— Э, синьор Гарроне, если вы будете дергаться…

Нет, быть этого не может! Враг капитулировал безоговорочно, и для страхов нет оснований. Обычная человеческая слабость. Ведь сам он утром, пока не позвонил и не удостоверился во всем, с радостью согласился бы на любую отсрочку, лишь бы сохранить надежду. А теперь вот не может спокойно подождать несколько часов до вечера?

Плоть слаба, сказал он парикмахеру, постукивая пальцами по лежавшему на коленях раскрытому порнографическому журналу, постепенно тонувшему в клочьях отрезанных волос.

— Еще бы, попробуй-ка устоять перед таким молочным изобилием! — согласился парикмахер, который решил, что слова архитектора относятся к могучим грудям натурщицы Гунгалы.

Гарроне снисходительно улыбнулся. Он хорошо знал такую породу людей и понимал, что от всех этих недоступных ему голых бедер и грудей у бедняги Сальваторе голова кругом идет, а радостей никаких. Порнография, как, впрочем, и многое другое, создана для свободных людей, не связанных брачными узами, детьми, рутиной чиновной службы или работой в лавке. Лишь они, свободные люди могут смело идти навстречу новому и готовы принять любой дар жизни.

Своей жизнью Гарроне был доволен; в эту минуту когда он гляделся в зеркало, она представлялась ему полной приключений, насыщенной, интересной. В белом конусе пены лицо было выразительным, сосредоточенным благородно-хищным, как выразился… Кто ему это сказал? Он знал такое множество людей, вращался в самых разнообразных кругах, что это мог ему сказать любой или любая за круглым столом комитета, в гостиной под розовым светом шелкового абажура, на влажных подушках, на скамье в парке Валентино, во тьме кинозала.

— Ты не помнишь, во сколько открывается «Арти»?

— A-а, «Бич», — догадался парикмахер. — В три. Я этот фильм уже смотрел дважды. Сильная вещь. Жестокая, но сделано здорово.

— Словом, стоит посмотреть?

— Стоит.

Ну вот он и нашел себе интеллектуальное занятие часика на два! Чай он пойдет пить к графиням Пьовано, а потом заглянет в галерею Воллеро на открытие выставки картин на мифологические сюжеты. У Воллеро всегда встретишь нужных людей. Ужинать он, конечно, будет в городе: бессмысленно возвращаться домой на виа Пейрон, чтобы потом проделать весь обратный путь до мастерской на виа Мадзини. К тому же вряд ли ему сильно захочется есть перед столь важной встречей. А главное, надо привести в порядок мастерскую, придать ей более пристойный вид. Хотя особенно усердствовать незачем, усмехнувшись, подумал он. То ли придет, то ли нет. Ну а если придет… В ушах снова чудесной музыкой прозвучали слова: «Хорошо. Я приду в десять — в половине одиннадцатого».

В комнату Анны Карлы полуденное солнце проникало с площади через раскрытую балконную дверь. Высокие окна, выходившие на виа Кавур и занавешенные шерстяными гардинами, тоже были распахнуты настежь. Даже дверь в ванную осталась незакрытой.

Маленький светло-зеленый телефон, стоявший возле неубранной постели, перестал звонить, а Бенито все надрывался, крича что-то жене. Мария постучалась.

— Позвольте, синьора? — Вошла и скорчила гримасу, увидев, что постель до сих пор не застелена. — Ее нет! — крикнула она в коридор мужу. И угрюмо направилась в ванную повесить чистый халат и полотенце.

Хорошо еще, что в комнате убираться не надо, подумала Мария. Дверцы шкафов закрыты, одежда не раскидана, вот только шарфик небрежно брошен на спинку стула да из-под кровати торчат домашние туфли.

Справа, углом к балконной двери стоял столик, который вместе со стулом, двумя креслами и низким книжным шкафом отгораживал кабинетик Анны Карлы, где слугам не позволялось ни к чему прикасаться. А вот диван в противоположном углу не считался частью ее кабинетика, хотя здесь она проводила больше времени, чем за столиком, — читала, слушала пластинки, писала письма.

Все-таки придется поправить подушки, недовольно отметила Мария, из пепельницы вытряхнуть окурки, поднять валяющийся на ковре блокнот и желтую шариковую ручку. К тому же надо вынести мусорную корзину, полную скомканной бумаги.

