Как только начало смеркаться и стали разжигать па поляне костры, Настя убежала домой.
— Так а будешь одна за печкой сидеть? — насмешливо щуря круглые цыгановатые глаза, сказала ей на другой день Варька.
— Так и буду.
— Гляди. Просидишь время, йотом спохватишься. Перестарки‑то не больно кому нужны.
Тогда Настя отмахнулась от Барышных наставлений. А все же нет–нет да и приходили на память ее слова. И вызывали на раздумье.
Жизнь‑то впереди… Одной вековать ее — даже в мыслях не в радость… Живое сердце к живому и льнет… А где оно, живое‑то сердце, чтобы отозвалось?..
Заглянули было в душу ей синие глаза… Да ведь барские… подпоручиковы...
Глава третья
ТИТУЛЯРНЫЙ СОВЕТНИК ТИРСТ
1
После обильного обеда Иван Христнанович на английский манер потчевал гостя отличной мадерою. Гость — стряпчий Ярыгин, доверенное лпцо иркутского первой гильдии купца Лазебникова, — с превеликой охотою угостился отменным вином. Затем, когда с мадерою было покончено, хозяин пригласил гостя в свой домашний кабинет, настрого приказав, чтобы никто не мешал их разговору.
Ярыгин осторожно протиснулся в дверь (открыта была только одна ее створка: сухопарому хозяину д этого было за глаза) и, высмотрев в углу достаточно вместительное кресло, погрузился в него. На крупном мясистом, словно вспухшем, лице его утвердилось благодушное выражение послеобеденной сытой усталости.
Тирст, напротив, имел вид деловито сосредоточенный, и правый зрячий глаз его неотступно следил за каждым движением гостя.
— Я вас, любезнейший Ефим Лаврентьевич, ожидал, по письму вашему, не ранее начала августа, сказал Тирст, положив иа столик возле гостя коробку красного дерева с трубками и табаком и усаживаясь в кресло напротив. — Как вы писали, решение Сибирского Комитета о продаже завода следует ожидать в конце сего месяца.
— Буде оно состоится, — возразил гость.
Говорил он сиповатым басом, медленно, будто в натуре выжимал из себя каждое слово.
— Не уяснил себе суть замечания вашего, — сказал Тирст, пытаясь заглянуть в глаза собеседнику и вызывая его на дальнейшие пояснения.
Но тот, словно не расслышав Тирста, сосредоточенно посапывая, набивал трубку желтым волокнистым табаком.
— Я полагал, что мнение о преимуществах частного способа хозяйствования не вызывает сомнения ни в Иркутске, ни в Петербурге, — продолжал Тирст.
Гость, наконец, раскурил трубку и ответил;
— Его превосходительство главный горный ревизор препятствует. Есть слух, писал рапорт министру финансов.
Петр Антонович? — Тирст пошевелил сухими губами. — Сне понятно. Он строитель сего завода. И не только строитель. Ему поручено было в свое время обоснование дать целесообразности учреждения железоделательного завода в сих местах. Он предусматривал немалую выгоду казне от деятельности завода.
— А выгоды‑то нет! — с неожиданной живостью возразил Ярыгин. — Так, что ли, Иван Христианыч?
— Выгоды ожидаемой не удалось получить, — спокойно подтвердил Тирст, делая вид, что не заметил странною оживления гостя. — Напротив того, год минувший сведен был с убытком.
— По этой причине и послан сюда подпоручик Дубравки?
— Истинная цель приезда его для меня остается неизвестною, — осторожно возразил Тирст, — но полагаю, что и сия сторона деятельности завода не безразлична ему, как лицу ревизующему.
— Главная причина командирования подпоручика Дубравина, это… — Ярыгин оглянулся и понизил голос, — за стенами ушей нет?
Тирст жестом успокоил его.
…Главная причина — это письмо горного урядника Могутшша, о коем я сообщал вам, узнав от надежного человека в канцелярии генерал–губернатора. От него же узнал содержание письма. Для того и приехал, чтобы предварить вас.
Чуть заметная усмешка скользнула по губам Тирста. Он подошел к дубовому на точеных ножках письменному столу, на котором громоздились два литых бронзовых канделябра, изображавших один Диану, другой — Марса, и, отомкнув средний ящик стола, достал оттуда форматный лист бумаги.
