Среди женщин, которых он любил, больше всего ее интересовала Луиза де Колиньи-Шатийон, он звал ее Лу или Лулу в зависимости от настроения; он сгорал от любви к ней почти шесть месяцев, писал ей пылкие письма и красивые стихи. Все мертвые дамы, которые волновали дорогого Гийома, вызывали у Бени ревность, эти Мари, Мадлен и Жаклин, не считая тех, чьи имена не запомнились. Но интересовала Бени только Лу, самая безумная и мимолетная, а раз мимолетная, значит, самая любимая. Короткая история пламенной любви толстого Гийома и молодой соблазнительной женщины, которая в Ницце вела вольный образ жизни. Контраст между мирным и фривольным Лазурным Берегом 1914 года и Западным фронтом; страстные объятия артиллериста Гийома де Костровицкого со своенравной Лу, восторженность кратких обещаний и опиумные наваждения; и все эти болезненные недоразумения между его любовью к ней и ее любовью к путешествиям. Чувственные письма со словами нежности, гнева или ревности, написанные Гийомом в отблеске снарядов Мормелона, которые Лу едва читала, забвение разлученных любовников — вот что интересовало Бени гораздо больше, чем тропы Гийома Аполлинера, вот о чем она хотела написать. Эта история любви, короткая, неистовая и печальная, переворачивала ее, она находила в ней отношения, которые не совсем понимала.

Она поделилась этим с Феликсом Роме, который, проверяя ее работу, остался очень недоволен. Он не понимал, как одаренная ученица, обеспеченная блестящим университетским будущим, могла так попасть впросак. Он попытался убедить ее в том, что она заблуждается, что идет по неверной дорожке, уделяя чрезмерное внимание этому эпизоду, этой ничего не значащей связи с графиней де Колиньи, которая вдохновила его на красивые стихи, но далеко не на самые лучшие. Нет, эта Лулу не представляет никакого интереса. По его мнению, по мнению Феликса Роме, эта маленькая рыжая тварь, которая любила порки, была всего лишь вульгарной женщиной, а ее влияние на жизнь и творчество Аполлинера куда меньше, чем мясистой англичанки Анны Плейден, в которую он влюбился на берегах Рейна в двадцатилетнем возрасте. Меньше даже, чем влияние художницы Мари Лоренсен, с которой он прожил долгие годы. В доказательство он приводил отсутствие интереса у биографов Аполлинера, которые лишь вскользь упоминали ее имя.

Бени защищалась.

— А Ницца? А опиум? А война?

Роме, раздраженный этой настойчивостью — он и не знал о настойчивости этой Карноэ, — в итоге взорвался.

— Ну и что — опиум, Ницца, война, что вы будете делать со всем этим хламом?

— Я еще не знаю, — мечтательно ответила Бени. — Может быть, книга или фильм…

У Роме задергалось лицо. Эта девчонка просто идиотка! Книга! Мало того, кино.

— Вы вообразили себе, что сделаете бестселлер из этой жалкой истории? Но если до вас никто этого не сделал — подразумевается: если я, Роме, большой, бесспорный специалист по Аполлинеру и т. д., — значит, это того не стоит. Поэтому возвращайтесь к вашей теме и не выходите за ее рамки. Бросаясь в подобные фантазии, вы можете положить конец своей карьере. Звание преподавателя — это не кино.

— Я думаю, вы правы, — задумчиво произнесла Бени. — Моя университетская карьера обещает быть плохой. Я никогда не стану преподавать. Зато, я думаю, я начну развлекаться.

— Останови, — потребовала Бени. — Останови машину. Повтори, что ты сейчас сказал.

Вивьян послушно припарковал «пежо» на земляной площадке со стороны моря и заглушил двигатель. Он прекрасно понимал — такую важную новость трудно осознать на ходу.

— «Гермиона» принадлежит тебе, — повторил он, чеканя слова. — Бабушка подарила ее тебе. Это черным по белому написано в завещании. «Гермиона» вместе с обстановкой, прилежащими землями и даже солеварнями. Все от моря до дороги — твое. Дома только об этом и говорят. Моя мать просто в ярости. Она сама мечтала стать хозяйкой «Гермионы». Мало того, ею стала ты. Что до отца, он злорадствует. Уверен, он не в восторге, что не получил этот дом, все-таки там прошло его детство, но видеть, как жена бесится, — это бальзам на сердце.

