Е.П.:Слаб человек, даже сильный человек слаб, понимаешь. Если бы у Васи был западный успех того же «Ожога», он тоже имел бы печальный шанс превратиться, как ты выразился, в «американского писателя, который пишет о России». Потому что хорошо Россию знает, владеет этим выигрышным материалом. Ушел бы наш Василий в американские писатели и больше бы никогда оттуда не возвратился. Как чех Милош Форман, который стал знаменитым, но американскимкинорежиссером.

А.К.:Пожалуй. Ну, допустим, если бы он и в этой своей ипостаси взялся бы за свои последние, условно говоря, «комсомольские романы» — «Москва Ква-Ква» и «Редкие земли», — то написал бы их куда как попроще. Был бы там правильный расклад: хорошие, добрые олигархи, плохая власть. По-простому так, для народа. А тут эта странная таинственность…

Е.П.:ТИАНственность, как он однажды где-то в тексте оговорился. Эта тианственность ему и помешала стать всемирным писателем. Может, нам назвать нашу книжку «ТИАНСТВЕННЫЙ ВАКСИ». Хотя… это непереводимо.

А.К.:А-а… Так ты, может, тоже хочешь всемирного успеха?

Е.П.:А кто ж его не хочет? Только идиоты.

А.К.:Вообше-то хорошее название «Тианственный Вакси» — ах, какое хорошее название…

Е.П.:Но мы, разумеется, струсим так книжку назвать, убоявшись обвинений в излишнем мудрствовании и «трагедии эстетизма». Вася бы не струсил. Так… Мы тему сегодняшнюю закончили?

А.К.:Нет. Вот ты мне скажи, а почемуАксенов все-таки русский, а не всемирный писатель? Ведь не потому же, что такие сложные темы выбирает? И не по стилевым особенностям его письма. Аксеновский язык не очень хорошо и легко, но все-таки переводим на чужие, в отличие от языка Андрея Платонова. Почему же он русский писатель?

Е.П.:Потому что земля круглая. Вася настолько сильно рванул на Запад, что и сам не заметил, как снова оказался на Востоке. Земной шар-то ведь круглый? Или как?

А.К.:Ну, ты такое звонкое определение для какого-нибудь интервью прибереги. Журналисты такие звучные фразочки обожают.

Е.П.:Тебе виднее. Он — русский писатель, потому что описывает свою, а не этустрану, он пытается в психологию своего земляка войти, он русских любит, и — ты знаешь, я сейчас скажу очередную страшную вещь, — для него, патентованного космополита, мир все равно замыкается на России, понимаешь…

А.К.:Вот здесь я спорить не стану. Только Россия! Его интересует только Россия. Его самый что ни есть американский, внедренный в американскую жизнь роман «Новый сладостный стиль», который я очень люблю, — он про Россию весь. Он хоть и нашпигован американскими реалиями, но он весь про Россию. Василий только Россию любит, вот в чем дело…

Е.П.:И это ни в коем случае не противоречит его западничеству. Не противоречит даже его образу жизни, манере одеваться, музыкальным вкусам.

А.К.:Это тот случай, когда одно другому не мешает. И это не первый и не последний случай в российской истории. Ты ведь знаешь, что один из самых известных патриотически настроенных политиков поздней русской империи, отец писателя Владимира Набокова, был в быту отъявленным англоманом, помешанным на всем британском. Англоман и патриот. Это одно другому совершенно не мешает.

Е.П.:Тем более писателю.

А.К.:И пускай я говорю обывательскими бабскими словами, но у Васи сердце болело за Россию, больше ни за что. Говорю же, роман «Новый сладостный стиль» с его большой приязнью к американскому пейзажу, американскому способу жить, пониманием этого образа жизни — американский, уж дальше некуда. Но сердце автора за Америку не болит. А в «Острове Крым» у Аксенова сердце разрывается от любви к России, разрывается. Да и в «Ожоге» тоже. Практически в любой его вещи.

Е.П.:Думаю, и огромную «Московскую сагу» он создал, чтобы окончательно самому разобраться, что происходило со страной и людьми.

