А.К.:Думаю, что это было в рамках заселения западных территорий СССР, освобожденных от фашистов.

Е.П.:Как так? Ведь это уже конец пятидесятых?

А.К.:Да заселяли, заселяли и тогда, а не только сразу после войны.

Е.П.:Вальтер после реабилитации недолго прожил. Он умер в 1959 году.

А.К.:За год до того, как Аксенов прогремел своими «Коллегами».

Е.П.:Ты, кстати, не знаешь, как Василий в Москве оказался, если здесь не прописывали?

А.К.:Да по знакомству устроился на работу врачом — и покатилось.

Е.П.:А где он первое время жил?

А.К.:Не знаю.

Е.П.:Писательские кооперативные дома в районе метро «Аэропорт» позже были построены?

А.К.:Думаю, примерно в это же время, в самом начале шестидесятых.

Е.П.:Там квартиру Евгении Семеновне дали как бы из милости? Как матери знаменитого писателя Аксенова?

А.К.:Я думаю, ей самой дали. Она к тому времени тоже стала очень известной. А впрочем, не знаю.

Е.П.:Я тоже.

А.К.:Утешу тебя. Чего мы с тобой не знаем — вряд ли кто знает. А знаем мы многое из того, чего тоже никто не знает.

Е.П.:Замысловато, но, пожалуй, верно.

А.К.:Время ушло, идет, уходит. Я, например, вроде бы все помню, но могу ошибаться. По-моему, у Васи сначала на «Аэропорте» была двухкомнатная квартира. А вскоре после рождения Кита, Алешки, он получил «на улучшение жилищных условий» трехкомнатную. Плюс на последнем этаже — так называемую мастерскую. Мастерская являла собой одну довольно большую комнату с низким потолком при коридорной системе. Как сейчас помню, это был дом 20, квартира 21. Либо дом 21, квартира 20.

Е.П.:Дом № 21. Точно! Потому что я больше года прожил в однокомнатной квартире покойной Евгении Семеновны, когда мы делали альманах «МетрОполь». И была она рядом с Васиным домом, на первом этаже дома № 23 по улице Красноармейской, на первом этаже около лифта.

А.К.:Это тот дом, который углом стоит?

Е.П.:Правильно. Там в другом подъезде жил тогда Фазиль Искандер… Что-то у нас разговор забуксовал, уперся в квартирный вопрос. Может, настала пора подвести итоги нашей первой главы с ёрническим, намекающим на известное стихотворение про Ленина названием «Когда был Вася маленький…»?

А.К.:Этот текст вообще можно было бы назвать «Удивительные приключения В. П. Аксенова в стране большевиков, рассказанные его друзьями». Ведь такая жизнь, как у него, мало кому из писателей выпала. Вот смотри, у тебя, например, с рождения и до шестнадцати лет ничего такого уж особенно яркого или экзотичного не было. И моя жизнь до шестнадцати лет тоже, можно сказать, не была, никак не протекала.

Е.П.:Ну да, в принципе. Обычное детство городского мальчика.

А.К.:А Вася познал за эти шестнадцать лет и богатство, и нищету, и общественное уважение, и горечь сиротского изгойства. Дело в том, что практически с самого начала его жизнь была очень странной, его ситуация с детства была уникальной. Ну скажи, ты знаешь имя какого-нибудь другого маленького мальчика, которого доучиваться в школе отправили на каторгу?

Е.П.:И все же я поостерегся бы сравнивать наши биографии. Мы — другое поколение, мы росли совсем в иной социальной среде.

А.К.:А почему не сравнить? Ты писатель, я писатель, он писатель. У него есть детская биография, у тебя и у меня. Она у всех есть. Тут дело не в поколениях, а в том, чтокому пришлось испытать и какие из этого испытуемым сделаны выводы.

Е.П.:Выводы он сделал такие, что не случайно его считали к концу жизни то левым, то правым. Ибо и это тоже было заложено в детстве, где не было у него однозначных решений. А в дальнейшем — и черно-белого изображения окружавшей его действительности. В Магадане половина жителей были освободившиеся зэки. Если бы Евгению Семеновну арестовали второй раз не в Магадане, а в Казани, то ее сын был бы в городе как зачумленный, от него бежали бы, понимаешь? А здесь классная руководительница как ни в чем не бывало его спрашивает: «Вася, а почему ты не вступаешь в комсомол»?

