Очевидно, это не произвело на женщину никакого впечатления. Стюардесса наконец успокоила ее, но только после того, как пообещала ей, что она получит завтрак сразу же после старта. Когда я это услышал, я навострил уши. Я ведь тоже не завтракал.

“Икар” стартовал двадцатью минутами позднее, а потом кто-то сказал по системе оповещения:

— Внимание! Всем занять свои места! Подготовка к старту! — Я пошел к своему креслу, и стюардесса убедилась, что все мы крепко пристегнулись. Она предупредила нас, что мы не должны расстегивать ремней, пока она нам этого не позволит. Потом она отправилась на нижнюю палубу.

Я почувствовал, что в ушах моих щелкнуло и по кораблю пронесся легкий вздох. Я несколько раз сглотнул. Я знал, что они сделали: они выкачали земной воздух и заменили его обычной гелиево-кислородной смесью, давление которой составляло только половину нормального давления. Но одна из женщин — та самая — воспротивилась.

— Джозеф, у меня болит голова. Джозеф, я не могу дышать. Сделай же что-нибудь!

Затем она расстегнула ремни и встала. Муж ее тоже поднялся и заставил ее сесть и пристегнуться снова.

“Бифрост” немного наклонился, и динамик сообщил:

— Старт через три минуты.

А потом:

— Еще минута, — вслед за этим другой голос начал отсчитывать:

— Пятьдесят девять! Пятьдесят восемь! Пятьдесят семь!

Мое сердце колотилось так сильно, что я едва слышал эти слова. Отсчет продолжался:

— …тридцать пять, тридцать четыре, тридцать три, тридцать два, тридцать один, половина! Двадцать девять, двадцать восемь…

А потом голос сказал:

— Десять!

И:

— Девять!

— Восемь!

— Семь!

— Шесть!

— Пять!

— Четыре!

— Три!

— Два!..

Я не услышал ни “один!”, ни “старт!”, ни вообще ничего. В это мгновение что-то навалилось на меня, и мне показалось, что вот-вот придет мой конец. Однажды, когда я со своими товарищами исследовал одну пещеру, обвалилась глыба кварца и завалила меня так, что меня пришлось откапывать. Сейчас было так же, как и тогда, только теперь меня никто не откапывал.

Грудь моя болела. Мои ребра, казалось, были готовы сломаться в любое мгновение. Я не мог поднять и пальца. Я хватал губами воздух, но его мне не хватало.

По-настоящему я не боялся, потому что я знал, что мы стартовали на ускорении в несколько “G”, но я чувствовал себя ужасно неуютно. Я с трудом повернул голову и увидел, что небо уже стало пурпурным. Пока я на него смотрел, оно стало черным и на нем появились звезды, миллионы звезд. А потом через иллюминатор проник луч солнца.

Рев дюз был невероятным, но шум становился все тише и тише, а потом и вовсе исчез. Известно, что старые корабли были весьма шумными, пока их скорость не превышала скорости звука; но к “Бифросту” это не относилось. В нем было тихо, как внутри комнаты, обитой пуховыми подушками.

Делать было нечего, оставалось просто сидеть, уставившись в черное небо, пытаться дышать и бороться с тяжестью, навалившейся на грудь.

А потом — так неожиданно, что мой желудок сделал сальто, — я вообще потерял всякий вес.

Я могу сказать вам только одно: когда в первый раз оказываешься в невесомости, в этом нет ничего забавного. У тебя из желудка вылетает все. Чтобы этого не произошло, перед стартом необходимо как следует поголодать. Бывалые космонавты привыкают и великолепно переносят это — я имею в виду невесомость. Они говорят, что два часа сна в невесомости заменяют целую ночь на Земле. Я тоже привык к ней, но никогда не находил в ней никакого удовольствия.

“Бифрост” разгонялся чуть более трех минут. Это стало возможным благодаря высокому ускорению — почти в шесть “G”, иначе разгон занял бы гораздо больше времени. Потом мы на протяжении часа находились в невесомости, пока капитан не вывел “Бифрост” на орбиту “Мейфлауэра”.

Другими словами, мы падали вверх на высоту в двадцать тысяч миль, если так можно сказать. Это звучит довольно глупо. Каждый знает, что предметы падают вниз, а не вверх.

