Многие из тех, кто стал свидетелем тех кровавых событий — и африканцы, и белые, — как бы ни переполняли их горе и гнев, как бы ни кипели они жаждой гнева, тем не менее обратили внимание на то, как Мона Тривертон обнимала Дэвида Матенге.

Наконец пришли долгожданные дожди.

Мелкий дождик шелестел за плотно занавешенными окнами Белладу, орошая красные и лиловые бугенвиллии, обвивающие опоры и карниз веранды. В гостиной в камине уютно потрескивал огонь, отбрасывая отблески желтого света на мебель, шкуры зебр и бивни слонов, развешанные на стенах.

Дэвид захлопнул гроссбух и сказал:

— Уже поздно. Мне пора идти.

Мона не ответила. Она устало наводила порядок на столе, за которым они проработали всю вторую половину дня, пытаясь придумать, как справиться с долгами фермы, которые после потери урожая росли как на дрожжах. Новые посевы теперь получали долгожданную влагу, но выручка от будущего урожая начнет поступать слишком поздно. Единственным способом спасти имение, решила она, была продажа Белла Хилл.

— Завтра первым делом напишу мистеру Тредвеллу, — сказала она, поднимаясь вместе с Дэвидом из-за стола и выключая настольную лампу. — Скажу ему, что принимаю его предложение. Думаю, он дает неплохую цену. И Белла Хилл вполне подходит для того, чтобы устроить там школу. Мне совсем не жаль терять этот дом, он для меня связан только с плохими воспоминаниями.

Несколько мгновений Мона и Дэвид смотрели друг на друга в темноте кабинета. Затем Мона резко отвернулась и направилась к свету и теплу гостиной.

Она была напугана и весь день размышляла, показывать ли Дэвиду записку, которую обнаружила в своем почтовом ящике. Раньше она бы, не раздумывая, сообщила ему об этом. Но за эти две недели, прошедшие после нападения May May на миссию Грейс, их отношения в корне изменились.

Мона осознавала, что теперь между ними появилось нечто темное, бесформенное, пугающее. Это было как гигантский спящий лев — если его не трогать, он не причинит вреда, но стоит только его разбудить, и вся его смертельная сила вырвется наружу. Это была смертоносная страсть, порожденная их взаимным желанием, которая и привела их к страшной черте — переступив ее, они нарушат расовые табу.

Мона постоянно возвращалась мыслями к тому дню, когда было совершено нападение на миссию. Она вновь и вновь вспоминала, как они с Дэвидом держались за руки, как он прижимал ее к себе, вспоминала его упругое тело, ощущения, которые она испытывала в его крепких объятиях. В тот момент, когда они стояли в своем ненадежном укрытии под навесом, она подняла на него глаза и увидела в них отражение своей собственной безнадежной страсти. На какую-то почти неуловимую долю секунды он еще крепче сжал ее в своих объятиях, их тела будто слились в одно целое, а потом они отпрянули друг от друга и бросились бежать.

Она вновь и вновь переживала тот момент, она была буквально одержима им, но не так, как это обычно бывает у влюбленных, которые с нежностью лелеют ценные мгновения, проведенные наедине с любимым. Ее обуревал страх. Мона смертельно боялась той губительной черты, к которой они с Дэвидом подошли. В прежние времена они просто стали бы объектом всеобщего презрения, от них отвернулись бы семьи и друзья. Но теперь, когда в стране орудовали эти кошмарные May May, когда взаимная ненависть приобрела чудовищный размах, когда страной правили паника, террор и подозрительность, Мона знала, что их любовь была чистой воды самоубийством.

Она должна была побороть в себе эту любовь. Ради спасения собственной жизни. И ради спасения Дэвида.

Сегодня утром в деревне около Мер группа ополченцев под предлогом облавы на сообщника May May ворвалась в дом чернокожего торговца, женатого на европейке. Бандиты в форме пытали мужчину, изнасиловали его белую жену и затем убили обоих.

— Я помогу тебе запереть дом, — сказал Дэвид, когда они вошли в гостиную. — Пора отправлять прислугу по домам.

