Миссис Бирн, напротив, не имела ничего против ручной мясорубки. Я пыталась купить электрическую, но она наотрез отказалась. Старинные кухонные приспособления, говорила она, напоминают ей о детстве, о пирогах с ягнятиной или бараниной.

— Поглядите, какие чудесные колбаски лезут из этой мясорубки. Электрическая не способна так равномерно измельчить мясо, можете мне поверить, миссис Би. — Это было нашей маленькой традицией — звать друг друга «миссис Би». Для меня это несоблюдение субординации является своеобразным оправданием наличия прислуги — я не из тех хозяев, что смотрят на обслугу свысока. Думаю, и поварихе приятно, что я ставлю себя на один с ней уровень.

Я сильно переживала, полагая, что отец отнесется к Фредерику настороженно и даже с неприязнью. Однако ужин прошел в расслабленной обстановке. Американец впервые попробовал ирландскую запеканку и принялся нахваливать национальную кухню:

— Очень вкусно! Ты должна дать мне рецепт.

Я взглянула на Фредерика осуждающе, решив, что он шутит, но его лицо было серьезным. Я поделилась рецептом и детскими воспоминаниями, связанными с семейными ужинами. Я даже пожаловалась на то, как трудно измельчать пищу в ручной мясорубке.

Отец, надо отдать ему должное, вел себя очень корректно. Он несколько раз обращался к Фредерику, а в конце ужина задал вопрос:

— Меня интересует твое мнение как эксперта на предмет римской цивилизации. Поправь меня, если я не прав, но нынешняя культура, подобно Римской империи, переживает период упадка и движется к гибели. Коррупция, затяжные войны, падение морали — причины этой деградации, разве нет? — Отец отодвинул вилку с ножом, откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, словно какой-нибудь кардинал. — Что ты на это скажешь?

Наш гость даже глазом не моргнул.

— Думаю, в вашем предположении есть рациональное зерно, мистер Кейхилл. Наша культура переживает кризис. Человечество явно потеряло самоуважение, позабыло о своих корнях и традициях.

Думаю, именно такого ответа и ждал отец, потому что удовлетворенно улыбнулся.

После ужина Фредерик помог мне с посудой, а затем мы устроились в гостиной и стали смотреть отпускные фотографии. Вообще я не люблю, когда меня фотографируют, но снимки Фредерика оказались очень профессиональными и удачными. Здесь были общие фотографии всей компании — не скучные, а живые, словно в движении. Фото детей в бассейне заставило меня расхохотаться, до того потешно они жмурились на солнце. Была и портретная фотография Джерри, с задумчивым лицом и бокалом в руке — ни дать ни взять граф. Очень хорошо получились Кэрол и Эллис, кокетливо позировавшие у бассейна. Но сильнее всего меня порадовали два снимка с Томом, самые удачные из всех, что у меня были. На одном Фредерик поймал моего сына у воды — закатное солнце подсвечивало его чуть сбоку, и от этого кожа казалась золотистой.

— Удивительно, что он стал позировать, — заметила я. — Обычно Том стесняется камеры. Я могу получить копии этих двух снимков?

— Да хоть всех. Что касается Тома, то он и не позировал. Я снимал постоянно, иногда без вспышки. Так что твой сын просто был не в курсе.

— Да, очень качественные снимки, — одобрил мой отец. — Юный Том вышел удачно. Он хорошо плавает, да?

— Да, мистер Кейхилл, вы совершенно правы. — Фредерик бросил на меня быстрый взгляд и подмигнул, словно говоря: «Я так и думал, что мы найдем с ним общий язык». — И из него вышел прекрасный тренер. Под руководством Тома я отточил свой брасс.

Мой отец сложил фотографии в стопочку и сунул в конверт.

— Хотите, я и вам напечатаю, мистер Кейхилл? — спросил Фредерик, укладывая пухлую пачку в чехол вместе с камерой.

— Нет, спасибо. — Папа открыл газету с программой передач. — Я становлюсь слишком старым, чтобы коллекционировать снимки. У меня и без того весь дом забит фотографиями. — Он улыбнулся, опустив на секунду газету. — Теперь я предпочитаю хранить все в памяти, а не в альбомах или рамках.

