Е.П.:Что ж, давай тогда рассуждать уже не про менталитет российского и советского народа, а про Васину идеологию. Если она у него, конечно, имелась. Можно и грубее поставить вопрос, употребив слово «конформизм». С вопросительным знаком. То есть был ли Аксенов конформистом, в чем его неоднократно обвиняли, или он был нонконформистом, в чем его тоже неоднократно обвиняли, но уже с другой стороны. C советской. А про Аксенова-конформиста любили толковать его отдельные недоброжелатели из числа диссидентов таких записных. Да и матушка его, Евгения Семеновна Гинзбург, мы об этом уже вспоминали, как-то намекнула сыну, что он слишком легко, весело и замысловато пишет. Ее-то книга «Крутой маршрут» совершенно, извини за идиотский невольный каламбур, совершенно прямо написана против советской власти. Удивительно, что ей за эту книгу в конечном итоге ничего не было. Ее даже из партии не исключили.

А.К.:Старая она уже была для новых репрессий. Ей было семьдесят два года, когда она умерла в 1977 году.

Е.П.:Стало быть, Вася на пять лет дольше матери прожил. Ему в 2009-м было семьдесят семь.

А.К.:Семьдесят шесть. Полутора месяцев он до двух семерок не дожил.

Е.П.:А сколько было Солженицыну, когда напечатали «Один день Ивана Денисовича»?

А.К.:Ты не поверишь. Сорок четыре года! По нынешним меркам — молодой писатель! Вон Диме Быкову уже сорок три, а Дима по сравнению с нами мальчик, понимаешь?

Е.П.:Даже когда Александра Исаевича выслали из СССР в 1974-м, он был нас с тобой моложе. Пятьдесят пять лет было мужику.

А.К.:Ладно. Продолжаем…

Е.П.:Продолжаем. Может, ее потому не тронули, что она никакого участия в собственно диссидентском движении не принимала. Написала книжку — и все. Я не знаю, я никогда Васю не спрашивал, были ли у нее неприятности.

А.К.:Я даже не уверен, что ее таскали на Лубянку. Хотя никто теперь этого наверняка утверждать не может. А если и вызывали, то легко себе представить следующий диалог: «Ваша книжка проникла на Запад? Вы передавали книжку на Запад?» — «Нет, не передавала». — «Все, до свидания». Вот если бы она устроила кружокпо изучению «Крутого маршрута» или начитала бы текст на Би-Би-Си — тогда другое дело. А так — «Я книжку написала, Твардовскому ее в журнал “Новый мир” носила, еще в разные журналы, откуда я могу знать, как она оказалась в Италии?» Я даже не могу сказать, была ли Евгения Семеновна членом Союза писателей…

Е.П.:Вряд ли.

А.К.:Тогда ее и исключать было неоткуда. А в тюрьму сажать писательницу, прославившуюся на весь мир, тоже как-то было… некрасиво.

Е.П.:Из партии ее все же могли попереть. А из Союза писателей хотели гнать старика Домбровского, с которым я дружил, за «Факультет ненужных вещей», напечатанный в Париже, но он их обманул, старый зэк, — взял, да и умер, я как сейчас это помню — похороны его на кладбище в Кузьминках…

А.К.:Подожди, мы что-то совсем от темы отвлеклись.

Е.П.:Нет, не отвлеклись. Мы обсуждаем модуль поведения писателей. Не диссидентов в чистом виде, но инакомыслящих.

А.К.:Тогда давай сформулируем по-другому вопрос: а хотел ли Аксенов быть советским человеком или намеревался войти с советской системой в противостояние? Хотел ли он встроиться в эту систему или, наоборот, совершенно из нее выпасть?

Е.П.:Во-первых, давай определимся с терминологией. Что значит — советский человек? Ты вот можешь мне сказать, что это такое — советский человек? Ну, применительно, допустим, к молодому писателю.

А.К.:Для молодого писателя быть советским человеком — это значит опубликовать книжку в советском издательстве и посредством этой книжки вступить в Союз писателей СССР.

Е.П.:Так.