Это было гнуснейшее нововведение. По всей Центральной провинции — на ранчо Дональдов, в доме Грейс, в Белладу — белые поселенцы на закате запирали свои дома на все замки, выставив перед этим чернокожих слуг за дверь, и впускали их обратно лишь утром.

— Соломон уже столько лет работает в моей семье, — запротестовала Мона, когда окружной комиссар начал настаивать на том, чтобы она выполняла это требование. — Он не причинит мне никакого вреда!

— Прошу прощения, леди Мона, но если его вынудят принять клятву, вы больше не будете с ним в безопасности. До тех пор, пока мы не обнаружим May May, организующего в округе принятие клятвы, вам придется всех своих слуг считать потенциально опасными.

Затем Джеффри установил на ее веранде сирену и две сигнальные ракеты — одну у входа в кухню, вторую у входной двери. Если их поджечь, они взлетят высоко в воздух и там разорвутся, так что их будет видно на холме Оллсоп Хилл в Найэри, где в башне, построенной сикхом по имени Вир Сингх, был устроен круглосуточный пост, укомплектованный солдатами Азиатского полка.

Несмотря на то что многие европейцы покидали свои фермы и перебирались в относительно безопасный Найроби, а некоторые вообще бросали свои дома и бежали в Англию, самые упрямые все же оставались на своей земле, полные решимости не сдаваться. С помощью сирен, сигнальных ракет, регулярного воздушного патрулирования на аэропланах и вертолетах поселенцы пытались выстоять в этой борьбе.

Соломон оставил для нее ужин в кухне. Мона пожелала спокойной ночи слугам и заперла за ними дверь. Вооружившись фонариком, Дэвид поднялся на второй этаж, обошел весь дом, проверяя, заперты ли окна и двери, не прячется ли кто на балконах и верандах. Завершив обход, он вернулся на кухню и собрался уходить.

У двери он немного задержался и оглянулся на Мону.

— Мне очень страшно, — тихо сказала она.

— Я знаю.

— На улице уже темно. И твой коттедж слишком далеко отсюда. Вдруг May May поджидают тебя там, в темноте…

— У меня нет выбора, Мона. Я должен идти. Комендантский час уже начался. Я должен торопиться.

— Дэвид, подожди. — Она вытащила из кармана бумажку. — Я нашла это сегодня утром в почтовом ящике.

Он прочел записку. В ней было всего два слова: «Любовница ниггера».

— Кто мог это сделать? — спросил он, бросая взгляд на занавешенное окно, за которым их поджидала беспросветная, таящая в себе опасность ночь. Никогда в жизни Мона не забудет эту страшную картину: миссис Лэнгли, пронзенная копьем, бегущий отец Витторио в полыхающей сутане, его страшные крики, и Дэвид, падающий под ударами May May.

— Боюсь, Мона, мы с тобой оказались в уникальной ситуации, — хмуро произнес Дэвид. — Каждая из враждующих сторон ненавидит нас обоих, мы стали врагами для всех. Мы попали с тобой в ловушку, оказались в самом центре событий, в которых мы не виноваты и которые мы не в состоянии изменить.

У Моны перехватило дыхание. Дэвид подошел на опасно близкое расстояние к тому невысказанному, что затаилось между ними. В последние две недели они упорно трудились бок о бок в поместье, выкапывая погибшие кофейные деревья, высаживая новые саженцы, почти не разговаривая, за исключением вопросов, касающихся исключительно фермы, а перед заходом солнца расходились по своим домам. Все это время они существовали будто в каком-то вакууме, в отдельном мире, в котором никто не слышал ни о каких May May, где не было места ни для ненависти, ни для любви. Но в этот день им пришлось всерьез заняться финансовыми проблемами поместья, они увлеклись работой и не заметили, что комендантский час уже наступил.

Теперь они оказались в ловушке. Ночь схватила их в свои тиски.

Мона догадывалась, кто мог написать эту записку. Она подозревала сына одного из поселенцев, сорвиголову по имени Брайан, которого как-то уже арестовывали за то, что он издевался над одним из своих чернокожих пастухов. Брайан продел бечевку сквозь отверстия в мочках ушей несчастного и пустил свою лошадь галопом, держа при этом другой конец бечевки в руках, так что бедняге пришлось бежать за ним изо всех сил.