Продолжает существовать и то восприятие Украины, которого придерживались оппозиционные властям груп­пы российского общества и которое в наши дни исповеду­ют либерально-западнические круги.

И, конечно, хранится в народе тот образ духовного и на­ционального единения двух частей Руси, что мыслился и создавался на протяжении столетий в каждой из них и был гениально закреплён Гоголем в «Тарасе Бульбе».

При этом два последних, скажем так, историко-полити­ческих, нюанса этого образа вполне совмещаются со всеми остальными. К примеру, и человек, разделяющий общерус­ское мировоззрение, и тот, который его отвергает, могут совершенно одинаково воспринимать Украину через уже знакомый «песенно-плящущий» этнографический образ. Или замечать её региональную «лоскутность». Или смо­треть на эту территорию как на место действия предков. Ведь историко-политические нюансы образа пребывают в противоречии лишь друг с другом.

Впрочем, расходиться они начинают уже по отношению к данной территории как к исторической колыбели России. Людьми либерально-западнических взглядов этот нюанс восприятия актуализируется довольно слабо. Первый, из­начальный пласт образа этой земли (в исторической и ре­лигиозной его ипостаси) более востребован и символичен именно для тех, в ком живёт чувство исторического и культурно-национального единства России и Украины как неразрывных частей одной Русской земли.

И именно для этого образа (и русского сознания во­обще) последние двадцать лет стали особенно непросты­ми. Слишком многим на Украине, в мире и даже в России хотелось бы, чтобы русские и украинцы стали по-иному воспринимать друг друга. Не является секретом то, с ка­кой настойчивостью и последовательностью все эти годы на Украине, причём на самом высшем, государствен­ном уровне, творился (и продолжает твориться по сей день, пусть временами и не так откровенно) образ России как чуждого и враждебного мира. А если даже и не враж­дебного, то уж точно чужого, «не своего».

В России подобного не наблюдалось, напротив, неизменно подчёркивался дружеский и добрососедский характер взаимо­отношений двух стран. Однако и здесь просматривается иду­щая сверху (от господствующих ныне политических и идео­логических сил) тенденция рассматривать Украину как нечто совершенно постороннее, как сугубо «соседнее» простран­ство. В этом же ряду находятся и попытки, ущербные в исто­рическом и кощунственные в духовном и культурном смысле, начинать отсчёт русской (или, как больше нравится пред­ставителям этого идеологического направления, российской) истории, культуры и национальной идентичности из глухих уголков Новгородской земли, Северо-Восточной послемонгольской Руси, а то и вовсе из Золотой Орды и некоего «ев­разийского исторического пространства», в котором исчезают и растворяются не только русские, но и сама Россия.

Иными словами, если на Украине (среди адептов идеологии украинства и использующих её в своих целях государствен­ных чиновников) есть стремление отрезать от своей истории и идентичности Великую и Белую Русь, Россию и Русский мир вообще, то в России среди либерально-западнических (и весьма влиятельных в общественной жизни и власти) кру­гов имеется тенденция отказаться от киевской и западно-русской части своей истории и идентичности. И тем самым оторвать Россию от своих духовных и исторических корней. И потому как нельзя более актуально звучит в наши дни при­зыв Гоголя к единению и духовному братству.

История уже разводила Западную и Восточную Русь (как теперь Украину и Российскую Федерацию) по разным политическим и даже цивилизационным «квартирам». Но тогда, в средние века, народное сознание (и низов, и правя­щей элиты, и тогдашней интеллигенции), причём в обеих её частях, не захотело примириться с этим, казалось бы, свер­шившимся фактом. Не идёт оно на поводу у сиюминутной конъюнктуры и сейчас. Несмотря на то что место «Малорос­сии» (не говоря уже о «Южной Руси») теперь заняла «Укра­ина» — уже по определению и «национальности» более далёкая от России и русскости, чем они, и несмотря на все перипетии последних лет, эта земля и её народ всё равно рассматривались и рассматриваются русским сознанием как свои и родные. И такое отношение к ним, такой их образ в огромной степени стал возможным, в том числе, благодаря Николаю Васильевичу Гоголю, который, в свою очередь, уже сам стал символом и хранителем этого духовного единства.

Политическая ситуация переменчива. Никто не зна­ет, как будет выглядеть русско-украинское политическое и культурное пространство в будущем. Но пока люди в России и на Украине помнят Гоголя, читают его, слышат то, что он хотел донести до своих соотечественников — со­временников и потомков, это пространство будет единым. Русский мир будет жить, а образы России и Украины, рус­ских (великороссов) и украинцев (малороссов), при всех возможных нюансах, будут сохранять главное — отноше­ние друг к другу как к своим.

Москва, декабрь 2010—май 2011 г.

Заканчивается книга, дочитаны её последние страницы. Осталось сделать лишь последний штрих. Обычно в при­ложении помещают какие-нибудь документы или иные свидетельства, призванные дополнить сказанное выше и служить ему подтверждением. Но в данном случае при­ложению отводится и ещё одна роль. «Словом к читателю» открывалась эта книга, и логично будет тем же её и завер­шить. Только уже «словом» не автора, а её главного героя — самого Николая Васильевича Гоголя.

Конечно, лучший способ услышать то, что он хотел сказать, — это ещё раз перечитать его произведения, оку­нуться в поэзию гоголевского слова, воочию увидеть и Ма­лороссию, и Петербург, и запорожцев, и летящую птицей- тройкой Русь. А может, и обратиться к письмам Гоголя и через них взглянуть на него самого, на его время, на Рос­сию. Но одно Слово Гоголя можно и нужно привести пря­мо здесь и сейчас. Это — речь Тараса о Русской душе и Рус­ском товариществе, и заключительные строки повести, которые как бы продолжают и завершают великое Слово Гоголя, вложенное им в уста казацкого атамана[307].

Как будто про наши дни сказано оно. Про нашу жизнь, сирую и подлую оттого, что забыто ныне на Руси и свя­тое товарищество, и русское чувство. А ещё оно про то, как надо жить, каким надо быть, чтобы жизнь стала другой. И потому Слово это нашему народу, в России и на Украине (и, конечно же, в Белоруссии) пребывающему, нужно сей­час, как ничто другое. Вот оно.

«.И когда всё было сделано как нужно, сказал (Тарас. — А. М.) речь козакам, не для того, чтобы ободрить и осве­жить их, — знал, что и без того крепки они духом, — а про­сто, самому хотелось высказать всё, что было на сердце.

— Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в ка­кой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пыш­ные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои кня­зья, а не католические недоверки. Всё взяли бусурманы, всё пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товари­щества! Отец любит своё дитя, мать любит своё дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь своё дитя. Но породниться родством по душе, а не по кро­ви, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь, и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, — видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а. — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою голо­вою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; ду­мают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запе­чатанные меды их. Перенимают, чёрт знает, какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продаёт, как продают без­душную тварь на торговом рынке. Милость чужого коро­ля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который жёлтым чёботом своим бьёт их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, ка­ков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклон­ничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемыч­ный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, что­бы умирать, — так никому ж из них не доведётся так уми­рать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!