— Эти письма, леди Вачера, — сказала Грейс, протягивая пачку писем, перетянутую бечевкой, — адресованы вашему сыну, Дэвиду. Не могли бы вы передать их ему?

Мама Вачера пристально смотрела на нее.

Они ждали. Воздух был наполнен жужжанием насекомых, одинокое облачко на какое-то мгновение закрыло солнце. Знахарка хранила молчание.

— Прошу вас. — Мона сказала это по-английски и затем попыталась объяснить на языке кикую, как важно будет для Дэвида получить эти письма.

Взгляд Вачеры опустился на ее талию, потом она снова подняла глаза на ее лицо. В глазах ее читалось презрение, будто старая африканка насквозь видела то, что скрывалось под широкой рубашкой Моны.

— Леди Вачера, — проговорила Грейс. — Ваш сын будет счастлив прочитать эти письма. Мы не знаем, где он. Мы знаем только, что он отправился в леса. Но, когда он уходил, он сказал моей племяннице, что с ним можно будет связаться через вас, что вы обязательно поможете.

Мама Вачера подняла глаза на женщину, которая когда-то давным-давно построила странную хижину, состоящую лишь из четырех столбов и тростниковой крыши, и которая теперь владела множеством каменных домов с вымощенными дорожками между ними, по которым туда-сюда ездили машины. Она сказала:

— Я не знаю, где мой сын.

И все же Грейс положила пачку на землю у ног знахарки, произнесла: «Мвайга», что означало «Пусть все будет хорошо, живите в мире», и пошла прочь.

На обратном пути Грейс сказала Моне:

— Не волнуйся. Она знает, где Дэвид. И она выполнит его волю. Она передаст ему твои письма.

Саймон Мвачаро работал в лагере надзирателем. Он в то же время ненавидел Ваньиру Матенге и страстно желал ее. Снова и снова, в любое время дня и ночи, он вызывал ее к себе, отрывая от еды и ото сна, устраивал ей допросы, пытался сломить ее волю.

— Кто твой непосредственный начальник в May May? — спрашивал он ее в сотый раз. — Кто ваши информаторы? От кого ты получаешь приказы? Кто такой Леопард? Где его лагерь?

Допросы проходили без всякого расписания в кабинете Мвачаро, который на самом деле представлял собой наспех сооруженный из листов жести закуток и в котором были только стол, стул и радиотелефон. Он всегда допрашивал Ваньиру в присутствии белого офицера и четырех аскари, и эти допросы продолжались часами, в течение которых Мвачаро заставлял ее стоять на каменном полу и в беспощадный зной, когда хижина превращалась в раскаленную печь, и в те дни, когда холодные дожди наполняли кабинет пронизывающим холодом. Ваньиру либо дрожала в ознобе, либо обливалась потом, она чуть не падала с ног от слабости и истощения, но неизменно хранила молчание. С того самого дня, как она попала в лагерь усиленного режима Камити, она не произнесла ни слова.

В конце концов после одного или двух часов допроса Саймон Мвачаро, так ничего и не узнав, отправлял ее обратно в барак.

Но он был настроен весьма решительно. May May присвоили Ваньиру Матенге звание фельдмаршала; власти считали ее одной из самых активных террористок, и в лагере ей выдали черную карточку — это означало, что она является одной из самых опасных заключенных. Мвачаро знал, что, если ему удастся вырвать из нее информацию, он непременно заработает похвалу от начальства, а может, даже повышение в должности.

Поэтому вот уже в течение пяти месяцев он упорно допрашивал Ваньиру. И не сомневался в том, что в один прекрасный день она сломается.

— Смотри внимательнее, Ханна! — учила Ваньиру свою четырехлетнюю дочь. — Запоминай все, что я делаю, потому что однажды ты станешь знахаркой, как твоя бабушка.

Больше всего на свете Ханна любила слушать истории про Маму Вачеру, мать своего отца, — даже больше, чем сказки про гору Кения. Лучше бы мама рассказала ей еще одну историю, вместо того чтобы показывать, как извлекать противного клеща из пальца ноги какой-то женщины.

