Боже, как она изменилась с тех пор, когда ее легко удавалось запугать, если она не хотела идти спать. Тогда достаточно было сказать: «Осторожно! Сейчас придет волк или дикая кошка и тебя съест!» — чтобы она забилась под простыни и смирно лежала.
Сегодня она больше не боится ни волка, ни дикой кошки, ни бродяг. Она больше ничего не боится, она стала как тетушка, когда та шагала, слепая и глухая, за тележкой, к серому человеку.
Однако Лоренсия еще не сказала своего последнего слова. Раз уж Большой Мадам здесь больше нет, присматривать за малышкой надо ей. В следующий раз, когда она увидит, как та уезжает на машине, она воспользуется этим и по всему дому нажжет камфары, чтобы прогнать злых духов. Осмотрительность еще никому не повредила. И раз уж сейчас она ее слушает, надо воспользоваться и втолковать, чем она рискует.
Сидя, Лоренсия придвигается к матрасу Бени и разъясняет, что есть еще то, что будет похуже злых людей, сумасшедших, убийц и порченых, которые повсюду рыщут. Эти хоть живые, их можно поймать и ударить, чтобы урезонить при необходимости. А другие? Те, у которых нет ни тела, ни формы, те, кто всего лишь тень в тени и дуновение в ветре, бессонные из иного мира, грешные души, неприкаянные, воющие духи, уж сколько месс отслужили, а они все не утихомирятся. Лоренсия опять понизила голос и пуще прежнего стращает ночными призраками: эти недоступные взору, но очень деятельные призраки с пронзительными взглядами и прозрачными руками наполняют ночь своим хохотом, их слова стелятся по земле или обрушиваются с потолка и от них шерсть встает дыбом у собак, которым дано видеть то, что недоступно человеку.
Теперь ее голос упал до шепота, она дрожит, и Бени замечает, что кожа на голых высохших руках покрывается мурашками. Когда она вспоминает о ночных тенях, ее захлестывает страх, а он становится заразительным. Бени тоже задрожала. Но не из-за этих скучных до зевоты историй, которые ей впаривает нянька: это происходит после тревожного вчерашнего личного опыта.
Вчера Бени весь день провела в доме одна, роясь в семейных архивах; уже темнело, и она проголодалась. Она пошла на маленькую кухню пожарить себе яичницу, эту кухню по распоряжению бабушки переделали из маленькой кладовки между гостиной и столовой специально для приготовления легких завтраков. Когда готовилась яичница, через открытую дверь гостиной Бени вдруг услышала из комнаты странные потрескивания. Она никогда не обращала на это особого внимания, она привыкла к звукам старого дома, где от малейшего перепада температуры или влажности воздуха поскрипывало дерево перегородок или скрипел паркет. В соломенной крыше гнездились птицы, на перекладинах не раз видели мышек и крысят, да и насекомые издавали разные звуки, которые давно стали привычными. Но на этот раз скрип был четкий и такой громкий, что Бени зажгла свет в гостиной, чтобы выяснить, в чем дело.
Она вошла в комнату, и звуки смолкли, но, когда Бени собиралась вернуться на кухню, скрип повторился с новой силой. Он исходил от круглого столика Ост-Индской компании, массивного, из темного дерева, с ажурно вырезанной по кругу столешницей, опирающейся на центральную резную ножку, которая книзу расходилась на четыре резные львиные лапы.
Дневной свет хорошо падал на него из окна, а по вечерам на столе зажигали большую китайскую фарфоровую лампу, которую поставила мадам де Карноэ, чтобы было удобно вышивать или писать письма. В то утро Бени, перенимая привычки своей бабушки, положила на стол пачку писчей бумаги, собираясь ответить на длинное и нежное письмо Патрика Сомбревейра, полученное три дня назад.
Сомнений не было, это скрипел стол. Ее это скорее заинтриговало, чем испугало. Бени включила в гостиной все лампы, в том числе и китайскую, чтобы повнимательнее разглядеть, что происходит. Скрип, казалось, раздавался из самого центра стола. Она приложила к столешнице ладони и почувствовала, что стол слегка дрожит: так в Париже дрожат до самых верхних этажей дома, которые стоят на подземной линии метро. Но здесь дрожь стола, которую Бени ощущала ладонями, ничем не объяснялась. Однако скрип прекратился.