— Но почему я? — допытывалась Бени. — Почему дом она подарила мне, а не кому-нибудь из своих детей?

— Ты за них не волнуйся. Они не забыты и не ущемлены. Насколько мне известно, «Гермиону» бабушка собиралась оставить Иву. Но она так и не смирилась с его бегством и тем более с его молчанием. Тогда она подарила дом дочери Ива, тебе. Мы, то есть мой отец, наследует земли Ривьер-Нуара. Шарлотта, Эрван и остальные разделят сахарные заводы, базальты, солеварни, чайные плантации в Шамареле, охотничьи угодья, фабрику, здание в Керпипе, дом в Мока, офис, ресторан в Порт-Луи, пакет акций, теперь мы главные в «Симпсоне», а от него зависят гостиницы и туристические клубы. И еще счета в Швейцарии, кстати солидные, это дедушка открыл их давным-давно, никто о них и не знал. Он был осторожен, это на всякий случай, если придется вдруг покинуть Маврикий, вот он в Европе соломки и подстелил. Предусмотрительность эмигранта. Так что тебе нечего комплексовать по поводу «Гермионы». Это наследство скорее сентиментальное, думаю, поэтому бабушка и оставила тебе ее. Она знала, как ты привязана к дому.

— Но ты тоже любишь его, этот дом…

— Но мой отец не удирал, — усмехнулся Вивьян. — Я вообще не фигурирую в завещании. Но ведь мы с тобой одно и то же, и я рад, что «Гермиона» твоя. Если ты решишь затеять ремонт, я тебе помогу. Там есть что делать. Например, надо крышу чинить. Некоторые балки подточены червями, их надо заменить. Солома старая, местами сорвана. Ее птицы исклевали. Следующего урагана она не выдержит.

Вивьян остановил машину перед Бэ-дю-Кап, а не на том берегу, где они обычно купались, празднуя возвращение Бени. На этот раз им обоим было не до ритуального купания; это возвращение было совсем другим. Вивьян развивал свою идею по поводу крыши «Гермионы», предлагал сменить солому на дранку, прибить и покрасить бледно-зеленым цветом, она очень красиво смотрится на старых колониальных домах и лучше сохраняется под ветрами и водяной пылью; а Бени, слушая его, вновь почувствовала безмятежное могущество исключительной красоты этих мест. Закатное солнце освещало темную массивную гору Морн и придавало ей легкую нежность. Мягкий морской прибой был здесь почти не слышен, длинные тихие волны шли откуда-то из-за горизонта, следуя друг за другом до песчаного берега, без пены на волнистой зыби, такие мирные, что даже не нарушали равновесия рыбака в пироге, забрасывающего сеть. И такая гармония исходила от этого мирного моря, спокойного света, мягкого воздуха, от лодки с рыбаком и от Вивьяна, уверявшего, что знает в Порт-Луи китайца, который делает дранку для реставрации старых крыш, что Бени чувствовала, как тает усталость от долгого путешествия, а ужасная тревога, раздиравшая ее от самого Парижа, покидает ее.

Она боялась этого возвращения из-за бабушки, которой больше уже никогда не будет, боялась большого дома, опустевшего с ее смертью; а теперь появилась надежда, что, может, все это будет не так ужасно, как ей казалось.

И больше, чем от красоты моря, — это умиротворение, исходящее от Вивьяна. Лучезарность Вивьяна вселяла в нее бодрость. Столько раз она испытывала это на себе со времен своего детства. Он был источником благодати. И даже новость о том, что она получила дом, была озвучена голосом Вивьяна. Она благословляла его за то, что разговор шел о починке крыши, о зеленой дранке, которая выдержит ураган, и не обсуждалась смерть бабушки, хотя она прекрасно знала, каким ударом для него это было. Как хорошо, что сегодня он приехал встречать ее и что он был один. Даже если они больше не хотели заниматься любовью, все равно между ними существует нежная и нерушимая связь.

Глубокое чувство охватило ее. Она повернулась к кузену, и ей захотелось сказать, как она рада, что он рядом, но, устыдившись или оробев, она только и смогла, что обронить немного светскую фразу:

— Спасибо, что приехал.