Фритц Браун — Vati[3] или, когда он был в ссоре с дочерьми, Papa — оставался патриархом девятнадцатого века, требующим безоговорочного повиновения. И похоже, у него в душе постоянно клокотал гнев, что свойственно многим сторонникам жесткой дисциплины. Бунтарский дух Евы, не умеющей быть столь послушной, как ему бы того хотелось, невероятно раздражал его. Дерзкая и непокорная, в превосходной физической форме, она была одновременно и средоточием его надежд, и объектом осуждения. В семейном кругу, состоящем почти из одних женщин, Ева невольно взяла на себя роль желанного сына. Ее мать порой говаривала: «Фритц хотел, чтобы наш второй ребенок родился мальчишкой. Вот и пожалуйте, он его получил!» Разногласий было много, но никаких свидетельств того, что Фритц Браун когда-либо поднимал руку на своих девочек. Ильзе Браун впоследствии вспоминала:

Девочки Браун не ведали скуки. В те дни, когда еще не было телевидения, члены семьи были ближе друг другу и больше зависели друг от друга в плане развлечений. Темными зимними вечерами они собирались за столом и играли в игры. Не в карты, по крайней мере пока что (впоследствии Ева научилась отлично играть в бридж), а в настольные игры вроде лудо, известного в Германии под очаровательным названием Mensch, ärgere dich nicht! что переводится примерно как «Не горячись, приятель!». Это игра для четырех участников, каждый из которых должен, бросая кости, обвести вокруг поля фишку определенного цвета и раньше других успеть попасть «домой». (При этом надо избегать, чтобы тебя не отослали обратно на исходную позицию.) Как все хорошие игры, она поощряет игроков устраивать пакости соперникам, и атмосфера вокруг поля накаляется. Моя мама в детстве играла в лудо со своими сестрами, и я тоже — по возможности каждый вечер. Современные дети в одиночестве сидят за компьютерными играми, даже не подозревая, что они теряют. Mensch, ärgere dich nicht! — это замечательный способ снять накопившееся напряжение между членами семьи. Без сомнения, Ева дергалась, топала ногами, надувала губки — и выигрывала, при необходимости жульничая, пока не попадалась.

Будучи предоставлены сами себе, девочки вырезали силуэты нарисованных на плотном картоне бумажных кукол, чьи бесполые тела были целомудренно прикрыты маечками и панталончиками. Маленькие прямоугольники, выступающие по краям одежды, загибались у них за спиной, так что куклы могли носить и придворные костюмы восемнадцатого века (иногда вырезаемые из книг), и модные платья. Еще им можно было загнуть вперед стопы ног, чтобы поставить, только вот они то и дело падали своими тщеславными личиками вниз. Девочки очень любили такие игрушки, они оставались популярны вплоть до семидесятых годов. Еще незатейливее были «облатки» — напечатанные на глянцевой бумаге феи, ангелы, щенки, котята, цветы, — которые дети вырезали и наклеивали в альбомы или на письма. Кроме того, были книжки-раскраски и раздвижные деревянные коробки с цветными карандашами производства Staedtler и Faber-Castell. Разноцветные карандаши, разложенные по оттенкам, — дюжина, две дюжины, до семидесяти двух штук. Ева со своими сестрами и Дита со своими встряхивали калейдоскопы и любовались постоянно сменяющимися затейливыми узорами. Для детей помладше выпускались наборы деревянных кубиков с фрагментами из сказок на каждой грани. Если правильно сложить кубики, получалась сцена, например, из «Красной Шапочки». А если аккуратно перевернуть всю картину, то на другой стороне чудесным образом оказывались Гензель и Гретель. Но при переворачивании какой-нибудь кубик обязательно выпадал, и все остальные рассыпались в руках.

Когда дети становились постарше, наступала очередь невероятно сложных картинок-головоломок. Из пятисот кусочков можно было собрать морские пейзажи (сплошь волны да небо), географические карты, чтобы запоминать потихоньку границы, главные города и реки Европы, или сцены знаменитых исторических событий. Самой любимой игрушкой девочек Браун был большой кукольный дом, который Фритц сделал своими руками. Он месяцами держал в секрете свою работу, вытачивая полы, стены и мебель. Фритц был искусным плотником, но его кропотливый труд над столь мелкими деталями красноречивей слов говорил об отцовской любви. Фанни заполнила крошечные комнатки самодельными коврами и занавесками, подушками и покрывалами, кукольными кастрюльками, сковородками и посудой. Никогда не рано начинать учиться ценить красоту и порядок в доме.

В детстве девочки носили платья и фартуки с оборками, широкие мягкие обручи на аккуратно причесанных головках, длинные белые гольфы или чулки и начищенные до блеска туфельки на застежках. (У меня есть мамина карточка, где она одета почти точно так же, как Ева на семейной фотографии Браунов.) Одежда была скорее красивой, чем практичной, о брюках для девочек никто и не помышлял. До пятнадцати лет девочки выглядели как куклы в натуральную величину, что подчеркивало их роль папиной отрады и маминых помощниц. Фанни стремилась наделить дочерей познаниями в истории моды и привить им интерес к нарядам. Для молодой женщины важнее всего были внешний вид, изящество и хорошие манеры. Ева с ранних лет обожала наряжаться в экзотические костюмы. В семейном альбоме есть фотографии шестилетней Евы с затейливым капустным листом в волосах вместо заколки, десятилетней Евы в костюме феи, пятнадцатилетней Евы, вымазавшей лицо сажей, чтобы выглядеть как Эл Джолсон. Не говоря уже о Еве с котенком, Еве с белочкой, Еве верхом на большой пестрой корове, Еве на лыжах и на коньках — всегда смеющейся и позирующей для камеры.

В первые десятилетия двадцатого века единственной вещью в жизни детей, более или менее напоминающей кино, были стереоскопические слайды. Они представляли собой ряд почти идентичных картинок, напечатанных на целлулоидной пленке и обрамленных в картонные прямоугольники. Слайды вставлялись в просмотровое устройство, гораздо более неуклюжее, чем проекторы вчерашнего дня, и вдвое шире. Если поднести это устройство, известное как стереоскоп, к глазам и правильно настроить, то картинка, как по волшебству, оживает в трехмерном пространстве. Возможно, эти стереоскопические образы положили начало пристрастию Евы к фотографии, которому она оставалась верна всю жизнь. Те же трехмерные проекторы использовались для показа эротики: игривой, дразнящей и, по современным стандартам, совершенно невинной. Вряд ли девочки Браун видели настоящие кинофильмы (показываемые Эдисоном с 1891 г. и братьями Люмьер с 1895 г.), разве что на ярмарках, где народ мог за умеренную плату посмотреть душераздирающие черно-белые мелодрамы с написанными от руки белыми субтитрами. Как бы примитивны такие картины ни казались сегодня, это было невероятно захватывающе: настоящие люди, двигающиеся и жестикулирующие на плоском экране.

Рождество в памяти каждого окружено особым ореолом. Моя мать оставила не более полудюжины страниц собственных воспоминаний, но среди них был параграф о рождественских праздниках ее детства. Вот он, в точно таком виде, как она написала его, когда ей было уже далеко за пятьдесят. Прожив тридцать лет в Англии с мужем-англичанином, она так полностью и не овладела английской речью, как устной, так и письменной, и продолжала обращаться с запятыми с немецкой расточительностью.