Я была удивлена. Отец всегда настаивал на дубликатах всех наших фотографий, вклеивал их в огромные альбомы, датировал, подписывал и регулярно просматривал.

Изучив программу, папа сообщил, что смотреть совершенно нечего, и объявил, что идет спать.

— Может, сходим утром на причал, погуляем, а, дочка? Только пораньше, пока никто не проснулся?

Несмотря на вопросительный тон, я знала, что это не просьба, а скорее приказ. Вернее, констатация факта.

— Конечно, па, с удовольствием.

Отец перевел взгляд на Фредерика.

— А ты, наверное, не откажешься хорошенько выспаться?

Отец поднялся, вслед за ним вежливо встал и Фредерик.

— Вы совершенно правы, мистер Кейхилл. В наше время туризм в одиночку уже не романтика, а изматывающее времяпровождение.

— Не мне судить, но верю тебе на слово.

Отец взял «Айриш индепендент» и, аккуратно свернув газету в трубочку, направился к выходу из гостиной. Долгие годы он читал только эту газету и никогда не изменял своему вкусу. Любую другую прессу папа называл дешевой пропагандой, хотя даже не знал, о чем в ней пишут. Иногда мне казалось, что прохладное отношение отца к Джерри связано с тем, что мой муж принадлежал к совершенно иной группе издательского бизнеса.

— Спокойной ночи вам обоим. — Папа кивнул Фредерику степенно, с этаким монаршим достоинством. — Увидимся утром, Тереза. Надеюсь, оно будет погожим.

Зажав свернутую в трубочку газету под мышкой, отец медленно пошаркал к лестнице, оставив нас с Фредериком наедине.

Фредерик посмотрел отцу вслед, сел на диван и объявил:

— Мировой старик!

— Это точно.

Я тоже присела и включила телевизор. Некоторое время я щелкала каналами, словно подыскивая подходящий, но на самом деле едва замечала, что творится на экране. Дождь усилился и теперь настойчиво стучал в стекло, словно пытаясь привлечь внимание и о чем-то предупредить.

Диван, на котором мы сидели, секционный и достаточно большой, так что между нами с Фредериком было не меньше двух метров. И все равно, глядя в телевизор, я видела его вытянутые вперед ноги и ни на чем, кроме них, не могла сосредоточиться. На ногах не было носков. Светлые густые волоски ровно покрывали загорелую кожу. Они поблескивали в электрическом свете, напоминая о солнце.

Во время ужина позвонила мать Колина, чтобы спросить, разрешено ли Тому остаться у друга на ночь. Джек возвращался уже к утру, Джерри был в отлучке. Так вышло, что в огромном доме остались лишь мы с Фредериком, если не считать скрывшегося в своей комнате отца. Мне стало не по себе.

Я выключила телевизор.

— Папа был прав. Смотреть нечего.

Я сползла с дивана и стала задергивать шторы. Колени странным образом дрожали, и это здорово меня беспокоило.

— Чем собираешься заняться, Фредерик? — Я старательно растянула рот в зевке, но он все равно вышел наигранным. — Я смертельно устала. Пожалуй, пойду к себе. — Еще один зевок, на этот раз более удачный. — Надеюсь, ты без меня не заскучаешь.

— Заскучаю. У меня идея. Сыграй на виолончели, а? Где она?

— Где-то в кладовой, — осторожно сказала я.

— Так найди. Сыграй для меня, прошу!

— Ты шутишь? Я не брала инструмент в руки много лет! — Я уже жалела, что рассказала Фредерику в Коллиуре, что когда-то играла на виолончели.

Он не отставал.

— Да ладно, ты говоришь это из скромности. Подумаешь, давно не играла! Это же как велосипед! Если научился, навык не пропадет.

— Это не одно и то же! Инструмент требует практики, Фредерик. Причем ежедневной!

— Успокойся, Биби, я вовсе не настаиваю. — Он смотрел на меня с насмешкой.

— Извини. Я лишь пыталась объяснить, что не хочу позориться. Чтобы вернуть навык, необходимо тренироваться не меньше полугода.

— Забудь. — Он все еще веселился.

— Забыть?

— Да, плюнь и разотри.

— Фредерик! Оставь свои американские шуточки! — Даже не знаю, откуда взялось это раздражение, но его оказалось так много, что я щедро вылила дурное расположение духа на гостя.