Е.П.:Потому что он стал информацией большей владеть… В Питере, потом в Москве…
А.К.:И по инстинктам стиляги. А дальше пошло… Так что теперь, в двух словах формулируя, каковы были, на мой взгляд, политические взгляды… ну, так скажем, зрелого Аксенова, я могу заявить твердо: он был последовательным атлантистом. Так у нас было раньше принято и теперь снова принято называть людей, исповедующих традиционные принципы западного мира и прежде всего американского… ну, истеблишмента, не американской интеллигенции, которая «левая» в большой степени и в большой части, а истеблишмента, столпов общества. И этим атлантизмомобъясняется абсолютно всё: его антисоветизм и вообще антикоммунизм, его взгляды на все политические проблемы. Например, его позиция по отношению к поздней советской власти — какая она была? Точно такая, какой она, меняясь, была у американского истеблишмента, у Америки и, если угодно, у НАТО. Если же он расходился с американским истеблишментом, то… не подберу выражения… в тех случаях, когда он был еще больше атлантистом, чем американцы. Например, в его позиции по отношению к чеченской проблеме.
Е.П.:О, это интересно…
А.К.:И довольно широко известно… Я же сказал: у Аксенова были взгляды классического атлантиста, традиционного. А в последние десятилетия Америка — в том числе все больше, вслед за американской интеллигенцией, и американский политический истеблишмент — перестала быть той Америкой, которая когда-то сформировала его взгляды.
Е.П.:Объяснись!
А.К.:Пожалуйста: он твердо и непоколебимо выступал «за Запад», против агрессивного коммунизма, против всякой угрозы Западу — в том числе и такой очевидной для него угрозы, как напор Юго-Востока, исламского фундаментализма, азиатчины. В свое время против этих угроз твердо выступали и Америка, и НАТО. Но западные подходы постепенно поменялись из тактических соображений, под давлением политического прагматизма и проникающей всюду политкорректности, а он не поменялся. Он считал такую новую политику изменой западным принципам. Этим объяснялась эволюция его отношений к новой советской… к новой русской власти. Этим же объяснялся важный и, к счастью, не имевший практических последствий эпизод его биографии: он сошелся с Борисом Абрамовичем Березовским и едва не возглавил партию, которую Березовский хотел создать как альтернативу уже начинавшей тогда свое существование партии власти, как либеральную, западническую альтернативу. Аксенов этим увлекся, потому что всегда и во всем стоял на позициях традиционного, классического западного «правого» либерала, атлантиста. И был даже готов за эти свои взгляды бороться…
Е.П.:Атлантист, атлантист… Я насторожился при слове «атлантист». Но когда ты сказал «правый либерал», то я абсолютно с этим согласился. Только я еще хочу сказать, что, как ни странно это звучит, он ухитрялся быть при этом русским патриотом. Не в том дурном смысле этого слова, которое возникло в 90-е годы, когда одни ругались словом «пидриоты», а другие — словом «либерасты», нет, он был патриотом в том смысле, в каком нормальный русский человек должен быть…
А.К.:И никакого противоречия тут на самом деле нет. Потому что настоящий атлантизм предполагает патриотизм. Классический атлантист всегда патриот, допустим, Америки или Великобритании — он не может быть таким беспристрастным интернационалистом…
Е.П.:Ты знаешь, я с уважением отнесся к твоей схеме относительно его атлантизма, но схема есть схема, а жизнь есть жизнь. Как атлантист может быть русским патриотом?
А.К.:А как правый либерал может не быть патриотом своей страны? «Правый» — обязательно патриот…
Е.П.:Ну, не знаю… Правильно писали в восемьдесят восьмом в журнале «Крокодил» под руководством этого самого, забыл его фамилию, сатирика-то…
А.К.:Пьянова.
Е.П.:Да, правильно. Под общим заголовком «Мы, штатские». Именно насчет атлантизма, как ты выражаешься. То есть его уличали в том, что он патриот Америки, а не России…
А.К.:Вот в этом и было противоречие его атлантизма. Будучи гражданином Америки и вообще западником, атлантистом, он не мог не быть американским патриотом. Но, будучи правым либералом, он не мог не быть патриотом своей настоящей родины, то есть России. «Правый» и «патриот» — это почти одно и то же. Другое дело, что у нас такая вывернутая вся действительность, в которой коммунисты, например, провозглашают себя патриотами, в то время как их предшественники, коммунисты-интернационалисты, Россию замучили, уничтожили, половину народу перебили и мечтали о мировой революции, в которой Россия сгорит, как фитиль. И еще разные люди, которые хотят превратить Россию опять в зону, в ГУЛАГ, объявляют себя патриотами на том основании, что они инородцев ненавидят. Так они русских не меньше ненавидят… А Вася был настоящий патриот, каким должен быть правый либерал.
