«Эти песни… — признается писатель и карикатурист Томи Унгерер, взрослевший в годы национал-социализма, — эти песни действуют как наркотик. <…> Если вас воспитали нацисты, их песни продолжают звучать в мозгу двадцать, тридцать лет спустя». Он добавил, что, невзирая на все, что было, песни, которые он выучил мальчишкой, по сей день помогают ему бороться с унынием, пусть их слова и банальны и нелепы.

А вот Ева и моя мать Дита пели, должно быть, популярные песенки, шлягеры с лирическими текстами о настоящей любви и вероломстве. Мама больше всего любила Schau mich bitte nicht so an — «Не смотри на меня так, прошу» — на мотив La vie еп rose («Жизнь в розовом цвете»). Обе обожали кино и были поклонницами кинозвезд. Имена тех, кем восхищалась Ева, я часто слышала и от матери: знаменитый «печальный клоун» Грок; певицы Зара Леандер (шведка по рождению, принявшая немецкое гражданство), Сари Барабас и другие, кого уже не припомню; Лотте Ленья (ее скрипучий голос идеально подходил для песен на стихи Бертольта Брехта) и ее муж композитор Курт Вайль. И конечно же Марлен Дитрих, чье потрясающее исполнение сделало «Лили Марлен» культовой песней Второй мировой войны как для немцев, так и для британцев, — божественная Дитрих, которая, когда не изображала светскую даму, в элегантном смокинге и брюках могла выглядеть сексуальнее любого мужчины. Эти звезды сформировали представления Евы о привлекательности и обаянии, моя мать же отдавала предпочтение более «естественным» красавицам вроде Ингрид Бергман и Магды Шнайдер. Зара Леандер говорила: «Девяносто процентов моих песен — о любви. Потому что девяносто процентов людей считают, что любовь важнее политики…» Это высказывание отражает неизменные убеждения Евы. Как ни странно, Ева любила и творчество Курта Вайля, особенно «Солдатскую песню» про пушки: «От Гибралтара/До Пешавара/Пушки — подушки нам»[10].

Во многих отношениях Ева Браун и Дита Шрёдер походили на всех молодых женщин своего времени: полные и энергии и уныния; бунтующие против старшего поколения, ограничивающего их свободу выбора, и все же привязанные к нему. Да, привязанные, потому что, несмотря на случающиеся порой ссоры и обиды, девушки жили в уютном семейном кругу. Спортивные мероприятия по выходным и совместные каникулы доставляли им удовольствие. Но гораздо важнее для них было общение с друзьями: походы в кино, обсуждение звезд экрана, киножурналов, актрис и певцов. Поклонение определенной знаменитости называлось Schwärmerei — детская влюбленность, о которой наши школьницы говорят «втюрилась» или «втрескалась». Ева была помешана на плакатах и открытках с Джоном Гилбертом, партнером Греты Гарбо в немых фильмах, недосягаемым идолом, чье бескровное лицо казалось высеченным из слоновой кости. Светская жизнь немецких девушек тридцатых годов не слишком отличалась от развлечений активных молодых женщин в современных «девчачьих» сериалах, разве что потребление алкоголя ограничивалось двумя стаканами пива, о наркотиках никто не знал, и очень немногие спали с любимыми мужчинами. Девственность была приманкой, замужество — целью, которой подружки помогали друг другу достичь, не скупясь на советы.

Не сказать, чтобы Брауны запрещали дочерям веселиться. Мюнхен славился своими вечеринками, и ни одна возможность не бывала упущена. Oktoberfest (ежегодный фестиваль пива), Рождество, Новый год и начало Великого поста отмечались всеобщими пышными празднествами. Все наряжались в карнавальные костюмы или вечерние туалеты, кафе и пивные ходуном ходили от смеха, тостов, звуков аккордеона или джазового оркестра, танцев. Ева только разыгрывала дерзкое легкомыслие: она искала развлечений, но не эротических приключений. То же самое относилось и к молодым людям — девочки дарили им радость, а не секс. Как бы вызывающе ни вела себя Ева, она всегда оставалась хорошей девочкой, которая с удовольствием убеждалась в своей привлекательности, но так просто не рассталась бы с невинностью.

