Последние слова она произнесла, выдержав долгую паузу.

Не хотела ли она таким, прямо скажем, подлым образом напомнить ему о несостоявшемся свидании на проспекте Бельджо? Сантамария стиснул челюсти.

— Вы рассказали мужу историю с письмом, с ритуальным убийством, с фаллосом?

— О да! Все рассказала. Его это позабавило. — Она помолчала и добавила: — Но боюсь, что мы все слишком далеко зашли в своих забавах.

Сантамария подумал, что тут она явно права.

— И еще знаете, что мне пришло в голову? — продолжала она. — Ведь преступник, кем бы он ни был, решившись на убийство в столь людном месте, сильно рисковал. Неужели он не мог выбрать места попустыннее, чем «Балун»?!

— А зачем? Ведь там, где полно людей, никто ничего не видит. Лучшего места, чтобы остаться незамеченным, не придумаешь. Вот он и остался незамеченным. Из пяти-шести человек, которые там были, никто ничего не видел и не слышал.

— Значит, вы считаете, если убийца — Массимо, то он преднамеренно привел Ривьеру в «Балун»?

— Вполне может быть.

— Но допустим, убийца — я! Как я могла заранее знать, что встречу Ривьеру в «Балуне»?

Сантамария покачал головой. Ему не хотелось ни в чем разуверять Анну Карлу, и его покоробило, что вопросы задает она, а не он.

— Вы могли узнать это от синьора Камин, от самого Ривьеры или от другого, неизвестного мне человека.

— Да, но я вчера вечером не говорила с… — Она помедлила и с улыбкой заключила: — Очевидно, вам моих заверений недостаточно.

— Вы правы.

— Так вы мне не верите?

— А как вы считаете, должен я вам верить на слово?

— Простите, но мне трудно в подобном положении смотреть на все как бы со стороны, — подавленно ответила она.

В каком положении? Человека, причастного к убийству? Или же в том сложном положении, в котором очутились они оба? Сантамарии теперь повсюду мерещились подвохи, а он знал, что подозрительный полицейский — плохой полицейский.

— Это, собственно, не имеет особого значения, — примирительно сказал он. — Любой мог узнать, что утром Ривьера отправился в «Балун».

— Каким образом?

— Выходя из дома, он оставил записку синьору Кампи, в которой уточнял, в каком именно месте и в какое время они должны встретиться. Эту записку мы нашли засунутой в дверную щель, когда приехали к Ривьере домой.

— Но тогда!.. — воскликнула Анна Карла. Она выпрямилась, щеки у нее порозовели, в глазах вновь появился радостный блеск. — Тогда все меняется, возникает тьма гипотез.

— Например?

— Сама не знаю, но выходит, что преступление мог совершить любой человек и по любой причине. Мотив убийства из-за ревности Массимо… или моей становится лишь одним из многих.

Сверкающие, красивые глаза подсказывали ему, что начинать надо именно «с другого мотива» — порыться в бумагах убитого, поискать письмо влюбленного официанта, просроченный вексель, фотографию, присланную с целью шантажа. Это позволило бы понять, какая пропасть разделяла жалкого служащего-гомосексуалиста и «людей из высшего света».

— Да, а потому возникает и следующая гипотеза… — сказал Сантамария. — Как я вам уже говорил…

Она вся словно сжалась.

— Гарроне?

— Вот именно. Предположим, что Ривьера узнал или выяснил: что-либо об убийстве Гарроне. Ну, к примеру, какую-то мелкую деталь, которой он не придал никакого значения. Он вполне мог рассказать об этом вчера или сегодня утром в «Балуне» убийце архитектора. А убийца, здраво или не очень здраво, но рассудил, что по этой детали полиции будет нетрудно до него добраться, если у Ривьеры будет время рассказать о ней другим.

— Особенно если против предполагаемого убийцы уже есть одна небольшая улика, — без тени улыбки заметила Анна Карла. — Например, письмо.

Минуту спустя молчание стало невыносимым для обоих. Сантамарии начало казаться, что он попал в мутный водоворот, который сейчас унесет его вместе со столом и стулом.

— Бедный Массимо, — сказала наконец Анна Карла. И добавила: — И я тоже.

