— Как! — теперь уже удивился дежурный, заработавшийся настолько, что и думать позабыл: не всем же полицейским Петербурга было известно о происходящем. — Как! Вы разве ничего не знаете?

— О чем? — на лице Монтинина появилось выражение такого полного замешательства, что дежурный, спохватившись и вернувшись к здравомыслию, невольно улыбнулся.

— Юрий Михайлович устроил засаду подле дома Ямщиковой…

— У Сушкина что ли?

— Так вы его знаете! — дежурный обрадовался: не всё объяснять придется.

— Конечно.

— Вломиться к нему ночью хотели. Юрий Михайлович полагает, что взломщик может вернуться. А еще — что может вестись наблюдение.

— Ах, вот оно что! — Монтинин, сняв шапку, почесал макушку. — Всех подозрительных велел на съезжую волочь?

Дежурный ухмыльнулся:

— Вот именно!

Оба, дежурный — приподнявшись над конторкой, а Монтинин, напротив, на конторку облокотившись, молча оглядели толпу и, обменявшись заискрившимися взглядами, едва не прыснули: офицер, хотя и замученный, оказался таким же весельчаком и благодушным малым, как и сам Монтинин.

Малоуместное в сложившихся обстоятельствах веселье полицейских не прошло незамеченным: с лавки поднялся здоровенный молодой человек, по виду — мастеровой, и учинил скандал. Точнее, скандал он попытался учинить, но у него ничего не вышло: трудно скандалить с людьми, которые смотрят на тебя и только улыбаются. Однако пошумел мастеровой изрядно, особенно упирая на то, что ему семью кормить нужно, а не в участке невесть почему прохлаждаться!

— А что же ты, мил человек, без документов ходишь? — дежурному, похоже, крик молодого человека надоел, и он наконец-то решил его осадить.

— Да на кой они мне нужны? Меня тут каждая со… — молодой человек, внезапно поняв, что сорвавшееся с его языка сравнение было настолько же малоуместно, как и веселье полицейских, запнулся. — …бака знает.

Дежурный в деланной строгости выгнул бровь, а Монтинин, едва не расхохотавшись, отвернулся.

— Простите, господа, — молодой человек покраснел, — я не нарочно!

— Ладно, ладно… — дежурный сделал примирительный жест рукой: мол, ерунда, а теперь по делу. — Работаешь где?

— У Кузнецова. По мрамору я.

— У Михаила Арсеньевича?

— Да.

— Ну, это мы живо проверим… имя?

Молодой человек назвал свои фамилию с именем и отчеством, а дежурный, ухватившись за телефон, попросил соединить его с мастерской и магазином монументов Кузнецова на Малом, 54. На заданные дежурным вопросы о личности задержанного в магазине ответили утвердительно.

— Вот видишь: и ничего страшного!

— Ну да, ну да… посидите тут несколько часов, посмотрю я на вас!

Дежурный уже откровенно засмеялся:

— А что я, по-твоему, не здесь сижу?

Молодой человек нахохлился. Вернее, сними он шапку, он мог бы, возможно, в полной мере произвести впечатление нахохлившегося, а так — только его густые брови как-то особенно примечательно сдвинулись к переносице. Он почти обиженно, но не без вызова пробурчал:

— Я свободен?

Дежурный утвердительно кивнул:

— Да, ступай… подожди!

Молодой человек, уже было шагнувший прочь, остановился и обернулся.

— У дома Ямщиковой что делал?

— Размеры нужно снять для каминной доски в одной из квартир.

— А, ну тогда понятно… всё, можешь идти.

Молодой человек, расталкивая других задержанных своими могучими плечами, быстро прошел к двери и вышел восвояси. И тут очнулся Монтинин:

— Погоди-ка, — обратился он к дежурному офицеру, — где, он сказал, работает?

— У Кузнецова, а что? — дежурный удивился неожиданному вопросу и с любопытством посмотрел на своего Богом посланного сообщника по недавнему веселью.

— Монументы и памятники?

— Точно.

— На Малом проспекте?

— Ну… да. А что такое? — настойчивость и ставший вдруг одновременно серьезным и обеспокоенным взгляд Монтинина откровенно дежурного встревожили. — Что не так?

— У Смоленского кладбища? — Монтинин на тревогу дежурного внимания не обратил, начав крошечными шагами пятиться от конторки.

— У Смоленского… Эй, вы куда? — дежурный вскочил со стула.