— Вот копия письма Могуткпна, — сказал он, подавая бумагу непритворно удивленному стряпчему.
Ярыгин только крякнул, что, по–видимому, должно было означать: «Да! Тебе, брат, пальца в рот не клади!», и принялся, посапывая, вполголоса читать врученную ему бумагу, время от временп прерывая чтение то насмешливыми, то озабоченными восклицаниями:
— «Его Высокопревосходительству генерал–губернатору Восточной Сибири господину Корсакову…» Ишь ты!.. Все титулы помянул… не иначе, кто из ппсцов заводских руку приложил.
— Сам писал, — сказал Тирст. — Грамотей был и книжки читать охотник.
— «…господину Корсакову, в собственные руки… (гм!., в собственные руки). Надзирателя рудного двора Николаевского железоделательного завода, урядника первой статьи Якова Могуткипа секретное донесение… Совесть моя и забота о казенном достоянии побуждает меня писать Вам, Ваше Высокопревосходительство, минуя начальников своих… (ишь ты!.. Совесть… скажп на милость!). С того времени, как отбыл из завода управляющий оным капитан Трескин и начальствование перешло к помощнику его — титулярному советнику Тпрсту, работы как по железному производству и по плющильному, равно и по добыче руды и прочих припасов пришли в упадок. Железа кричного и полосового и листового, равно литейных изделий вполовину изготовлено против того, что делалось ранее…» Иван Христианович, письмо сие мимо бухгалтера не прошло!
— Не думаю так, —отверг его предположения Тирст. — Бухгалтер Мельников человек разумный.
— Так ведь и написано разумно, — возразил Ярыгин, прищурясь, отчего маленькие глазки совсем скрылись между безбровым лбом и пухлыми щеками.
— Разумный человек на начальника своего не замахивается, — строго сказал Тирст, давая попять гостю, что иронию в настоящем случае считает явно неуместной.
— «…Чрезмерною суровостью и жестоким обращением с рабочими людьми, равно несправедливыми нападками на мастеровых и нпжних чинов ныне управляющий заводом титулярный советник Тирст вызвал общее неудовольствие и отбил охоту к добропорядочному исполнению своих обязанностей!..» Э!.. да у того радетеля о казенном интересе мыслишки самые бунтарские!
Но Тирот ничем не откликнулся на замечание, и Ярыгин снова обратился к письму и прочитал его до конца, не отрываясь.
— «…Ссыльнокаторжный Роман Часовитшт в протяжении одного месяца трижды бит плетьми токмо за то, что лучший горновой при доменной печи. После третьей экзекуции Часовитин, будучи положен на лазаретную койку в острог, порвал рубаху на полосы, сделал петлю и удавился. Вскорости после его смерти при плавке чугуна в доменной печи учинился козел. По останову доменной нечи прекратилось кричное и плющильное производство. Многие рабочие люди из каторжных, ниже того мастеровые, привезенные с уральских заводов, находятся в бегах. По причине нехватки рабочих рук руды добыто мало, а добытая не просеяна. Ныне управляющий заводом Тирст приказал возить руду к печам непросеянную с землей и пустой породою. От сего и впредь будут помехи при расплавлении оной руды. Угля было выжжено и флюсов заготовлено много менее потребного количества. Чтобы не допустить разорения завода и великого убытка казне, надобно незамедлительно послать в завод знающего железное дело офицера, коему многое можно еще и изустно сказать. А что написано здесь, все истинная правда, что инод присягою повторить можно. К сему урядник первой статьи Яков Могуткии…»
Ярыгин отложил бумагу в сторону и некоторое время сидел в глубоком раздумье, посасывая пухлую верхнюю губу:
— Не повредит ли делу это письмо? — сказал он хмурясь. — И особенно могущие быть изустные пояснения?
— Не должно повредить, — жестко сказал Тирст, — по той прежде всего причине, что сей Могуткин, уразумев тяжесть своей провинности — я имею в виду поклеп, возведенный на начальника, — почел за благо удариться в бега.
Ярыгин вздохнул облегченно.