Но больше среди польских «украинофилов» было тех, кто обращал взоры к малороссийской истории и культу­ре в поисках ушедшего «золотого века» Речи Посполитой. Идеализируя польско-малорусские отношения как эпоху братства и сотрудничества, они намеревались использо­вать эту идеализированную картину для политических нужд дня сегодняшнего. Так, выходец из шляхетской се­мьи Т. Падура и волынский помещик В. Ржевусский реши­ли добиваться независимости Польши путём формирова­ния в малороссийском обществе пропольских ориентаций и пропаганды идей антироссийского сепаратизма. А чтобы те легче усваивались, предлагали облечь их в казачьи одеж­ды. Фактически эти люди (как и их единомышленники) приступили к созданию «казачьего мифа», стремясь при­вить памяти о казачестве и Гетманщине отчётливую антироссийскую и пропольскую направленность. И тем самым превращая эти уже давно ушедшие в небытие исторические феномены в идеологическую реальность современности.

Для этого Падура и Ржевусский собирали фольклор, а чаще самостоятельно сочиняли песни и «думы», в ко­торых прошлое Малороссии толковалось в политически нужном для польского движения духе. Ими даже была создана специальная школа лирников, выпускники кото­рой и должны были, посещая корчмы и народные гуляния, распространять среди крестьян Волыни и Правобережья эти думы и песни, тем самым исподволь формируя их мировоззрение[114]. Ещё одним видным украинофилом, писав­шим «думы» и поэмы об Украине, Запорожье и казачестве, был Ю. (Богдан) Залесский. Впрочем, воспевал он лишь те эпизоды, которые касались совместной жизни поляков и украинцев и их борьбы с татарами и турками, и стара­тельно умалчивал обо всём, что не вписывалось в эту схему «польско-украинского братства».

Впрочем, влияние подобных «дум» и их сочинителей в крестьянской среде оказалось вовсе не таким значитель­ным, как на то рассчитывали польские украинофилы. А вот в магнатских поместьях Правобережья и Волыни деятель­ность Падуры, Ржевусского и их лирников нашла широ­кий отклик. И многие поляки отдавались украинофильству с настоящим увлечением, иногда даже меняя свою идентичность на «украинскую», хотя мировоззренческая ориентация таких людей всё равно оставалась изначально пропольской.

В отличие от малорусского и великорусского, польское течение практически сразу приобрело политические чер­ты: украинофильскую окраску и антироссийскую направ­ленность в духе идей Духинского, Падуры, Ржевусского, Б. Залесского. Ведь это должно было послужить делу вос­становления Польши в границах 1772 года (не случайно, что основатели и приверженцы польского украинофильства прошли через восстание 1830-1831 годов). Это поль­ское интеллектуально-идеологическое течение оказало влияние на культурную и политическую жизнь малорос­сийского общества — в основном на появившееся чуть позже, в 1840-е годы, украинофильское (украинское) дви­жение, которое своим мировоззрением и самим возникно­вением в большой степени было обязано как раз ему. Одна­ко именно по причине такого своего характера и целей это направление в «малоруссистике» стояло особняком от двух других — великорусского и малорусского.

Каждое из этих последних имело некоторую специфику, например побудительные мотивы. Так, малороссы (к при­меру, П. П. Гулак-Артемовский, Г. Ф. Квитка (Основьяненко), И. П. Котляревский, В. Г. Маслович, М. А. Максимо­вич, Н. А. Маркевич, В. Н. Забела) с увлечением отдавались изучению своей этнической природы или же, как В. Т. Нарежный, А. А. Перовский или О. М. Сомов, в своей лите­ратурной работе использовали тот материал, который им был хорошо знаком. Великороссы же (А. Павловский, И. Е. и И. И. Срезневские, К. Ф. Рылеев, Ф. Н. Глинка, А. А. Ша­ховской, А. С. Пушкин, А. Н. Нахимов и другие) или об­русевшие россияне (Н. А. Цертелев) именно что открыва­ли для себя Малороссию. Однако и те, и другие ставили перед собой цели исключительно познавательные и худо­жественные.