— Стой! — Монтинин заорал так, что человеческая толпа испуганно сжалась. — Держите его!

Но было поздно: бросившийся к двери и выскочивший из участка на улицу Монтинин молодого человека уже не нагнал — он как сквозь землю провалился. Подбежав сначала к одному, а потом к другому из ближайших городовых, каждый из которых мог бы видеть, куда направился этот очень — благодаря его недюжинной комплекции — молодой человек, Иван Сергеевич забросал их вопросами, но те ничего вразумительного ответить не смогли.

— Упустили! — вернувшись в участок и снова оказавшись у конторки, Монтинин едва ли не в бешенстве, что было совсем на него не похоже, сорвал с себя шарф и грохнул кулаком по доске. — Ушел!

Дежурный, по-прежнему не понимая, в чем, собственно, дело, так и подскочил:

— Кто ушел?!

Монтинин отчаянно выругался и пояснил опешившему дежурному:

— Кальберг это был. Собственной персоной. Только замаскированный!

Дежурный ойкнул, побледнел и, прикрывая его, поднес ладонь ко рту: он живо представил себе тот разнос, которого, как он справедливо предположил, ему было не миновать.

Монтинин замахал на притихшую толпу задержанных руками:

— Расходитесь, люди добрые, расходитесь… вам здесь больше нечего делать.

Толпа ожила, загудела и повалила прочь.

Камская улица, куда разъезд под началом Монтинина выехал по дороге на Смоленское кладбище, в описываемое время выглядела совсем иначе, нежели теперь. И правая, и левая ее стороны сильно изменились. По правой нетронутым остался разве что доходный дом завода Роберта Круга, а по левой — пара доходных домов Смоленского кладбища (под нынешними номерами 14 и 20) и церковный дом (под номером 18). Участки Дидерихса, Максимовой, князя Юсупова, Шувалова — всё подверглось позднейшей застройке. Не был еще возведен и заметный ныне своими башенками с куполами дом под номером 12: тоже доходный и тоже Смоленского кладбища. Церковь Воскресения Христова только с год как начала возводиться, и до завершения строительства было еще далеко.

Тот день был пасмурным вообще, а прилично уже после полудня влажность, казалось, достигла предела. При легком плюсе — температура держалась чуть выше нуля — разъезженная в жижу мостовая и растоптанные в нее же тротуары «дымились»: от них поднимался пар, невидимый при взгляде в упор, но хорошо заметный как дымка на расстоянии. Эта дымка имела почти ощутимую верхнюю границу, на которой она соприкасалась с валившейся с неба на землю моросью, перемешивалась с ней причудливо вытянутыми полосами, но полностью не сливалась.

Лошади тоже дымились. Дымились и сами полицейские — отяжелевшие, в покрытых мельчайшими капельками воды шинелях. Дымились редкие прохожие. Дымилась похоронная процессия, которую разъезд нагнал уже почти у богадельни[163]. Желтые стены самой богадельни казались грязными, неприятными, страшными. Арка, надвое рассекающая главный дом и служащая входом непосредственно на кладбище, выглядела провалом.

Невозможно и передать словами то настроение, в котором находился Монтинин, когда разъезд — спешившись — прошел на Петербургскую дорожку. Это настроение было таким же серым, таким же дымящимся тоской и бесприютностью, каким было все вокруг. Даже неожиданно веселые — своей голубой окраской — стены церкви Смоленской Божьей Матери не только веселостью этой не вступили в бой с охватившей Монтинина черной печалью, но и показались ему кощунственными и неуместными.

Масла в огонь, а точнее — праха во мглу, добавил и тот неизбежный формализм, с которым Ивану Сергеевичу пришлось столкнуться сразу же, как только он предъявил свои права и требования. Вообще-то, конечно, — будем говорить откровенно — права Ивана Сергеевича были и впрямь сомнительны, а требования — воистину неслыханными. Вероятно, и высшее духовное руководство, имей к нему Иван Сергеевич доступ, ужаснулось бы и все притязания отвергло с порога. Но так ли это, было неизвестно: престарелый настоятель — протоиерей Алексий — отсутствовал по болезни, а его обязанности временно исполнял протоиерей Платон Федорович Иванов. Отец же Платон, прикрываясь своей некомпетентностью, не только наотрез отказался дать разрешение «перевернуть всё вверх дном, как будто язычество восторжествовало», но и пригрозил — помимо небесных кар — обрушить на полицейских всю силу законного возмездия.