возмущением; происшествие тщательно скрывали от брата Марии Стюарт, и вскоре никто уже даже не заикался о серьезном наказании за столь ужасное преступление против морали. Но это снисхождение было неуместным. Поскольку либо смельчак, вдохновленный легкостью, с которой отнеслись молодые женщины к его поступку, решил повторить шутку, либо искренняя страсть по отношению к Марии Стюарт лишила его рассудка – как бы там ни было, он втайне последовал за королевой, отправившейся в Файф, хотя никто при дворе даже не догадывался о его присутствии, и только когда Мария Стюарт уже наполовину разделась, безумца вновь обнаружили в ее покоях. В первую минуту оскорбленная женщина вскрикнула от испуга, пронзительный крик эхом прокатился по всему дому, из соседней комнаты к ней ворвался Меррей, ее единокровный брат, и теперь простить и умолчать о происшествии стало невозможно. Говорят, будто бы тогда Мария Стюарт потребовала (хотя это маловероятно), чтобы Меррей немедленно заколол дерзновенного кинжалом. Но Меррей, который, в отличие от своей сестры, прекрасно умеет просчитывать все последствия любого поступка, точно знает, что убийство молодого человека в спальне королевы замарает кровью не только пол, но и ее честь. В подобном преступлении необходимо обвинять публично, наказывать наглеца следует на рыночной площади города, чтобы представить всему народу и миру абсолютную невиновность правительницы.

Несколько дней спустя Шателяра повели на эшафот. Судьи расценили его наглую дерзость как преступление, а в легкомыслии усмотрели злой умысел. Они единогласно присудили ему самое суровое наказание: смертную казнь под топором палача. И теперь у Марии Стюарт, даже если бы она этого и хотела, нет возможности пощадить неразумного; о происшествии уже сообщили посланникам при всех дворах, Лондон и Париж с любопытством следят за ее поведением. Любое слово в его защиту будет расценено как признание собственной вины. Поэтому Марии пришлось казаться более суровой, нежели ей самой того хотелось, и бросить товарища по веселым и радостным дням в самый трудный час одного, без помощи и надежды.

Смерть Шателяра, как это принято при королевских дворах эпохи романтизма, была безупречной. Он отказался от духовной помощи и заявил, что его утешит лишь поэзия и осознание того, что

Храбрый трубадур взошел на эшафот с гордо поднятой головой и вместо псалмов и молитв принялся декламировать по пути знаменитое «Epitre à la mort»[37] своего друга Ронсара:

Уже перед самой плахой он снова поднял голову и воскликнул – это был скорее вздох, чем жалоба: «O cruelle dame!»[39] – и в полном спокойствии склонил голову, дабы принять убийственный удар. Этот романтик погиб в духе баллады, духе стихотворения.

Но несчастный Шателяр – лишь один из мрачной вереницы теней, лишь первый из тех, кто умрет за Марию Стюарт, просто он был первым. И с него начинается пляска смерти тех, кто отправится на эшафот из-за этой женщины, притягиваемый ее судьбой и вовлеченный в ее собственную судьбу. Они приезжают из разных стран и, как у Гольбейна, безвольно падают под черные костяные жернова, шаг за шагом, год за годом, князья и регенты, графы и дворяне, священники и воины, юнцы и старцы – все они приносят себя в жертву ради нее, все принесены в жертву ей, без вины виноватой в их мрачной череде и самой толкающей их на грех. Нечасто бывало так, чтобы судьба сосредоточила в одной женщине такое количество магии смерти: подобно мрачному магниту, она опасно манит к себе всех мужчин своего окружения, вовлекая их на роковую орбиту. Любой, чей путь пересечется с ее дорогой, будь то в милости или немилости, обречен на беду и насильственную смерть. Никто еще не был счастлив от ненависти к Марии Стюарт. И еще сильнее поплатились те, кто рискнул любить ее.