А.К.:Его интересует Россия. У него сердце болит за Россию. Ему понятны русские люди. Его интересуют русские люди. Его ничего больше не интересует, в сущности! И он эту прекрасную Америку в «Новом сладостном стиле» любит как русский. Любит, да, но со стороны. И все-таки я задам тебе еще один вопрос. Как ты считаешь, сам Вася хотел быть всемирным писателем? Или он намекал, что хочет быть всемирным писателем, а на самом деле гордился тем, что он русский писатель?

Е.П.:Для меня этот вопрос решается совершенно однозначно: В. П. Аксенов, разумеется, хотел быть всемирным писателем! Меня, извини, даже расстраивает сей вопрос. Потому что, как бы писатель ни храбрился, ни декларировал, что ему плевать на читателей, он хочет, чтоб его читали, понимаешь? Он говорит: «А я и не хочу быть знаменитым писателем». Снова врет. Стремление стать знаменитым писателем входит в профессию писателя. Понятно, что когда у тебя пять читателей, это хуже, чем если бы у тебя их было, например, пятьдесят…

А.К.:Не соглашусь с тобой.

Е.П.:Твоя воля, но это так.

А.К.:Ты хочешь, чтоб тебя прочло пятьдесят дебилов вместо пяти умных людей? Я — не хочу.

Е.П.:А я хочу. И скажу тебе с прямотою сибиряка: те, кого ты называешь дебилами, — тоже люди, и если они прочитают какой-нибудь мой текст, у меня с ними будет какая-то… не знаю… ноосферная, что ли, будет с ними связь, понимаешь? В результате и я что-то от дебила почерпну, не надо дебила списывать со счетов, он тоже Божий человек, понимаешь? И потом, с чего ты взял, что все эти пятьдесят моих гипотетических читателей окажутся дебилами? Может, они умнее нас с тобой.

А.К.:Ну, это нетрудно…

Е.П.:Так и американец — тоже Божий человек. И почему бы американцу было не возлюбить такого странного русского Базиля Аксьон и не носить его портрет на майке вместо товарища Че Гевары?

А.К.:Знаешь, американец — он американец и есть. Значит… м-м… Не знаю, как тебе, мне лично не все равно, какой у меня читатель, потому что писатель — это еще и то, какие у тебя читатели. Думаю, и Васе не все равно было, какие у него читатели. И он хотел быть признанныммировым сообществом как мировой писатель. Ты ведь знаешь, что Вася отнюдь не исключал возможности получения им Нобелевской премии. Это правда, истинная правда.

Е.П.:Ну-у-у, поехали… Я знаком с человеком по имени Ханс Бьёркегрен, писателем, переводчиком с русского, который сотрудничает с Нобелевским комитетом. Когда мы с ним встретились давным-давно на шведском острове Готланд и допивали литровую бутылку джина, он мне вдруг говорит: «Ты тоже хочешь получить Нобелевскую премию? Все вашижаждут получить эту премию и обхаживают меня, когда я появляюсь в Москве, ошибочно полагая, что от меня многое зависит».

А.К.:Скажи, Жень, а ты хочешь получить Нобелевскую премию?

Е.П.:Отвечаю тебе то же самое, что сказал тогда под утро уважаемому господину Бьёркегрену: «Я бы от денег не отказался, а всемирная известность меня мало интересует. У меня хорошее настроение, когда деньги не нужно каждую секунду зарабатывать…»

А.К.:То есть ты всерьез о Нобелевской премии не думаешь. А Вася думал.

Е.П.:Не знаю. У меня нет таких сведений.

А.К.:А у меня есть. Он говорил со мной об этом совершенно серьезно и открыто. Как о событии маловероятном, но вполне реальном при определенном раскладе жизненных и писательских обстоятельств.

Е.П.:Что ж он тогда не предпринял ровным счетом никаких усилий, чтобы стать главой Международного ПЕН-клуба, о чем я тебе уже рассказывал? Глядишь, протоптал бы тропинку к заветной Нобелевке.

А.К.:Он не всегда умел просчитывать последствия. Вспомни его скандал с Букеровским комитетом, когда он, председатель жюри-2005, отказался вручать премию молодому писателю Денису Гуцко, публично объявив, что ему не нравится эта проза. Все говорили, что он своего друга Наймана протаскивает, а ему своясправедливость была дороже репутации. Он ради своейсправедливости рискнул, в общем, своим положением — и на конгрессе ПЕН-клуба в Москве, и на Букере. Он ведь, надо сказать, из породы упертых был.