— Был — да, — соглашался я. (“Я там был и даю гарантию, что не расстался с ней по дороге сюда, стало быть, это все еще она, да”.)
Она чуть слышно ойкнула; соски ее грудей набухли. Вокруг каждого был нарисован, а может, вытатуирован, символ множественности Вселенных, который мы называем “Троянской стеной” — и такой сильной была ее реакция, что бастионы Илиона рухнули вновь.
— Трону? — моляще сказала она.
— Тронь.
— Трону ДВАЖДЫ? (“Пожалуйста, можно мне немного подержать ее, попробовать, что это такое? Ну, пожалуйста, очень вас прошу! Я требую слишком много, и вы вправе отказать, но я обещаю, что ничего плохого не сделаю”, — слова им служат для передачи того, что нужно, но весь сок в том, как это говорится.)
Неохота мне было это позволять, да еще с Леди Вивамус. Да вот не могу я устоять перед красивой девушкой.
— Тронь… дважды, — нехотя уступил я. Я вынул ее и эфесом вперед передал ей, готовясь перехватить ее прежде, чем она выколет кому-нибудь глаз или проткнет себе ногу.
Она осторожно приняла ее, широко раскрыв глаза и рот и взяв ее вместо рукояти за чашку. Пришлось ей показать. Рука у нее для сабли была уж слишком мала; руки и ноги ее, такие, как и талия, были супер-стройны.
Она засекла гравировку.
— Значение?
“Давайте жить, пока живем” в переводе не очень-то звучит, но не потому, что такая мысль им непонятна, а потому, что она для них — как вода для рыбы. Как же еще можно жить? Но я попытался.
— Тронь — дважды жизнь. Ешь. Пей. Радуйся.
Она задумчиво кивнула, потом сделала, согнув кисть и отставив локоть, выпад в воздух. Я не смог этого стерпеть и отобрал оружие у нее, плавно заняв защитную позицию для рапир, сделал выпад в верхней зоне и вышел из него — движение настолько грациозное, что даже здоровенные волосатые мужики в нем смотрятся. Вот почему балерины занимаются фехтованием.
Я отдал честь и вернул оружие ей, затем поправил ей положение правого локтя, кисти и левой руки — вот поэтому балерины и обучаются за полцены, потому что учителю учить их приятно. Она сделала выпад, чуть-чуть не проткнув одному из гостей ляжку по правому борту.
Я снова забрал оружие, отер клинок, вложил его в ножны. Мы собрали тьму народа. Я взял с буфета свой “Дэгвуд”. но она не собиралась прощаться. — Сама прыгать сабля?
Я поперхнулся. Если она понимала весь смысл — или если его понимал я — значит, ко мне обратились самым вежливым образом, какой я только слыхивал на Центре, с предложением. Обычно оно бывает прямее. Но ведь наверняка же Стар не афишировала подробностей нашей брачной церемонии? Руфо? Я ему не говорил, но Стар могла и сказать.
Когда я не ответил, она, не понижая голоса, объяснила все до конца.
— Сама недевственница, немать, небеременна, небесплодна. Я объяснил, со всей возможной на этом языке вежливостью что не очень-то сложно — что у меня свидания расписаны. Она оставила эту тему, посмотрела на “Дэгвуд”.
— Капелка трону вкус?
Это было другое дело; я передал его. Она отведала солидную капельку, задумчиво пожевала, вроде бы обрадовалась.
— Ксенко. Примитивно. Крепко. Резкий диссонанс. Высокое искусство.
И она уплыла в сторону, оставив меня в раздумьях.
Менее десяти минут спустя этот же вопрос был задан мне опять, Я получил предложений больше, чем на любом другом вечере на Центре, и причина повышенного спроса, уверен, заключалась в сабле. Нет, ну конечно немало предложений выпадало на мою долю на каждом вечере, ведь я был супругом Ее Мудрости. Да будь я хоть орангутангом, предложения все равно бы последовали. Некоторые из принятых в обществе волосатиков и так были не лучше орангутангов, но мне простили бы даже обезьянью вонь. Разгадка коренилась в том, что многим дамам любопытно было узнать, с кем ложится спать императрица, а то обстоятельство, что я — дикарь, или в лучшем случае варвар, подогревало их любопытство. Запретов никаких на открытые предложения не существовало; многие так и делали.
Но у меня все еще длился медовый месяц. Да и уж во всяком случае, если бы стал принимать все предложения, я бы давно качался от ветра. Но слушать их, как только я перестал съеживаться от прямоты типа “Газировки или пива?”, мне нравилось. Когда упрашивают, у любого поднимается настроение.
