Свернули к юго-западу. Беженцы веселились, перекидывались шуточками — довольно солеными, насколько Панх успел выучить язык побережников. Уж на что он человек не суеверный, а все равно казалось, что зря так рано радуются. Не спаслись еще.

И пожалуйста: проснулся под утро от неожиданной суеты, выбрался из трюма на палубу. Беженцы всматривались во тьму слева за кормой. Панх тоже, аж глаза болели. Было там что-то, видна в сумерках неровность на небокрае. А побережники уверенно заявляли, что это судно, причем разбойничье. Натягивали луки, пересчитывали стрелы, загоняли детей под перевернутые лодки. Моряки расчехлили два тяжелых самострела. Вооружались и мужчины, и женщины, Панху тоже вручили лук — непривычный, странно изогнутый, пристрелять бы его, но некогда. Все спокойны, будто каждый день с разбойниками сражаются в абордажах. Если и боятся, то не показывают. Огородники вовсе веселы. Странно, люди-то не боевые, обыкновенные земледельцы, ремесленники, рыбаки. Не выдержав, Панх спросил у Шкелса:

— Почему вы не боитесь разбойников?

— Потому что это наше море.

Собственно, Панх и сам видел, что в море или у реки побережники словно бы дома, словно силой их какой-то подпитывает. Или помогает что-то потустороннее, как будто у народа побережья есть общий для всех дух-охранитель.

И все-таки спать не ложились, а когда посветлело, принялись рассматривать разбойничье судно. Жевали зеленые лимоны для остроты зрения, потом на «Сером уже» обнаружилась новинка — подзорная труба. За нее взялся Шкелс, рассказывал шкиперу:

— Надписей на парусах все же нет. И разбойничьих знаков, видимо, паруса запасные. Судно новое… Главный у них морянин, лет сорока пяти. Вооружен обычными тесаками… и кинжал с зеленым камушком.

— А на лицо? — быстро переспросил морянин из команды.

— На лицо… широкое, нос острый, губы тонкие, волосы очень светлые, как будто седые. И глаза очень светлые. Уши маленькие, прижатые. Сам приземистый. Вот: выколото на руке восходящее солнце.

— Заходящее, — поправил морянин. — Это Харнуг из рода буревестников. У них у всех такие наколки.

— Но в роду буревестников хорошие моряки, — удивился Шкелс.

Морянин смутился:

— Они больше лодочники. А среди разбойников главными становятся не хорошие моряки, а… не это для их вожаков самое важное.

Панх внимательно прислушивался к разговору и спросил у другого моряка:

— Разбойники делают что-то не так?

— С головами у них не так! Не готовы к повороту, будто товар везут, а не за добычей гонятся. И парусов много выставили, случится порыв, так могут без мачт остаться. А порыв может быть запросто — тут суша недалеко, безымянные острова.

— Но они нас догоняют…

— Да, прямо за нами идут, чуть не в кильватере, а надо на ветер заходить, раз круто к ветру идем. Давно уже надо, чем раньше, тем лучше. Если и дальше так гнаться будет, мы и ветер украсть можем, и стрелы по ним пустить.

Панх, как человек совершенно сухопутный, мало что понял.

Разбойники настигали, а на «Сером уже» спокойно ждали. Все чаще с презрительными усмешечками, Панх и сам почти перестал бояться. Выпустил пару стрел в днище от бочки, не промахнулся и почувствовал себя увереннее.

Но, когда до разбойничьего судна было уже шагов пятьсот, и раздалась команда шкипера: «Пора», — у Панха похолодело в животе.

Беженцы с луками собрались у правого борта, моряки завозились с веревками. То есть, это на суше они веревки, а здесь — фалы, шкоты и что-то еще.

Шкелс наложил стрелу, прищурился, что-то прикидывая. Тихо приказал, куда целиться:

— Две ладони выше, четыре пальца правее.

Панх удивился: левее понятно, зачем — старейшина учел ветер, — но по высоте маловато, недолет будет. Но не спорить же.

