Объединенными усилиями мы получили Оскара. [52]

Потом в зал внесли piece de resistance, целиком зажаренную тушу; ее несло четверо человек. Судя по размеру и форме, это мог быть “крестьянин, жаренный под стеклом”. Но что бы это ни было, оно было мертво и издавало замечательный запах, я съел порядочно и протрезвел. После жаркого нам подали всего 8 или 9 других блюд, бульоны, шербеты да прочие мелочи. Общество порядком расслабилось и уже не задерживалось за столиками. Одна из моих девушек уснула и пролила чашу с вином; примерно в это время до меня и дошло, что большая часть толпы рассосалась.

Дорал Летва, усиленная с флангов двумя девушками, сопроводила меня в мои палаты и уложила меня в постель. Они притушили свет и удалились, пока я пытался составить в уме галантное пожелание доброй ночи на их языке.

Они вернулись, сбросив все драгоценности и прочие помехи, и замерли у края моей постели, как три Грации. Я еще раньше решил, что две молодки — дочки этой мамаши. Той, что постарше, было лет, наверное, восемнадцать, в самом соку и наверняка вылитая мамаша в ее возрасте; младшая казалась моложе лет на пять, едва достигшая зрелости, ничуть не менее красивая для своего возраста и вполне сознающая свои силы. Она покраснела и опустила глаза, когда я на нее посмотрел. А вот восемнадцатилетняя сестра ее ответила мне знойным, откровенно вызывающим взглядом.

Их мать, обняв обеих за талии, объяснила просто, но в рифму, что я почтил их крышу и стол — а теперь настал черед постели. Что было бы угодно Герою? Одну? Двух? Или всех троих?

Я слабак. Мы это уже знаем. Если бы младшая сестра не была ростом с тех коричневых сестричек, что напугали меня когда-то, я бы и проявил апломб.

Но ведь, черт возьми, нельзя было даже закрыть двери. Кругом одни арки. А Джоко-три-ока мог проснуться в любое время; я не знал, где он. Не стану утверждать, что никогда не спал с замужней женщиной или с чьей-нибудь дочерью в доме ее отца, но в таких делах я всегда следовал принятым в Америке мерам предосторожности. Это недвусмысленное предложение испугало меня сильнее, чем Рогатые Придурки. То есть я хотел сказать “Призраки”.

Я стал пыхтеть над переводом своего решения на языке поэзии.

Это мне не удалось, зато удалось донести до них идею отказа.

Малышка заревела и убежала. Ее сестрица пронзила меня взглядом, фыркнула: “Герои!” и ушла следом. Их мамочка только посмотрела на меня и вышла.

Она вернулась минуты через две. Говорила она очень официально, явно сдерживая себя из последних сил, и молила дать ей знать, не встретила ли какая-либо женщина в этом доме благосклонности Героя? Пожалуйста, ну кто она? Не мог бы я ее описать? Может быть, их провести передо мною, чтобы я смог указать ее?

Я как мог попытался объяснить, что, если бы я вообще стал выбирать, то выбрал оы именно ее, но я устал и желал только одного — уснуть в одиночестве.

Летва сморгнула слезы, пожелала мне отдыха, достойного Героя, и вышла во второй раз еще стремительнее. На какой-то миг мне показалось, что она вот-вот мне врежет.

Спустя пять секунд я вскочил и попытался догнать ее. Но ее уже не было, галерея была темна.

Я уснул, и мне приснилась Шайка Холодных Вод. Они были еще уродливее, чем намекал Руфо, и пытались заставить меня есть большие золотые самородки, все до единого с глазами Элмера.

РУФО тряс меня, заставляя проснуться.

— Босс! Вставайте, скорее же!

Я залез с головой под одеяло.

— ’ди о’сюда!

Во рту стоял вкус гнилой капусты, в голове гудело, и уши свернулись бантиком.

— Да скорее же! Она велит.

Я встал. Руфо был в нашей одежде Скоморохов и со шпагой, поэтому я оделся так же и нацепил своию. Прислужниц моих что-то не было видно, так же как и одолженных мне нарядов. Я, спотыкаясь, побрел вслед за Руфо в громадный обеденный зал. Там уже была Стар, одетая по-дорожному, с мрачным выражением на лице. Изысканного убранства прошлой ночи как не бывало; все было голо, как в заброшенном амбаре. Стоял лишь один непокрытый стол, а на нем лежал кусок холодного мяса с застывшим жиром; рядом лежал нож.