— Но ведь это лишь одна из множества гипотез. И потом не забывайте: сегодня утром, кроме вас и Массимо, в «Балуне» были американка и профессор — у них тоже нет алиби. Неизвестно, где они были в решающие минуты. Да и ваш друг из Ивреа также пока не имеет алиби.

Анна Карла пожала плечами.

— Кто будет допрашивать Массимо, вы или ваш коллега? — спросила она.

— Конечно, я.

— Убийство как высокое искусство, — прошептала Анна Карла, глядя в окно. — Кажется, это было тысячу лет назад.

У Сантамарии, напротив, воспоминания об их встрече на залитой солнцем террасе виллы Кампи были совсем свежи. Он не мог заставить себя поверить в виновность Анны Карлы. Внутренне он был убежден, что она стала жертвой трагического стечения обстоятельств.

— Как воспринял случившееся синьор Кампи?

— Мы обменялись с ним всего несколькими словами. По-моему, он потрясен и подавлен.

А может быть, всего лишь напуган? И сейчас прикидывает, какие у него шансы выйти сухим из воды, подумал Сантамария.

— Я постараюсь его успокоить. А пока попрошу вас… — Сантамария поднялся, — повторить старшине Лопрести ваш рассказ для занесения в протокол. Конечно, не все, а лишь то, что связано с утренней поездкой вашей и ваших друзей, где и в какие часы вы находились. Наши методы, — добавил он со вздохом, — увы, весьма однообразны и скучны.

— Я в полном вашем распоряжении, — грустно и насмешливо ответила Анна Карла, также вставая со стула.

Землемер Баукьеро старательно привязал собаку к перилам балкона.

— Если я ее оставлю в квартире, она начнет царапать дверь и обдерет весь лак, — объяснил он полицейскому, не теряя надежды, что тот разрешит ему не ехать.

Но полицейский промолчал. Он вел себя совсем не так, как позавчера. В тот раз он посадил их обоих в машину и даже погладил собаку.

— Она не привыкла оставаться одна, — выпрямившись, сказал Баукьеро и наклонился к собаке. — А ты, глупая, веди себя прилично. Я скоро вернусь.

Собака сначала недоверчиво взглянула на хозяина, а потом бросилась к нему. Кожаный поводок, к которому Баукьеро привязал еще и толстую веревку, натянулся до предела, но выдержал, не порвался. Собака встала на задние лапы и с воем опрокинулась навзничь.

— Идемте, — сказал Баукьеро.

Когда он закрыл дверь на ключ, собака залаяла.

— Ей раньше не приходилось оставаться одной, вот она и не привыкла, — объяснял Баукьеро.

Полицейский снова промолчал. Они спустились по лестнице, и уже возле парадного Баукьеро услышал отчаянный лай, который разносился по всему двору.

На виа Мадзини их ждала машина. Полицейский посадил его сзади, рядом с невысоким волосатым человеком, которого Баукьеро прежде не видел. Впереди, рядом с шофером, сидел следователь, который допрашивал его на следующее утро после убийства Гарроне.

— О, добрый день! Как поживаете? — дружелюбно сказал Баукьеро.

— Добрый день, — хмуро ответил следователь.

Даже руки не протянул. Их всех словно подменили. Машина тронулась. Ребятишки-южане, поблескивая черными любопытными глазенками, молча смотрели вслед.

— Мне нужен переводчик, — сказал Сантамарии Де Пальма, выйдя из кабинета.

— Что, сам не справляешься?

— Я понимаю ровно половину из того, что он говорит. Печально — годы потрачены зря, — ответил Де Пальма.

— Это верно, — сказал Сантамария.

Вот уже несколько лет Де Пальма в свободные часы изучал по пластинкам английский.

— Едва начинаешь говорить с этими американистами на какую-нибудь важную тему, как выясняется, что они все произносят по-особому. А что, в отделе по делам иностранцев никого нет?

Де Пальма чрезвычайно изумился:

— В отделе по делам иностранцев? Зачем они мне?

— Прости, разве ты сам не сказал, что тебе нужен кто-либо знающий английский?

— Английский я и сам знаю. А вот пьемонтский диалект так и не освоил. А ведь уже столько лет живу в Турине.