Государственный визит открылся ослепительным банкетом во дворце Квиринал, резиденции Савойской династии. Гитлер обменялся пустыми любезностями с королем Виктором Эммануилом III и августейшей семьей, холодно отвечавшими ему тем же. Гитлер и его непосредственное окружение (но не Ева) остались в Квиринале на ночь. Ева и ее сопровождающие поселились инкогнито в отеле «Континенталь». Она попала на аудиенцию к Папе Римскому, что ее, как набожную католичку, очень впечатлило и взволновало. Когда Муссолини наконец понял, кто она, то прислал ей в подарок безумно дорогой саквояж крокодиловой кожи, полный всевозможных туалетных принадлежностей и итальянской косметики. Ева, должно быть, очень обрадовалась как самому подарку, так и тому, что он означал — молчаливому признанию ее роли в жизни Гитлера. Они с фюрером ухитрялись время от времени встречаться — ненадолго и незаметно. По плану его маршрута видно, что они посещали одни и те же места — Рим, Флоренцию и Неаполь — в одни и те же дни. Похоже, все принимали ее за безымянную зрительницу, запечатлевающую на пленку парады, мощь и блеск. 5 мая в Неаполе какой-то незнакомец угрожал ей ножом, явно не подозревая, с кем имеет дело. Она осталась невредима и отправилась смотреть парад военно-морского флота, а потом, вечером — великолепное представление «Аиды» Верди, правда, не в королевской ложе Гитлера. Итальянцы называли Еву la bella bionda — белокурая красавица, — что весьма ей льстило. Фюрер со своей свитой пробыл в Италии недолго. Он выехал из Рима через пять дней, 9 мая, заручившись согласием Муссолини не вмешиваться ни в какие действия против Чехословакии, и к десятому числу вернулся в Бергхоф.

Ева со своими спутницами осталась в Италии. Спотыкаясь на высоких каблуках, она бродила по древним площадям, вымощенным булыжником, забиралась на ступени флорентийского Понте Веккио со своей матерью, обе — в серых шерстяных костюмах и тирольских шляпках с перьями, во всем блеске баварской роскоши. Ева, Имельда Маркос Третьего рейха, заказала еще обуви от своего любимого производителя, хотя имела уже десятки пар.

Сальваторе Феррагамо писал в автобиографии: «Персидская царица Сорайя, Мэй Уэст, Павлова и Ева Браун носили обувь размера 6В» (соответствует английскому размеру 4–4,5 или европейскому 36,5–37, размеры Феррагамо отличаются от размеров других производителей). И далее:

Бывалые туристы отправились дальше, в Помпеи, где Ева снимала на пленку развалины, статуи и фрески. Они забирались на Везувий, заглядывали в кратер вулкана, не забывая позировать перед объективом. На Капри они остановились в отеле «Бельведер», в Равенне Ева снова проводила съемки, в Венеции тоже: в этот раз на мосту Вздохов. Ева снимала с неудержимой жадностью: ресторанчики, кофейни, бассейны, скалы и лодки, соломенные шляпы, просящих милостыню детей — все. «Сейчас вы увидите настоящую Италию!» — говорил Гитлер, когда гости усаживались смотреть любительские фильмы Евы на экране домашнего кинотеатра в Оберзальцберге. Для Евы эти съемки означали больше, чем просто «А это я на отдыхе». Они символизировали ее стремление работать когда-нибудь в мире кино… если не актрисой, то, может быть, режиссером. Надежды и иллюзии помогали ей жить.

Когда две недели спустя Ева и ее сопровождающие вернулись в Бергхоф, кто-то заснял, как Гитлер встречает их. Это не могла быть Ева, так как на пленке он бесстрастно пожимает ей руку. Она красуется в новой норковой шубке длиной в три четверти, а Гретль — в роскошном меховом жакете. Когда он ушел в дом, дамы уселись на балюстраду, чтобы похвастаться новыми итальянскими туфельками ручной работы, кокетливо скрестив ножки. Подобных предметов роскоши ни одна из них не могла бы себе позволить сама. Щедрость Гитлера в ком угодно заглушала голос совести.