Задрожали канаты, заскрипел рангоут. Паруса заполоскали, и «Серый уж» резко убавил ход. Тут же раздалась команда: «Стреляй!» Панх отпустил тетиву, другие тоже. Стрелы взвились растянутым облачком и по красивой пологой дуге устремились к разбойничьему кораблю. Пожалуй, накрыли бы его, но у разбойников оказался хороший рулевой — их корабль рыскнул, и стрелы бесславно упали в воду. И тут же раздалось два очень громких щелчка, к разбойникам полетели еще две стрелы — тяжелые стальные болты с крюками вместо оперения и наконечниками из широких лезвий. Ударили в раздутые паруса, треск ткани услышал даже Панх. В одном разбойничьем парусе образовалась громадная прореха, другой вовсе разорвало пополам. Хитро: лучники пугнули разбойников, а настоящим оружием были самострелы.

«Серый уж» снова наполнил паруса ветром и разогнался. Беженцы и команда весело перешучивались, однако оружие убирать не спешили — не нравилась им суета у разбойников. Кто-то даже расслышал крики с разбойничьего судна: там собирались менять паруса. И даже успели раньше, чем скрылись за небокраем, снова погнались.

— Надо ж какие настырные, — качал головой шкипер, — все равно же не успеют до Безрыбного пролива.

— А если и там за нами погонятся? — спросил Шкелс.

— Тогда посадим их на мель.

Шкелс удовлетворенно кивнул.

Разбойники действительно продолжили погоню и снова настигали. Но медленнее — изменился ветер.

Впереди показались две точки, разрослись до невысоких гор — это те самые безымянные острова. Зато у пролива между ними есть имя — Безрыбный. Не потому что рыба здесь вообще не водятся, а потому что рыбаки заходить боятся — дно очень изменчивое, много блуждающих мелей. Некоторые и Панх видел по бурунам, другие удавалось разглядеть только побережникам.

«Серый уж» свернул раз, другой. Шкелс спросил у шкипера:

— Мачты выдержат?

— И не такое выдерживали.

Что они задумали? Есть какая-то хитрость, раз поглядывают с прищуром на преследователей.

— Всем держаться! — приказал шкипер. Панх вцепился в какую-то прибитую к палубе морскую штуковину вроде лебедки — видел, что все вокруг напуганы.

Знал бы, что будет, сильнее всех испугался бы — судно вдруг так резко качнулось, что легло на бок, не держись Панх, вылетел бы в море. Затрещали мачты и не только они — из-под палубы тоже шел треск с дрожью. Закричали женщины, дети и — громче всех — Панх.

Однако «Серый уж» не перевернулся и не развалился. Благополучно выровнялся, только носом уже не на юго-запад, а на север. Моряки завозились с обвисшими парусами, беженцы сноровисто им помогали. А Панх все не мог отпустить лебедку. Очень хотелось на берег — люди сухопутные существа, не предназначены для моря. Побережники думают иначе, но они ошибаются.

Все поглядывали в одну сторону, Панх тоже посмотрел. Увидел разбойничий корабль, который быстро приближался, можно было разглядеть на носу разбойников — аж через борт свешивались. Поблескивали на солнце клинки.

— Никому не улыбаться! — крикнул шкипер. — И все к оружию!

Панх отпустил, наконец, лебедку и снял с плеча лук. Остальные тоже накладывали стрелы, хотя видно, что радуются. Было чему: не прошло и пяти шагов Аситы, как разбойничий корабль сперва замедлился, а там и вовсе остановился, перекошенный. На мель сел. Даже Панх слышал треск дерева и снастей, отчаянные крики и ругань. А побережники радостно засвистели, завыли, огородники слаженно выкрикнули: «Мы выпьем вашу кровь!» — это их древний боевой клич.

— Зайдем с наветра и стрел накидаем? — весело предложил морянин. Побережники возразили, что с наветра от разбойников тоже мели.

Дельтовичка не понимала, что происходит, муж ей объяснил:

— Мы между мелями виляли, вывернули так, чтобы между нами и разбойниками самая незаметная мель была. Ну и завернули резко, что чуть не перевернулись, будто только сейчас мель перед носом увидели. И чтобы ветер потерять. Разбойники увидели, решили, что настигнуть могут, тем более оба тяжелых самострела не с их борта. И пошли напрямую.

— А если бы они оказались… умнее? Пошли нашим кильватером?

— Были бы умнее, зарабатывали бы чем другим, а не разбоем. А нашим кильватером — это опять к нам под ветер, мы бы им снова паруса порвали.