Я посмотрел на него без аппетита.

— Что это?

— Ваш завтрак, если вы его пожелаете. А я не стану оставаться под этой крышей и есть холодное плечо.

Такого тона, такой манеры я никогда от нее не слыхивал. Руфо коснулся моего рукава.

— Босс. Давайте исчезнем отсюда. Поскорее.

Так мы и сделали. Не было видно ни души ни в самом доме, ни снаружи, не было даже детей или собак. Однако нас ждали три лихих жеребца. Я имею в виду этих восьминогих пони-тандемов, лошадиный вариант таксы; они были оседла ал и готовы в путь. Седельные устройства их были сложны; на каждую пару ног был одет кожаный хомут, и груз распределен с помощью горизонтально изогнутых жердей, по одной с каждой стороны, а на всем этом устанавливалось кресло со спинкой, обшитым сиденьем и ручками. К каждой ручке подводилась рулевая веревка.

Тормозом и по совместительству акселератором служил рычаг, расположенный слева, и неудобно даже говорить, каким образом зверей заставляли выполнять приказания. Однако “лошади”, казалось, не возражали.

Это были не лошади. Головы их были слегка похожи на конские, но копыта заменялись лапами, и они были всеядны, не на одном сене работали. Однако со временем эти зверушки начинают нравиться. Моя была черной в белых пятнах — прелесть. Я назвал ее Арс Лонга. [53]У нее были одухотворенные глаза.

Руфо пристегнул мой лук и колчан к багажной полке позади сиденья и показал мне, как садиться в седле, обращаться с привязными ремнями и с удовольствием отдыхать, положив ноги на специальные подставки вместо стремян и опираясь на спину, — не менее удобно, чем место I класса в самолете. Мы быстренько снялись с места и пошли ровном ходом в десять миль в час; мы шли рысью (единственный аллюр которым обладают длиннолошади), но она смягчалась их восьмимоторной подвеской, так что езда напоминала движение автомобиля по гравийной дороге.

Стар скакала впереди, она не произнесла больше ни слова. Я попытался заговорить с ней, но Руфо тронул меня за руку.

— Босс, не надо, — тихо сказал он. — Когда Она такая, то все, что остается делать, это ждать.

Как только мы вошли в колею — Руфо и я колено к колену, а Стар впереди, вне пределов слышимости, — я сказал:

— Руфо, да что же такое случилось?

Он нахмурился.

— Нам этого не узнать. У НЕЕ была ссора с Доральцем, это ясно. Но нам лучше делать вид, что этого вовсе не случилось.

Он замолчал, я тоже. Может, Джоко вел нахально себя со Стар? Пьян-то он был, это точно, а мог и начать приставать к ней. Но я не мог себе представить, что Стар окажется неспособной обойтись с мужчиной так чтобы избежать насилия, не оскорбив его чувств.

Это привело меня к другим мрачным мыслям. Если бы старшая сестра пришла ко мне одна… Если бы мисс Тиффани не отключилась под столом. Если бы моя огневолосая служанка явилась раздеть меня, как она, насколько я понял, собиралась… Эх черт!

Вскоре Руфо ослабил свой привязной ремень, — опустил спинку сиденья, поднял подставки для ног в положение отдыха, закрыл лицо платком и захрапел. Спустя некоторое время то же сделал и я; спал я мало, завтрака не было, зато было королевских размеров похмелье. Моей “лошади” никакая помощь была не нужна; обе держались следом за животным Стар.

Проснувшись, я почувствовал себя лучше, не считая голода и жажды. Руфо все еще спал; жеребец Стар был все еще в 50 шагах впереди. Растительность кругом была по-прежнему роскошная, а впереди, примерно в полумиле, стоял дом — не богатое поместье, а просто ферма. Я мог видеть колодезный журавль, и тут же подумал о покрытых мхом бадьях, прохладных, мокрых и шибающих тифом — что ж, меня напичкали вакцинами еще в Гейдельберге; я хотел напиться. Воды, конечно. А еще лучше пива — тут поблизости делали чудное пиво.