— Свою?

— Вестимо. Нетто чужую можно.

Тирст еще раз провел взглядом сверху донизу. Да… этому черномазому придушить, что орех разгрызть. Лапа, что борона. Взгляд самый разбойничий. Врет, что одну придушил. Одну сотню, это ближе к истине…

— Футеровку знаешь?

— Так точно, ваше благородие.

— Поди к писцу. Отдай паспорт, скажи — велел занести в книгу мастеровых.

Иван по–прежнему смотрит в упор на управляющего, а перед глазами Настя… А сам Иван — словно в утлой лодчонке, которую мчит по ангарским порогам. Вмиг все решится: либо швырнет на камень, лодку в щепы и… конец!.. либо пронесет мимо и выплеснет на широкое плесо… Все вмиг решится!..

Эх, двум смертям не бывать, одной не миновать!

— Нету паспорта, ваше благородие. Обронил.

— Беглый! — Тирст вроде даже зубами лязгнул.

— Никак нет, ваше благородие. Уволен от работ на Петровском заводе.

Тирст вызвал, писца.

— Занеси в книгу подмастером доменной печп вышедшего на поселение…

— Еремей Кузькин, — ответил Иван на взгляд Тирста.

— …Еремея Кузькина. Обожди! — и, нацелив недоброе око прямо в переносицу Ивану, сказал писцу с расстановкой, внятно выговаривая каждое слово: — Напиши запрос управляющему Петровским заводом: какого числа и по какой причине уволен от работ Еремей Кузькин? Иди! А ты с утра выходи к печп. Работать будешь под началом Герасима Зуева.

— Дозвольте пдти, ваше благородие?

— Иди… Еремей Кузькин.

Едва переступил порог горницы, Настя кинулась к нему, припала на грудь.

— Ой, Ванюшка! — и с трудом удерживая слезы: — Уж не чаяла и видеть тебя…

— Полно тебе, Настенька! Пошто допрежь временя хоронишь, — и, пытаясь шуткой успокоить ее, сказал, подмигивая Глафире, смотревшей на него с тревожным ожиданием: — До чего ведь напугалась, мужнино имя забыла. А муж у тебя не в поле обсевок, доменной печи подмастер Еремей Кузькин.

Глафира повернулась лицом к образам, в низком поклоне трижды истово перекрестилась.

Иван подвел Настю к скамье, сел рядом, стал рассказывать:

— И я хватил страху. Уставил он на меня свой вареный глаз и говорит: «Беглый!» А я ему: «Никак нет, ваше благородие, мастеровой Петровского завода Еремей Кузькин». А сам думаю, покажет он мне кузькину мать… Пока обошлось. Велел на работу выходить. Однако приказал запрос написать в Петровский завод: когда уволен от работ Еремей Кузькин.

— Запрос! — прошептала Настя, меняясь в лице. — Как же теперь, Ванюшка?

— Бог не выдаст, свинья не съест. С Еремеем Кузькиным в один день вышли мы с Петровского завода. Он только малость пораньше. Догонять его пришлось. А в дороге я его… обогнал. И сюда вот вперед его пришел.

— А как и он следом за тобой сюды? — с опаской спросила Глафира.

— Нет, мать, не придет он сюда… Он по другой дороге пошел.

Настя отстранилась от Ивана, потупила голову.

— Что ты, Настенька?

— Загубила я тебя, Ваня! — сцепила руки так, что сильные пальцы хрустнули. — От раны выходила, а к другой смерти подвела. Запорет он тебя, зверь одноглазый. Насмерть запорет!..

— А на что бы мне жизнь‑то без тебя? Ну вот что, Девка! — он взял ее за плечи и повернул лицом к себе, — Слушай мое слово. Припасай платье белое. Завтра под венец… Коли не раздумала.

_ Бесстыжий язык у тебя! — сказала Настя.

Глафира снова перекрестилась и уронила слезу.

На рудном дворе ударили в железный лист. Жесткий рвон пронесся над слободкой и утонул в дальнем конце РРуда.

И тут же во всех дворах слободки зазвякали щеколды, заскрипели ворота. Только что Иван шел один по улице, сбивая сапогами росу с низкой курчавой травы, а через короткое время оказался среди толпы рабочих, торопливо шагавших к заводу.

И солнце, как будто повинуясь заводскому распорядку, выкатилось из‑за горы. Лучи коснулись глади пруда, подсинили ее и высветили дальний угол.

Идущие рядом с любопытством оглядывали Ивана.