Она приготовилась было выбросить в корзину содержимое пепельницы, но, увидев, что окурки довольно большие, крикнула через раскрытую дверь:

— Эй, послушай!

— Чего тебе?

— Если хочешь, можешь их взять.

— Что там такое?

— Ну, долго я буду тебя ждать?

Мария подняла блокнот и тяжело опустилась на диван. Когда пришел муж, она показала ему на пепельницу.

— Ого, да тут добрая пачка наберется! — воскликнул Бенито, рассматривая окурки. — Почти целые, прикуривала и сразу бросала. — Он стал выуживать из пепельницы и разминать сплющенные сигареты. — Но, черт возьми, как же она их разделала! Видно, нервишки не в порядке.

Он так и остался сидеть на корточках с горстью окурков в руке и смотрел на жену, которая обмахивалась блокнотом.

— Что хотят, то и делают, — заключил Бенито.

— А ты, значит, молчи и еще благодари бога, что окурками разжился, — вздохнула Мария. Она перестала обмахиваться, зло выругалась и поднялась с дивана, чтобы застелить постель. Блокнот остался лежать на диване. — Где это видано, чтобы комнату убирали по два раза в день, — проворчала Мария, заправляя простыню. — Пусть этот рогоносец-муж ей хоть комнату убирает, коль она с ним даже спит врозь.

— А что это за Массимо? Тот, который из Ивреа? — спросил Бенито у жены.

— Да нет, тот, что вчера приходил ужинать. Как уж его — Кампи, что ли? Они каждый день друг дружке названивают… А чего это ты спрашиваешь?

— «Вот что, Массимо, если я такая дура…» — сказал Бенито.

— Что ты мелешь?

— Читаю все, как тут написано.

— A-а, выходит, они поссорились, — заинтересовалась Мария. — Что она еще пишет?

— Ничего.

— Как ничего?

— Так, На том письмо и обрывается. Верно, решила все ему сказать при личной встрече.

— Притом в постели, — презрительно процедила Мария. — Чем эти дамочки моложе, тем они развратнее.

Она заметила, что покрывало лежит кверху изнанкой, но сочла, что и так сойдет. Ловким ударом ноги ей удалось не нагибаясь загнать под кровать домашние туфли.

— Послушай-ка, тут еще одно письмецо, — сказал Бенито. — «Дорогой Массимо, я всегда знала, что ты способен на любую низость, но то, что ты сделал вчера, было самой…»

— Что самой? — дрожа от любопытства, спросила Мария.

— Не пишет.

— Как это не пишет?

— Это тоже обрывается. Оно валялось в мусорной корзине. Подожди, посмотрю другие. Тут их полно.

Он закурил один из окурков, а остальные положил на столик и стал разглаживать скомканные листы. Мария уселась на кровать.

— А вот послушай! «Дорогой Массимо, давай хотя бы будем вести себя как воспитанные люди. В Бостоне я…» и больше ни слова. Вот еще одно: «Массимо, дорогой…», но слово «дорогой» зачеркнуто. А вот здесь побольше: «Массимо, в Бостоне я никогда не была, и ноги моей там не будет. Что же до моей связи с архитектором…»

— Каким еще архитектором?

— Не сказано… Ага, вот тут снова о нем: «Дорогой Массимо, независимо ни от чего этот архитектор Гарроне…» А кто он такой? Ты его не знаешь?

— Нет! Там больше ничего не написано?

— Постой, есть продолжение: «…этот архитектор у меня в печенках сидит. Каждый день — это уж слишком. Путем реального убийства или как-нибудь иначе…»

— Убийства?

— Да, «путем реаль…», хотя нет, «риваль…». А-а, «…ритуального убийства».

— Да она ненормальная!

— «…ритуального убийства или как-нибудь иначе, но давай уберем его наконец с нашего пути. От этого мы оба только выиграем».

— А дальше?

— Дальше — конец.

Мария на минуту задумалась.

— Чокнутая. Оба чокнутые, — разочарованно заключила она. — Давай, пошевеливайся. Сейчас вернется француженка с ребенком. Не хватало только, чтобы эта бестия нас тут застала.