Сначала она подумала, что этот феномен вызывают ее руки, и, чтобы убедиться в этом, она сходила на кухню, принесла стакан воды и поставила на стол. Поверхность воды сначала была неподвижна, но потом начала вдруг бурлить, как будто закипела, и несколько капель выплеснулось из стакана. Потом все прекратилось; приложив руки к столу, Бени убедилась, что он неподвижен. Этот феномен не напугал, а скорее заинтересовал ее, она хотела побыстрей съесть яичницу и снова вернуться в гостиную. Она ела свой ужин прямо со сковороды и в открытую дверь наблюдала за столом, ей не терпелось поскорей вернуться к нему, он ее притягивал. Поглощая еду, она не сводила со стола глаз, и на мгновение ей показалось, что две ножки слегка поднялись, но это было, разумеется, плодом ее фантазии, так как от этого движения китайская лампа должна была опрокинуться, а она даже не шелохнулась.
Бени охватило странное возбуждение. Она плотно закрыла дверь комнаты и ту, что открывалась на варанг, как будто готовилась к интимному разговору.
Теперь стол оставался молчаливым и неподвижным, и несколько разочарованная Бени стала его провоцировать, гладить ладонями столешницу, приговаривая: «Ну и что? Что? Что ж ты больше не шевелишься?» Она представила физиономию Вивьяна, если бы он увидел, как она говорит со столом, и засмеялась. Она распласталась на столе, обхватив его раскинутыми руками, приложила ухо к гладкому дереву и прислушалась. Но стол по-прежнему был неподвижен. От досады Бени даже пнула его ногой, но реакции не последовало.
Раз уж стол обиделся на нее, она решила использовать его по назначению и наконец написать ответ Патрику, она уже сорок восемь часов собиралась сделать это.
В поисках вдохновения она принялась перечитывать все пять листов его письма, исписанных с обеих сторон мелким почерком, пропитанных нежностью и надеждой на будущее. Ей стало стыдно за недостойное отношение к эпистолярным порывам молодого человека, за которого она собиралась выйти замуж, однако следует считаться с реальностью: Патрик Сомбревейр был из тех, кого расстояние стирает, о которых забывают, стоит им исчезнуть, чье отсутствие не ощущается. Она была вынуждена признаться себе, что этот очаровательный молодой человек, безусловно, будет удобным мужем, он достаточно серьезно влюблен, чтобы защитить ее в жизни, и достаточно занят работой, чтобы не посягать на ее свободу; но этот идеальный жених при взгляде издалека был ей скучен. Вивьян оказался прав, предостерегая ее, зря она его не послушала.
Теперь она понимала, что попала в западню, и не знала, как из нее выбраться, чтобы не причинить ему боли: эта мысль была ей неприятна. Лучше бы вместо этого очаровательного письма она получила короткую записку с признанием, что он ошибся и любит другую. Какое облегчение испытала бы она, поздравив его и забыв о нем.
В то же время она убеждала себя, что раз она решила выйти замуж не по любви, то отсутствие восторженности нормально и что это часть ее разумного предприятия. Все молодые женщины, которые так же, как и она, решили выйти замуж по расчету, наверняка тоже испытывали недостаток энтузиазма, пойдя на этот шаг. Ее волновало воспоминание о романтичной глупенькой Бени, которая когда-то мечтала об идеале, как Белоснежка, которая, вскидывая руки, распевала: «Однажды мой принц придет…» — или же как Изольда, опьяненная магическим напитком, выпитым по недосмотру, — и все это из-за желания женщин продлить до бесконечности экстаз, который вовсе и не экстаз, а время зарницы. Но, поскольку у Бени хватило ума сделать ставку на время, а не на зарницу, сейчас еще не наступил момент, чтобы послать все к чертям. Тем хуже для восторга. Патрик восторгался за двоих, о чем свидетельствовало его бесконечно длинное письмо, которое было у нее перед глазами и на которое она сегодня должна непременно ответить, чтобы, по крайней мере, не чувствовать себя последней дрянью. Она сделает усилие.