Но мы падали вверх.

Как и каждый человек, я получил в школе основы знаний по космической баллистике, знал небо и слышал множество забавных историй о невесомости в космическом корабле. Но если взять, например, меня, я не верил в это, пока я не испытал этого сам.

Возьмем, например, миссис Тарбаттон — женщину, которая хотела позавтракать. Я считаю, что она, как и все остальные люди, ходила в школу. Но она долго еще хотела пожаловаться капитану. Я, конечно, не знаю, что ей от него было нужно, — может быть, она хотела, чтобы он высадил ее на отдаленном астероиде.

Конечно, я испытывал сострадание к ней — и к себе. Вы хоть раз переживали землетрясение? Когда все, к чему вы с давних пор привыкли и считали надежным, вдруг начинает шататься и твердь под вашими ногами больше не отвечает своему названию? Здесь это было именно так и даже еще хуже.

Я не хочу повторять здесь уроки физики, но если космический корабль летит по орбите, вверх или куда-нибудь еще, то он вместе со всем содержимым движется в одном направлении, и кажется, что он падает в бесконечно глубокую пропасть. Только один желудок, кажется, делает исключение и поднимается вверх, к горлу.

Это было первое, что меня поразило. Я был крепко пристегнут, чтобы не парить по всему помещению, но я чувствовал слабость, дрожь в теле и головокружение, как будто меня кто-то ударил под дых. Потом мой рот наполнился слюной, я сглотнул и горячо пожалел о том, что съел этот кусочек шоколада. Но это мне не помогло.

Единственное, что меня спасло, — то, что я не позавтракал. Многим другим пассажирам так не повезло. Я постарался не присматриваться. Я намеревался, как только мы окажемся в невесомости, отстегнуться и подплыть к иллюминатору, но теперь я отказался от этого намерения. Я остался пристегнутым и сосредоточил все силы на подавлении дурноты.

Стюардесса вернулась с нижней палубы и вошла на нашу. Она оттолкнулась кончиками пальцев и ухватилась рукой за центральную опору. Потом она, как лебедь, подплыла и осмотрелась вокруг. Оттуда был великолепный обзор, однако в данное мгновение я не был способен оценить это.

— Все в порядке? — весело спросила она.

Это было глупое замечание, но стюардессы и медицинские сестры ведут себя только так. Кто-то застонал, и какой-то ребенок в другом конце помещения заплакал. Стюардесса приблизилась к Тарбаттон и сказала:

— Теперь вы можете получить завтрак. Что вам подать? Яичницу-болтунью?

Я стиснул зубы и отвернул голову. Почему она не может помолчать? Потом я снова огляделся. Ей придется дорого заплатить за это глупое замечание, потому что ее обязанность составляет поддержание чистоты.

Когда с миссис Тарбаттон было закончено, я сказал:

— Э… э… мисс…

— Эндрюс.

— Мисс Эндрюс, нет ли возможности сделать инъекцию?

— Сейчас, дружок, — сказала она улыбаясь и достала иглу из маленькой сумочки на своем поясе. Она подала мне шприц. Я сделал себе укол, и на мгновение мне показалось, что сейчас шоколад окончательно покинет мой желудок. Но потом все прошло, и мое положение показалось мне почти приятным.

Стюардесса оставила меня и дала шприцы еще паре человек, которым было так же плохо, как и мне. Миссис Тарбаттон получила от нее еще одну инъекцию, которая полностью отключила ее. Первые храбрецы отстегнулись и поплыли к обзорным иллюминаторам. Я обнаружил, что тоже могу попытаться это сделать.

Это было не так легко, как казалось, — парить в невесомости. Я отстегнул пояса безопасности и встал. То есть, я хотел встать. В следующее мгновение я затрепыхался в воздухе и попытался ухватиться за что-нибудь.

Я перевернулся в воздухе и врезался затылком в нижнюю часть рубки управления. Я увидел звезды, но не в иллюминаторе, а в своих собственных глазах. Потом пол палубы с креслами снова приблизился ко мне.

Я попытался ухватиться за ремень безопасности и остановиться. Кресло, которому принадлежал этот ремень, было занято толстым низеньким мужчиной. Я сказал: