Вот только Елизавета не готова была терпеть подобную двусмысленность, эти и «да», и «нет». Она заявила, что раз послы шотландской королевы подписали договор от ее имени, то Мария Стюарт обязана считаться с этой подписью. Елизавете мало признания «sub rosa», то есть тайно, ибо для нее, как для протестантки, у которой половина королевства все еще страстно исповедует католицизм, католичка-претендентка угрожает не только трону, но и жизни. Если вторая королева не заявит во всеуслышание, что отказывается от всяческих притязаний на трон, Елизавета не сможет быть королевой по-настоящему.
Елизавета, и это нельзя отрицать, в этом споре, несомненно, в своем праве; и при этом тут же нарушает его, пытаясь решить крупный политический конфликт столь мелочным и скупым образом. Женщины в политике всегда склонны проявлять опасное свойство пытаться ранить своих соперниц одними булавочными уколами и решать противоречия исключительно на уровне личных обид; вот и сейчас обычно столь дальновидная правительница совершает эту извечную ошибку всех женщин-политиков. Для путешествия в Шотландию Мария Стюарт формально запросила «safe conduct», как сказали бы сегодня, транзитную визу, что с ее стороны можно расценивать даже как акт куртуазной и формальной вежливости, ибо как раз морским путем она и без того может беспрепятственно попасть на родину: если же она захотела бы ехать через Англию, то таким образом молчаливо предоставила бы своей противнице возможность поговорить мирно. Однако Елизавета не преминула воспользоваться возможностью уязвить соперницу. На вежливый жест она ответила грубой невежливостью и заявила, что не будет Марии Стюарт «safe conduct» до тех пор, пока та не подпишет Эдинбургский договор. Чтобы задеть королеву, она обидела женщину. Вместо демонстрации силы и открытой угрозы боя она выбрала злобную и бессильную личную обиду.
И вот сорвана завеса, скрывающая внутренний конфликт между двумя этими женщинами, со жгучими твердыми взглядами стала гордость против гордости. Мария Стюарт тут же вызвала к себе английских послов и страстно воскликнула: «Ни от чего я не испытываю такую боль, как от того, что я могла настолько забыться, что потребовала от вашей повелительницы, королевы, этой милости, которой и требовать не должна была! Мне столь же мало нужно ее согласие на путешествие, как и ей – мое для своих путешествий, я могу вернуться в свое королевство и без ее разрешения. Ибо, несмотря на то, что покойный король делал все возможное, чтобы поймать меня по прибытии в эту страну, вы же знаете прекрасно, господин посланник, что я прибыла сюда целая и невредимая, и я точно так же сумею изыскать пути и средства, чтобы попасть обратно на родину, если позову на помощь друзей… Вы открыто сказали мне, что дружба между мною и вашей королевой желательна и принесла бы пользу нам обеим. Сейчас у меня есть некоторые причины полагать, что королева считает иначе, ибо в противном случае она не отказала бы мне в моей просьбе столь грубым образом. Кажется, будто ей важнее дружба с моими непокорными подданными, нежели со мною, правительницей, равной ей по рангу, хоть и не столь мудрой и опытной, однако же вместе с тем ближайшей родственницей и соседом… Мне от нее нужна одна лишь дружба, я не сею смуту в ее государстве, не веду переговоров с ее подданными, хоть и знаю, что в ее королевстве найдется много тех, кто с удовольствием принял бы то, что я могу им предложить».
Это сильная угроза, возможно, более сильная, нежели умная. Ибо, не успев еще ступить на землю Шотландии, Мария Стюарт выдала свое тайное намерение при необходимости перенести борьбу и в земли Англии. Посол вежливо ушел от ответа. Мол, все сложности связаны лишь с той причиной, что Мария Стюарт в свое время включила английский герб в состав своего. Но на подобное заявление у Марии Стюарт давно готов ответ: «Господин посол, в то время я находилась под влиянием короля Генриха, моего свекра, и короля, моего повелителя и супруга, и все происходило исключительно по их приказу и повелению. С момента их смерти, и вам известно об этом, я никогда не носила ни герба, ни титула королевы Англии. Полагаю, подобные действия должны были вселить уверенность в королеву. Помимо прочего, моей двоюродной сестре, королеве, нельзя было бы считать таким уж бесчестием, если бы я, будучи королевой, тоже носила английский герб, ибо известно мне, что и другие, рангом ниже меня и не столь близкие родственники, носят этот герб. В конце концов, не станете же вы отрицать, что моя бабушка была одной из двух сестер короля, ее отца, причем старшей».