Он был щедр ко всем своим близким. Его завещание, составленное 2 мая 1938 года, признает первостепенную роль Евы в его жизни. Важно, что она является первым лицом, упомянутым в списке его наследников: «а) Фрейлейн Еве Браун из Мюнхена пожизненное ежемесячное содержание в 1000 марок, то есть 12 000 марок в год». Не сумма (щедрая вполне, но не чрезмерно), а ее место во главе списка говорит за себя. Столько же он оставил своим сестрам Ангеле (которая теперь жила в Дрездене) и Пауле (все еще в Вене), а старшему сводному брату Алоису назначил единовременную выплату в 60 000 марок. Касательно его служащих, интересен выбор лиц, которым он оставил деньги. Его мюнхенская экономка Анна Винтер получала по завещанию 150 марок в месяц пожизненного содержания. Его «старому другу» Юлиусу Шаубу — личному адъютанту на протяжении многих лет — полагалась единовременная выплата в размере 10 000 марок, а также по 500 марок в месяц до конца жизни. Карл Краузе, его денщик, заслужил пожизненную ежемесячную пенсию в 100 марок. Но ни словом не упомянуты закадычные приятели, воображавшие, что они на особом счету — такие, как Гофман и Аман, — не говоря уже о мошенниках Бормане и Гиммлере. Видимо, он счел, что они сами прекрасно смогут о себе позаботиться. И самое главное: в последнем пункте Гитлер распорядился, чтобы «содержимое комнаты в моей мюнхенской квартире, которую когда-то занимала моя племянница Гели Раубаль, было передано моей сестре Ангеле (ее матери)». Комната хранила душераздирающие воспоминания, и он не мог допустить, чтобы вещи остались без присмотра. Маловероятно, что Ева видела завещание, но если бы она пережила Гитлера, то упоминание о Гели больно задело бы ее, о чем он, конечно, знал. Пусть она была первой в его списке, но последняя мысль Гитлера устремлялась к Гели.

Тем не менее со временем Ева становилась все более необходима ему. На это указывает и его вечное беспокойство о ней: ворчание, что она, мол, должна водить машину помедленнее, кататься на лыжах поосторожнее. Что шло вразрез с ее беспечной натурой и страстью к энергичным упражнениям. «Когда она уезжала кататься на лыжах и не возвращалась до темноты, он страшно переживал», — вспоминает Альберт Шпеер в своих мемуарах. Похоже, Гитлер, сам того не замечая, глубоко привязался к «мюнхенской девочке», с которой был столь пренебрежителен: привык к ней не только в сексуальном, но и в эмоциональном отношении. Это должно было стать полной неожиданностью для человека, стремившегося быть самодостаточным, недосягаемым, богоподобным. Для человека, якобы равнодушного к чарам отдельной женщины, зато купающегося в обожании миллионов.

По прошествии трех лет с приезда Евы порядки в Бергхофе прочно закрепились, и определился круг завсегдатаев. На официальном групповом снимке, сделанном в новогоднюю ночь в преддверии 1939 года, выстроились самые близкие Гитлеру люди, кому он доверял, с кем мог расслабиться.

Они роскошно одеты, но, несмотря на вечерние наряды, а может быть, именно из-за них, улыбки выглядят натянуто, совсем не как у друзей, собравшихся вместе на праздник. Сидящий посередине Гитлер мрачнее всех. Учитывая немецкую озабоченность старшинством и иерархией (даже композиция ежегодных школьных фотографий организована по этому принципу), можно с уверенностью сказать, что расположение лиц на данном новогоднем снимке показательно. Итак, первый ряд: Генрих Гофман, Гретль Браун, доктор Тео Морелль, Ильзе Браун, Филлип Булер (глава канцелярии по делам партии), Герда Борман, Гитлер, Ева Браун, Мартин Борман, Анни Брандт. Во втором ряду стоят Криста Шрёдер, Герда Дарановски, Альберт и Маргрет Шпеер, Ханни Морелль и несколько неизвестных. В третьем, заднем ряду: Макс Вюнше, некто похожий на Альберта Бормана, брата более знаменитого Мартина, Якоб Берлин (финансовый директор «Даймлер-Бенц»), фрау Эссер (жена Германа Эссера, старого мюнхенского друга), господин Тейссен, генерал Рудольф Шмундт (адъютант Гитлера в вермахте), Марион Шёнман (подруга Евы и жена Тейссена), доктор Карл Брандт и Кристиан Вебер (крейслейтер, то есть руководитель партийной организации Мюнхена).