А.К.:Поехать сначала на две-три декады советской литературы в какой-нибудь там Азербайджан и Таджикистан, потом в Болгарию, а потом, глядишь, и в Хельсинки пустят бороться за мир. Ну, естественно, построить квартиру кооперативную на Красноармейской улице или улице Усиевича. Купить через Литфонд машину без обычной, для всех, очереди: «запорожец», если деньги только от одной книжки, а если подоспела вторая книжечка, то «жигуль», — «Волгу» потому что не по чину пока. И как предел мечтаний — получить для пожизненного проживания дачу в Переделкине. И писать при этом — вот что очень важно, — продолжать при этом писать не постыдно, как те мерзавцы, у которых умный рабочий и кристально чистый парторг перевоспитывают заблуждающегося интеллигента, а прилично писать, почтичестно. Но и прямо про зверства большевиков, про душную атмосферу в стране не писать, а так писать, чтоб своим понятно было, а чужие чтоб не прискреблись… Вот я нарисовал, на мой взгляд, портрет советского человека, если этот человек писатель, особенно молодой. Вот что такое советский человек применительно к советскому молодому писателю.

Е.П.:Совершенно верно, у меня нет никаких возражений против нарисованного.

А.К.:А ты не догадываешься, кого я описал?

Е.П.:Экий бином Ньютона! Ты описал Василия Павловича Аксенова с одним только исключением — дачу в Переделкине он купил себе сам. И существенно позже того времени, когда прославился и когда уже никаких разночтений относительно его инакомыслия не было. Ты абсолютно точно нарисовал портрет раннего Аксенова. Аксенова до романа «Ожог».

А.К.:С некоторыми отклонениями в ту или иную сторону.

Е.П.:И я не думаю, что он хотел вписаться в уже существующую систему. Он хотел, я полагаю, на первых порах своей деятельности эту систему улучшить до некоего варианта «социализма с человеческим лицом».

А.К.:Вот на этот твой «социализм» Вася вполне бы мог обидеться. Потому что, извини, но это в какой-то степени приятие системы.

Е.П.:Совершенно верно. Но я об этом не стал прямо говорить из деликатности.

А.К.:А вот еще один интересный эпизод его жизни. Когда ему мама и Антон Вальтер порекомендовали медицинский институт. Дескать, все равно сидеть, а врачу в лагере легче. То есть не готовили из него борца, отказника от работ или барачного пахана, а — врача. Чтоб он в больничку попал лепилой.

Е.П.:Я думаю, что эти люди, а за ними и Вася полагали, что «царствию Ленина не будет конца». Никогда. А жить-то как-то надо. И не как паскуда советская жить, понимаешь, в чем дело?

А.К.:Но и не как вечный сиделец…

Е.П.:А это, между прочим, тоже, извини меня, народная психология. Помнишь, я тебе рассказывал про алданских бичей, которые в моей жизни сыграли роль Арины Родионовны, про их веселую поговорку «Мы не из тех, кто под танки бросались и первыми входили в города». То есть они выделывали все, что хотели: пьянствовали, не работали, жили в теплотрассе, но на рожон не лезли, с ментами не заедались. И я полагаю, что Аксенов тоже поначалу не лез на рожон…

А.К.:Потому что он ученый был. Детством без родителей, Магаданом. С другой стороны, его поколение не допускало существования какой-либо другой жизни в России, оно принимало советскую жизнь как единственно возможную.

Е.П.:Да, другой жизни для них не было. И поэтому, смотри, вот те факты биографии Аксенова, о которых мы уже говорили. Например, с чего бы, казалось, Василию Павловичу стишки писать в институтскую газету, если он у нас изначально борец с режимом? Замечу тебе, что когда я напомнил ему про публикацию в «Юности», перед «Коллегами», двух его первых «комсомольских» рассказов, у него это особой радости не вызвало. Там ведь в рассказе «Асфальтовые дороги» хороший парень, но бывший стиляга, в армии отслужил, а его старые дружки — подонки, фарцовщики и уголовники — хотели дембеля к дурным делам вернуть, но здоровая натура советского молодого человека взяла свое, он совершил трудовой подвиг, всю ночь аврально укатывая асфальт. В результате чего не смог сдать вступительный экзамен в институт. То есть сложный такой хеппи-энд. Вася не хотел, как комиссар из «Сокровенного человека» Андрея Платонова, потерять «некую внутреннюю честь». Он хотел жить, не теряя этой чести. И этого, кстати, желали все шестидесятники, да не у каждого получилось…