Впрочем, чёткой грани между этими течениями не было, они перетекали друг в друга — и географически, и сюжетно, и на личном уровне. Малороссийская тема­тика, по понятным причинам, активно разрабатывалась в Харькове — в открытом там в 1804 году университете и группировавшихся вокруг него литературных кружках и журналах: «Харьковском демокрите», «Украинском вест­нике», «Украинском журнале» (издатели Р. Т. Гонорский и Е. М. Филомафитский). Слово «украинский» в их назва­нии объяснялось географической локализацией: Харьков был центром Слободской Украины, да и Харьковская гу­берния до 1835 года именовалась Слободско-Украинской. Можно отметить и ещё один литературно-философский кружок, находившийся на Слобожанщине, — «Поповскую академию» А. А. Палицына, получившую название по селу Поповка Сумского уезда, где и располагалась «академия».

Однако не меньшим, а то и большим центром «малоруссистики» были столицы, и особенно Петербург. Там печа­тались художественные произведения, так или иначе за­трагивавшие бытовые стороны и историческое прошлое Малороссии, там выходили первые литературные опыты на малороссийском наречии, там издавались фольклорные и краеведческие труды и сборники. Именно там прожива­ла и основная масса читателей — потребителей этого куль­турного продукта. В Петербурге на литературном и жур­налистском поприще работало немало малороссов, в том числе занимавшихся украинской тематикой. А в харьков­ских журналах и кружках над художественным и научным познанием Малороссии бок о бок с малороссиянами тру­дились и великороссы: как уроженцы Слобожанщины, так и выходцы из других губерний.

Да и на личном уровне порой непросто было разобрать, кого к какому направлению относить, как тех же Алексея Перовского, Ореста Сомова, Василия Нарежного и ещё це­лого ряда других. К примеру, останься малоросс Сомов работать в Харькове (даже пиши он целиком на русском языке), его можно было бы отнести к малорусскому направ­лению. Но поскольку он переехал в столицу, то, несмотря на своё этническое происхождение, имеет больше основа­ний быть отнесённым к направлению великорусскому.

Не может до конца «развести» эти направления даже субъективный фактор, то есть индивидуальные предпо­чтения человека, то, какую культуру — русскую или мало­русскую — он считал более близкой себе и отдавал ей боль­ше предпочтения (речь в данном случае о малороссах). Это будет характеристикой скорее количественной, нежели качественной: свою деятельность литераторы-малороссы рассматривали как часть общероссийского литературно­го процесса и активно участвовали в русской культурной жизни. И это будет справедливым даже для тех из них, кто, как Григорий Квитка, Пётр Гулак-Артемовский или некоторые другие, часть своих произведений писали по-малороссийски[115].

Что уже говорить о людях вроде Сомова, которые не ви­дели необходимости параллельно общерусской развивать ещё и особую малороссийскую словесность, пусть даже как её локальный вариант. Так, в отзыве на «Полярную звезду на 1825 год» он подчёркивал, что было бы жела­тельно, чтобы «Полярная звезда» и дальше продолжала бы рассказывать «нам о нашей отчизне» и «приобрела славу ещё прочнейшую и блистательнейшую — заставила бы русских читателей... полюбить всё русское: и великие наши воспоминания, и коренные обычаи, и язык звуч­ный и благородный»[116]. Ведь действовали оба направления в рамках русской культуры, в едином интеллектуальном, эстетическом и языковом поле, на котором трудились и ве­ликороссы, и малороссы, своей аудиторией считая всю рус­скую публику.

Кроме того, малороссов-литераторов или собирателей фольклора интересовала далеко не только украинская те­матика, но и сюжеты, не связанные с местной этнической спецификой. Большим вниманием пользовались, скажем, исторические события, причём не из казачьей, а именно русской истории. «Слово похвальное царю Иоанну Васи­льевичу IV» пишет Иван Ф. Богданович, «Слово похваль­ное Александру Ярославичу Невскому» — К. Парпура, переводами на современный русский язык «Слова о пол­ку Игореве» занимаются харьковские поэты. Более того, литераторы-малороссы (Василий Капнист, Иван Богдано­вич, Орест Сомов, А. В. Склабовский, Ю. И. Райдаровский) занимаются изучением великорусского фольклора и бы­линных образов, стилизацией русских народных песен, плачей, сказочных сюжетов[117].