— Здоров, варнак, — с завистью сказал молодой еще, тоже рослый мужик.

— Вот это борода! Не то, что у тебя, Ипат, три волоска в четыре ряда и все рыжие, — хохотнул кто‑то за спиной Ивана.

А небольшой прикренистый мужичонка, выделявшийся из всех, тоже не бот весть как обряженных, на редкость изодранной рубахой, в дыры которой просвечивало худое костлявое тело, спросил Ивана:

— Одпако, не нашего табуна?

Иван глянул на него сверху вниз.

— Теперь вашего.

— С каких краев?

— С Петровского завода.

— Скажи на милость! — обрадовался мужичонка. — Не встречал ли там Еремея Кузькина?

«Час от часу не легче», — подумал Иван.

— Встречал. Я и есть Еремей Кузькин.

— Ты?! — мужичонка даже присел от изумления. — Дык как же? — Зажав в кулак пегую бороденку, он с недоумением и испугом всматривался в Ивана небольшим и, слегка раскосыми глазками.

— Говорю, значит я! — отрезал Иван и так глянул, ровно стегнул. — Кому лучше знать, тебе или мне!

— Да нет, я ничего, — заторопился мужичонка, опасливо отходя подальше.

Иван мрачно усмехнулся.

— Ну и я ничего.

За околицей слободки толпа растеклась натрое. Направо — к доменной печи, прямо — в мастерские, налево, под горку — большая часть — на конюшню запрягать лошадей, — это подвозчики руды и угля.

Вместе с Иваном направо свернул и любопытный мужичонка.

«Чтоб тебя черти задрали! — ругнулся про себя Иван. — Будет теперь глаза мозолить».

Но мужичонка, по–видимому, понял предостережение и не только не приставал больше с расспросами, но и не оглядывался в сторону Ивана.

Рабочие, подходя один за одним, разобрали тачки и потянулись гуськом па рудный двор.

Только собеседник Ивана замешкался.

— А ты чего заскучал! — прикрикнул на него мастер.

— Колеско чего–ита хлябает, — оправдывался мужичонка, склоняясь над опрокинутой тачкой.

— Опять финтишь, Трншка! — погрозил мастер. — Привык на чужом горбу в рай въезжать.

— Сей минут, Герасим Васильич, — Он поспешно перевернул тачку и рысцой погнал ее по накату, выстланному из толстых, выщербленных колесами плах.

Герасиму Зуеву новый подручный пришелся по Душе.

— Эка гренадер какой! — с видимым удовольствием сказал Зуев, когда. Иван подошел к нему. —А силка‑то есть, или обличье токо?

Иван пожал плечами, а сам подумал: «Ну и носище! Как кобель на бугре».

Зуев поднял прислоненный к штабелю кирпича железный ломик пальца в полтора толщиной и без заметной натуги согнул его вдвое.

— А ну распрями!

Ивану пришлось поднатужиться. Проклятый носач! Но виду не подал, распрямил.

— Подходяще! Запрягать можно, — сказал Зуев, — Каким тебя ветром к нам занесло?

— Шел мимо да завернул на огонек.

— .Слаще‑то не присмотрел места, — усмехнулся Зуев. — А с какой стороны шел?

— С Петровского завода.

— Сменял кукушку на ястреба. Али за Байкалом погода негожа?

Иван пристально посмотрел Зуеву в глаза. Встретил взгляд прямой, твердый. Подумал: «Хороший мужик, хоть и носатый, как дятел».

— Погода хреновая. То жар, то холод. То дождь, то ведро.

— Понятно, — сказал Зуев. — Как звать?

— Еремей Кузькин.

— По паспорту али по памяти?

— По паспорту. Только нет его паспорта. Обронил.

— Понятно, что обронил. Ну, коли без паспорта, какой же Еремей. Не Еремей ты, а Иван.

«Неужто старая карга проболталась?» — согрешил в мыслях на Глафиру.

Но Зуев, заметив, что подручный озабочен, пояснил, усмехнувшись:

— Без паспорта, стало быть, Ванька — родства не помнящий? Как же тебя управляющий без паспорта взял? Он к беглым шибко лютый.

— Глаз лютый, — согласился Иван.

— А норов вдвое.

— Видно, в мастеровых нужда.

— Футеровку можешь делать?

— Приходилось.

— Потому и взял. Только ты не полагайся на это. Розыск он все равно учинит.

— Знаю. При мне велел писцу запрос послать.

— Ну и как же ты?

— Я ему в точности обсказал — и где работал, и когда от работ уволен.