Е.П.:Не хочется себя цитировать, но придется. В предисловии к одной его книге я написал, что тоска по России богатой, веселой, открытой — вот патриотизм Аксенова.
А.К.:Мы говорили про «Остров Крым»: вот скажи, кто, кроме атлантиста с одной стороны и при этом русского патриота с другой, мог написать такой роман?!
Е.П.:И все равно слово «атлантист» мне не нравится.
А.К.:Хорошо, я легко сдаюсь. Тогда так: кто, кроме западного правого либерала и русского патриота в одно и то же время, мог написать такой роман? У него там крымская Россия — абсолютно западная страна. Которую он любит до слез — вспомни финал романа.
Е.П.:Пожалуй… И на этой позиции он стоял всю жизнь.
А.К.:В ранней молодости позиция не была такой твердой. Как почти все шестидесятники, он прошел эволюцию: антисталинист — антисоветчик — далее кто как… В молодости довольно быстро прошел.
Е.П.:Не все шестидесятники эту эволюцию прошли до конца.
А.К.:Антисталинизм прошли все, конечно, хотя некоторые потом вернулись. Зиновьев покойный…
Е.П.:Мне кажется, что это, как говорил про себя многажды помянутый Феликс Кузнецов, «ролевое сознание»… Я сейчас вспомнил один случай к месту, как мне кажется. Вася мне рассказывал, как он выступал еще в Западной Германии, еще в советские времена, значит. И там нашелся у него ярый оппонент из местных, обычный такой европейский левый интеллигент, который все говорил, что Аксенов клевещет, что в Советском Союзе жизнь замечательная… А когда Вася привел ему в ответ факты и аргументы различные, достаточно убедительные, тот в ярости вскочил и ушел. Вася думал, что это какой-нибудь маргинал, а оказалось, что это был кто-то из преподавателей и богатый человек. Он вышел, там какая-то стояла роскошная машина, в которую он злобно сел и уехал…
А.К.:Когда он столкнулся с западными леваками, он оказался к этому хорошо подготовлен. Магаданским ссыльным обществом, мамой…
Е.П.:Мама вообще играла большую роль в его жизни, когда он уже был вполне взрослым.
А.К.:И он, надо сказать, советской власти не простил смерти Евгении Семеновны — он советскую власть после этого еще больше возненавидел, вот мое глубокое убеждение… Может быть, грех об этом говорить, кто-то кощунством сочтет, но я вспоминаю один эпизод… Я ведь в то время, на которое попал «МетрОполь» и потом его отъезд, был от него, в общем, далек, мы общались редко, в основном по телефону. Я теперь думаю, что он сознательно меня… немного отодвинул, так скажем. Он знал, что я не хочу рисковать работой, что не хочу вступать с властью в прямой конфликт… Тем более что никакой стоящей литературы, которую я мог бы предложить «МетрОполю», у меня в столе тогда еще просто не было. Ну вот, и в это как раз время, когда началось это отдаление, умерла Евгения Семеновна. Как-то я ему позвонил… ну, не помню, в семьдесят восьмом, весною, кажется… И Кира мне сказала, что только что умер пес, ирландский красный сеттер, который был у Васи. Они пошли с ним гулять, Вася спустил его с поводка там в парке, тот убежал и приполз назад с раскроенной головой. И умер. Убили. И Вася сделался совершенно не в себе. Он хватил, кажется, даже водки, чего с ним тогда уже давно не бывало, прыгнул в машину и умчался куда-то. И она очень волнуется, Вася может в таком состоянии разбиться. И я уже не помню, то ли тогда, то ли позже, но у меня возникла мысль, я говорю, такая кощунственная мысль… что вот этого всего вместе — а перед этим умерла Евгения Семеновна — Вася не простит советской власти. Он стал как поплавок без якоря. Смерть Евгении Семеновны его полностью развела с советской властью — полностью. Все, идите все в жопу, меня больше ничего не держит, и я ничего не боюсь. И вот эта вот история с собакой… И еще примерно тогда же он ушел от Киры к Майе… Все. Он отвязался, якорей не стало. И он ушел в свободное плавание — в «МетрОполь», потом в отъезд… Я к чему это говорю? Он советской власти сначала многое прощал. Он ей прощал, допустим, посадку родителей: ну, посадили, ну, вышли оба живыми. Он прощал преследования, разгромы хрущевские… И как-то все обходилось. Вот в этом известном его последнем сочинении, в «Таинственной страсти», он описал, как они, молодые-опальные, идут из Кремля и ждут, что их просто арестуют на Манежной площади… И они резонно предполагали. По логике прежней советской власти так и должно было произойти! А не арестовали. Никого не тронули. А они, только что обруганные самим вождем, пришли в ресторан, начали, как обычно, выпивать… Ну, мы об этом уже говорили… Так что он многое советской власти прощал. Но когда — так он это воспринял — советская власть начала убивать тех, кто ему был дорог, вот этого он не простил…