Когда после войны Адольф Гитлер вернулся в Мюнхен, ему было тридцать лет. В этом возрасте мужчина уже должен был продемонстрировать свои достижения за первое десятилетие зрелости. Но к нему в тот период относились пренебрежительно, как к неудачнику, которому не суждено подняться с самых нижних ступеней общества. В лучшем случае ему светила должность незначительного клерка или мелкого чиновника, каким был его отец. Затем он бы женился, завел парочку запуганных детишек и кое-как доковылял до никем не замеченной смерти. Если не считать военных лет, он вряд ли заработал хоть один честный пфенниг, перебивался за счет благотворительности. То есть попрошайничал у родственниц, пока их ресурсы не истощились, затем интерес к ним был утерян. Он казался ничтожеством без будущего. Его «резюме» не сулило ничего хорошего: неудавшийся художник, мечтающий стать архитектором без какой бы то ни было подготовки, и награжденный (Железные кресты I и II степени), но не состоящий на службе, а теперь и вовсе демобилизованный солдат. Безработный и бездельничающий Гитлер нуждался в отдушине, которая позволила бы ему выплеснуть свой все сильнее разгорающийся антисемитизм. К тому же он жаждал вновь испытать ощущение принадлежности к группе единомышленников, как в армии. В сентябре 1919 года он начал посещать собрания маленькой националистской группировки, недавно основанной Немецкой рабочей партии, или ДАП. (Которая потом превратилась в НСДАП, Национал-социалистическую рабочую партию Германии, впоследствии известную под менее громоздким названием Nazi.) Вскоре Гитлер подал заявление о вступлении в партию, и ему был присвоен членский номер 555. Впрочем, количество членов было гораздо менее впечатляющим, чем можно заключить из этой цифры. Для пущей солидности нумерация начиналась с 501. Новый национал-социалист был бездомен, одинок, высокомерен, празден, имел многочисленные пробелы в образовании и ни за что не признался бы в своем невежестве. Но, помимо перечисленных недостатков, он обладал еще и непомерным честолюбием. Против всех ожиданий, он сделал правильный выбор. Возможно, тогда он и сам еще того не подозревал, но эта бездарность имела гениальные способности к ораторскому искусству.

Свою первую речь он произнес в июле 1919 года перед бывшими военнопленными. Впоследствии один очевидец назвал его «прирожденным народным оратором, умеющим заразить слушателей своим всеобъемлющим фанатизмом». 16 октября 1929 года он выступил перед 111 товарищами по партии на первом публичном собрании НСДАП. Позже Гитлер напишет: «Я мог говорить! В тесном помещении ощущалось предельное напряжение слушателей… Я нашел свое призвание». Это пришло как ослепительное озарение: в его власти было заставить людей внимать, вызвать гнев, вдохнуть решимость, внушить страстную убежденность. Они вскакивали с мест — руки взлетали над головами, гремели аплодисменты, взволнованные лица блестели от пота и слез. Они готовы были следовать за ним повсюду и делать все, что он прикажет. На следующее собрание в середине ноября явилось более семисот человек, и в полицейском отчете был отмечен его незаурядный ораторский талант. Тридцатилетний Гитлер наконец понял, что его предназначение — политика.

Он уже был закоренелым антисемитом, убежденным, что евреи, якобы желающие обескровить Германию, вовлечены в экономический заговор, имеющий целью мировое господство. Такое апокалиптическое и параноидальное кредо в значительной мере обеспечивало ему успех среди бедных рабочих и безработных, больше всех страдавших от галопирующей инфляции, и Гитлер прекрасно сознавал это. Он выдумал для нацистов девиз «Германия, проснись!», за которым часто следовало Jude verrecke! (дословно: «Сдохни, еврей!»). В его понимании история представляла собой бесконечную борьбу двух враждующих сил — Еврея и героического, богоподобного Арийца. Хотя вслух об этом пока не говорилось, данный конфликт вызывал в его воспаленном мозгу мысль о необходимости, как он сам написал в сентябре 1919 года, «полного устранения евреев». Идеи эти молниеносно распространялись не только среди черни, но и среди людей, которые считали себя — и, возможно, во многих отношениях являлись — «порядочными немецкими обывателями». В июле 1921 года, в возрасте тридцати двух лет, Гитлер по собственной инициативе стал лидером переименованной НСДАП, насчитывавшей уже тысячу членов. После этого Гитлера все чаще стали называть Führer в подражание его итальянскому двойнику, присвоившему себе титул Il Duce.