А.К.:Это та, которая в жизни именовалась младшим лейтенантом Гридасовой? Колымская жена всесильного начальника Дальстроя генерала Никишова?

Е.П.:Да. И одноклассники его совершенно не чурались, хотя прекрасно знали, что его матушка уже в магаданской тюрьме, в «доме Васькова». Вот почему он столь ярко, хотя и неоднозначно описывал гэбэшников и «сталинских палачей», вообще всех, кто связан с репрессивными органами…

А.К.:Я все пытаюсь представить себе хоть кого-нибудь, кто поехал бы доучиваться в школе к матери на каторгу.

Е.П.:Но Евгению Семеновну к тому времени уже отпустили.

А.К.:Это неважно. Кто ж по доброй воле из гражданскихехал в Магадан: из Казани, из Москвы, из Ленинграда — откуда угодно? Кто ехал в Магадан? В Магадан везли! Странная судьба! Странная судьба…

Е.П.:Песня у Высоцкого была:

Мой друг уехал в Магадан.

Снимите шляпу, снимите шляпу!

Уехал сам, уехал сам,

Не по этапу, не по этапу.

А.К.:Ну, это уже шестидесятые. Хрущевская вольница.

Е.П.:А что тут, собственно, странного? Сидела бы его мать в Таджикистане, он в Таджикистан бы поехал. В Норильске — в Норильск.

А.К.:То есть он уже в шестнадцать лет принимал ГУЛАГ как часть своей жизни, как объективную реальность.

Е.П.:Я его как-то спросил: а как он в Казани отвечал на вопросы любопытствующих детей, где его родители? Вася втюхивал одноклассникам, что родители в длительной командировке на Севере. Помнишь «Судьбу барабанщика» Гайдара? Там у пионера Сережи отца, старого большевика, посадили, а мальчику сказали, что за растрату…

А.К.:А еще «Чук и Гек», помнишь?

Е.П.:Тоже подозрительный сюжет для эсэсэсэрии тридцатых годов. Мама с деточками живет в Москве, а папочка у них на далеком Севере, геолог, видите ли, в тайге. И они к нему едут на поезде через всю страну.

А.К.:В ссылку они к нему едут. Как наш Вася к маме.

Е.П.:Вот именно.

А.К.:Врастал. Это моя идея фикс. Аксенов врастал в страну, в народ. Он проникал, по всем линиям, повсюду проникал. Вот почему он и писатель такой. Не певец города, но и не писатель — чистый деревенщик. Не совсем писатель-модернист.

Е.П.:Не писатель чисто интеллигенции…

А.К.:А еще про него многие годы говорили, что он — молодежный писатель. Какой на хрен молодежный, если он до семидесяти пяти лет писал? Причем и про молодых, и про своих ровесников, и про стариков, которые живут триста лет. Молодежный? Нет. Народный? Нет! Интеллигентский? Нет. Он — просто писатель, каковым и должен быть настоящий писатель. И сформировало его таким — детство.

Е.П.:Детство и отрочество.

А.К.:Пожалуй, да. Юность у него была уже другая. Юность его писательская не очень-то отличалась от юности, например, Анатолия Гладилина, кумира второй половины пятидесятых. Недаром Василий Павлович и Анатолий Тихонович подружились. А что — московская молодая богема, бунтари! Но какое разное, подчеркиваю, у них было детство!

Е.П.:А вот с Трифоновым интересно получилось у Аксенова. Познакомились они как писатели, а подружились из-за общности судеб. Оба — дети репрессированных. И у Окуджавы отца расстреляли.

А.К.:А у многих других пишущих все складывалось куда благополучнее. Ну, например, у Роберта Ивановича Рождественского, когда-то известного не менее Аксенова. Понимаешь, многие люди, несмотря на то что в нашей стране творилось черт знает что, прожили в общем-то нормальную жизнь. И детство у них был нормальное. Никакое.

Е.П.:И когда я в «Бочкотаре» читаю полубредовый монолог Володи Телескопова, я вижу, что это невозможно написать, не проживши такую жизнь, как Вася…