Тем не менее под этой вежливой формой таится опасная угроза: Мария Стюарт снова подчеркивает, что происходит от более старшего родственника, и таким образом снова подкрепляет свое право. И стоит посланнику попытаться умиротворить ее и попросить ради разрешения неприятного происшествия сдержать данное слово и подписать Эдинбургский договор, Мария Стюарт, как и всякий раз, когда речь заходит об этом щекотливом вопросе, начинает откладывать принятие решения: мол, она ни в коем случае не может сделать этого, не посоветовавшись с парламентом Шотландии; однако и посланник, в свою очередь, не может заверить ее от имени Елизаветы. Всякий раз, когда переговоры принимают критический поворот, когда одной или другой королеве необходимо четко и недвусмысленно поступиться какой-то частью своих прав, в дело вступает неискренность. Каждая из них судорожно сжимает в руке козырь; так игра затягивается до бесконечности и становится трагической. В конце концов Мария Стюарт резко обрывает переговоры о свободном проезде; ее действия порывисты и напоминают рвущуюся ткань: «Если бы приготовления мои не были успешны, то, возможно, неприветливость королевы, Вашей повелительницы, и могла бы расстроить мои планы. Однако теперь я преисполнена решимости рискнуть, что бы из этого ни вышло. Надеюсь, что ветер будет настолько попутным, что мне не потребуется приближаться к английским берегам. Однако если это произойдет, я окажусь в руках у королевы, Вашей госпожи. И в этом случае она сможет делать со мной все, что пожелает, и если она настолько сурова, что станет требовать моей смерти, то пусть действует по своему усмотрению, пусть приносит меня в жертву. Возможно, мне было бы лучше так, нежели жить. Пусть на все будет воля Божья».
И снова в этих словах звучит опасный, самоуверенный и решительный тон Марии Стюарт. Будучи от природы скорее мягкой, медлительной и легкомысленной, скорее склонной к наслаждению жизнью, нежели сражениям, эта женщина тут же проявляет непоколебимую твердость, упрямство и смелость – едва лишь речь заходит о ее чести, едва только кто-то затрагивает то, что принадлежит ей, как королеве, по праву. Лучше погибнуть, чем покориться, лучше королевская глупость, чем мелочная слабость. Потрясенный посланник сообщил о своем поражении в Лондон, и теперь Елизавета, рассудительный и гибкий государственный деятель, вынуждена была уступить. Был изготовлен паспорт и отправлен в Кале, однако опоздал на два дня, поскольку Мария Стюарт тем временем исполнилась решимости рискнуть и отправиться в плаванье, несмотря на то, что в Ла-Манше курсировали английские каперские суда; лучше рискнуть и сделать выбор в пользу опасного пути, нежели решиться на безопасный ценой унижения. Елизавета упустила единственную возможность устранить назревающий конфликт благодаря великодушию и принять в качестве гостьи ту, в ком она видит соперницу. Однако рассудительность и политика редко идут рука об руку: возможно, драматизм всемирной истории и состоит из одних лишь упущенных возможностей.
И еще раз, подобно тому, как вечернее солнце обманчиво освещает пейзаж, покрывая его золотом, Мария Стюарт снова видит все величие и роскошь французской церемонии, устроенной в ее честь. Ибо та, которая ступила на эту землю, будучи невестой короля, не должна покидать страну, где лишилась возможности быть правителем; все делалось для того, чтобы королева Шотландии вернулась на родину не в роли бедной, брошенной вдовы, не слабой, беспомощной женщиной, а дабы вооружить ее честью Франции. От самого Сен-Жермена до Кале за ней следовала великолепная кавалькада. На украшенных богатой попоной лошадях, пышно разодетая в полном соответствии с роскошью французского Ренессанса, позвякивая оружием и изысканными латами, вместе с королевской вдовой ехала элита французской знати, а впереди всех в нарядной карете трое ее дядьев, герцог де Гиз, кардинал Лотарингский и кардинал Гиз. Саму ее окружают четыре верные Марии, благородные дамы и служанки, пажи, поэты и музыканты, тяжелый груз дорогой домашней утвари везут следом, роскошным обозом, а в отдельном закрытом ларце – драгоценности короны. Мария Стюарт покидает родину своего сердца, как и пришла: королевой, купаясь в почестях и блеске славы. И не хватает лишь радости, которой когда-то светились глаза беспечного ребенка. Прощание – это всегда закат, лишь наполовину свет и наполовину – тьма.