— Ну, вот и все, — сообщила Ваньиру пожилой женщине из племени эмбу, которая сидела в пыли, прислонившись спиной к стене барака. — Хорошенько промой ногу, мама, и в следующий раз смотри, куда наступаешь.

Тщательно вымыв иглу, одну из самых ценных своих вещей, она приколола ее к воротнику и повернулась к следующей пациентке.

Три тысячи заключенных женщин лагеря Камити занимали лишь четверть тюремной территории, составляющей 11 000 акров. От мужской зоны их отделял высокий забор, опутанный колючей проволокой, со сторожевыми башнями. Заключенные Камити считались опасными политзаключенными, поэтому в лагере был установлен усиленный режим; условия содержания были одинаково тяжелыми как для мужчин, так и для женщин и детей, пища была отвратительного качества, камеры переполнены, а медицинские работники так редко навещали нуждающихся, что пользы от их визитов не было практически никакой. Вот почему Ваньиру благодаря полученному ею медицинскому образованию стала чуть ли не единственным спасением для корпуса «Г».

Осмотрев руки следующей женщины, покрытые гноящимися ранами — последствием пыток, Ваньиру ласково сказала:

— Старайся, чтобы на раны не попадала грязь. Солнце Матери Африки вылечит их.

Знахарка приходила в отчаяние от своей беспомощности. Без лекарств, без перевязочных материалов, без полноценного питания у нее просто не было возможности помочь этим страдающим, отверженным женщинам. И тем не менее она старалась сделать все возможное, опираясь на свои знания в области медицины, полученные ею у британских медицинских сестер, которые обучили ее современной медицине и гигиене, и сочетая их с традиционным целительством, переданным ей Мамой Вачерой. Иногда женщинам становилось легче уже только от того, что Ваньиру Матенге просто осмотрела их болячки или выслушала жалобы. Все соглашались с тем, что с Ваньиру им очень повезло.

Осмотрев последнюю пациентку, Ваньиру поднялась и взяла дочь за руку. Пора идти за водой.

Она отправилась к колодцу, привязав к спине Кристофера. Ему было уже два года, и он становился все тяжелее. Ваньиру могла бы оставить детей в бараке на попечении своих соседок, как делали большинство женщин в лагере, но она никогда, с самого рождения, не упускала их из виду ни на минуту. Не собиралась она с ними расставаться и сейчас.

Серое небо низко нависало над головой. Ваньиру с трудом шла к колодцу под взглядами белых и африканских часовых на башне, над которой развевался британский флаг. Она шла мимо больших групп женщин, сидящих, или лежащих в пыли, или жмущихся к стенам бараков, чтобы спастись от холода. Многие из них были слишком легко одеты для такой погоды. Она в который уже раз задавалась вопросом: какое же преступление совершили эти несчастные существа? Да из всех трех тысяч женщин, заключенных в этом лагере, дай бог, чтобы хоть с полсотни набралось таких, как она сама: тех, кто действительно имел отношение к May May. Так что же такого натворили все остальные, чем заслужили такое наказание?

«Просто у них нет мужей, — думала она. — Они никому не нужны. Они считаются ни на что не годными. В этом и состоит все их преступление».

Вода была грязной и солоноватой на вкус, и все же это было лучше, чем ничего, поэтому Ваньиру постоянно твердила женщинам в своем корпусе о необходимости содержать себя и своих детей в чистоте. Самым страшным врагом заключенных лагеря Камити были именно болезни, и Ваньиру без устали вела просветительскую деятельность, обучая женщин бороться с этими болезнями.

Наполнив водой свой калабаш, она остановилась на несколько мгновений. Взгляд ее был направлен сквозь колючую проволоку, огромными кольцами опутывающую забор. Лагерь находился в пустынном месте. Ваньиру смотрела вдаль, туда, где на горы отвесной стеной падал проливной дождь. В завываниях ветра ей снова слышались слова приговора: «Обвинение: террористическая деятельность против государства. Приговор: решением губернатора, пожизненное заключение в колонии строгого режима».

Пожизненное…

Неужели они и в самом деле собирались сделать это с ней? Держать ее и ее детей за колючей проволокой до конца жизни? Ваньиру было всего тридцать шесть; впереди ее ожидала еще долгая жизнь.