В тот вечер, раздеваясь, я спросил:
— Ну как, повеселилась, красавица?
Стар зевнула и расплылась в улыбке:
— Да уж конечно. Так же как и ты, Игл-Скаут великовозрастный. Чего это ты ту кошечку домой не привел?
— Какую кошечку?
— Сам знаешь, какую. Ту, которую ты учил фехтовать.
— Мии-яу!
— Нет, нет, милый. Тебе бы надо послать за ней. Я слышала, как она назвала свою профессию, и должна сказать, что существует тесная связь между хорошей готовкой и хорошей…
— Ты слишком много разговариваешь, женщина!
Она переключилась с английского на невианский.
— Слушаюсь, милорд муж. Ни звука не пророню я, коего не сорвется непрошенно с истосковавшихся по любви губ.
— Миледи жена моя любимая… дух изначальный Вод Поющих…
От невианского больше толку, чем от той тарабарщины, на которой говорят в Центре.
Приятное местечко — Центр; и жизнь у супруга Мудрости безбедная. После первого нашего посещения рыбацкой хижины Стар я как-то заикнулся, как приятно было бы однажды вернуться и пощипать форель на том самом симпатичном месте, у Врат, которыми мы попали в Невию.
— Эх, было бы оно на Центре.
— Будет.
— Стар, ты хочешь перевести его? Я знаю, что некоторые коммерческие Врата могут транспортировать солидный вес, но даже в этом случае…
— Нет, нет. Но ничуть не хуже. Дай-ка подумать. Понадобится примерно с день, чтобы его измерить, снять на стерео, взять пробы воздуха и так далее. Тип течения и всякое такое. А пока… За этой стеной нет ничего особенного, только электростанция и прочее. Скажем, дверь вот сюда, а место, где мы готовили рыбу, ярдах в ста отсюда. Будет закончено за неделю, или у нас появится новый архитектор. Подходит?
— Стар, ты такого не сделаешь.
— Почему же нет, милый?
— Перекраивать весь дом, чтобы у меня был ручей с форелью? Фантастика!
— Мне так не кажется.
— Тем не менее это так. Да и вообще, родная, вся соль не в том, чтобы перетащить тот ручей сюда, а отправиться ТУДА, в отпуск.
Она вздохнула.
— Как бы мне хотелось уйти в отпуск.
— Ты сегодня прошла отпечатывание. У тебя голос изменился.
— Это пройдет, Оскар.
— Стар, ты слишком быстро их принимаешь. Ты изматываешь себя.
— Возможно. Но как ты знаешь, судить об этом должна я сама.
— Как я знаю! Ты можешь судить все сущее, черт бы его побрал, как ты и делаешь, и это я знаю, а Я, твой муж, должен рассудить, когда ты работаешь сверх меры, и прекратить это.
— Милый, милый!
Такие случаи происходили слишком часто.
Я не ревновал ее. Этот призрак моего дикарского прошлого успокоился на Невии, меня он больше не преследовал.
Да и Центр не такое место, где этот призрак может запросто разгуливать. На Центре столько же брачных обычаев, сколько и культур — тысячи. Они аннулируют друг друга. Некоторые тамошние гуманоиды моногамны по природе, вроде, как говорят, лебедей. Так что в список “добродетелей” верность не входит. Подобно тому, как мужество — это храбрость перед лицом страха, так и добродетель — это порядочное поведение перед лицом искушения. Если нет искушения, не может быть и добродетели. Однако опасности эти несгибаемые однолюбы не представляли. Если — кто-либо по незнанию обращался к одной из таких целомудренных дам с предложением, то он не рисковал нарваться на пощечину или нож она бы отвергла его, не прерывая разговора. Если бы его услышал ее муж, тоже ничего не было бы; ревности не постичь автоматически единобрачной расе. Не то чтобы я когда-либо попробовал это проверить; они мне по виду — и по запаху — напоминали перебродившее тесто. Там, где нет соблазна, нет и добродетели.
Но возможности похвалиться “добродетелями” у меня были. Меня так и тянуло к той кошечке с осиной талией — а я еще узнал, что она принадлежит к такой культуре, в которой женщина не может выйти замуж, пока не докажет, что способна забеременеть, как в районах Южных Морей и в некоторых местах в Европе; никаких запретов своего племени она не нарушала. Еще больше меня соблазняла другая девочка, милашка с прелестной фигуркой, восхитительным чувством юмора и одна из лучших танцовщиц любой Вселенной. Она не кричала об этом на перекрестках; просто дала мне понять, что не слишком занята и вовсе не равнодушна, искусно используя окольные пути тамошнего жаргона.
