Но ничто и никогда не происходит так, как мы себе это представляем. И когда декабрьским утром они встретились на пляже у «Гермионы», Бени едва узнала Вивьяна в этом странном, немного отстраненном и несколько робком в ее присутствии юноше. Он гораздо красивее, чем в ее памяти, но это совсем другой Вивьян, настороженный и в то же время рассеянный, он был закрыт плотнее, чем раковина живой гигантской тридакны, и понадобился не один день, чтобы исчезла эта неловкость, причину которой Бени не понимала.

Однажды вечером, когда Бени все-таки приперла его к стенке, Вивьян осел и обхватил голову руками.

— Если я расскажу тебе, что со мной происходит, — вздохнул он, — ты не захочешь больше видеть меня.

Они сидели на ступенях маленькой беседки, откуда особенно хорошо были видны красивые закаты, массивные деревья укрывали их от нескромных взглядов из дома. Вивьян уткнулся вдруг лицом в колени Бени и обвил ее руками. Его плечи затряслись. Вивьян плакал, и для Бени это было так неожиданно и невероятно, что она растерялась и горько пожалела, что с таким напором выпытывала у него правду; она готова была услышать даже самое ужасное, это все же лучше, чем ничего, но не предполагала, что он так расстроится. «Я не хочу тебя терять! Я не хочу тебя терять!» — твердил он, с силой сжимая ее.

Не зная, как утешить, Бени обняла его за вздрагивающие плечи и стала укачивать, как больного ребенка, шепча ему на ухо считалочку, которую Морин пела ей в детстве, когда ей было плохо:

Постепенно плечи Вивьяна перестали вздрагивать. Тогда Бени стала медленно ерошить его волосы ладонями, поднимая их от шеи до затылка, полуласка, полумассаж.

— Ты никогда не потеряешь меня, дурачок. Никогда, что бы ты ни сделал. Ты прекрасно знаешь, что мы не можем расстаться.

Солнце упало в море, стало быстро темнеть.

— Ты не болен? — выдохнула Бени. — Ты не умираешь?

Вивьян покачал головой в знак отрицания.

— Вот как? Может, ты случайно убил кого-нибудь? И не знаешь, что делать с трупом?

— Нет. — Голова опять качнулась, потом поднялась.

— Если так, — продолжила Бени, — ты мне только скажи. Я твой друг, может, ты и забыл об этом, но я — нет. А что такое настоящий друг или подруга? Он должен помочь спрятать труп и не задавать никаких вопросов. Так ведь?

Перед Бени было невозможно устоять. Вивьян поднял на нее глаза, это были глаза прежнего Вивьяна из хижины.

— Не задавая вопросов? — переспросил он. — Меня бы это удивило. Ты неспособна на это. Но успокойся. У меня нет трупа, который бы надо было прятать. Если я и убил кого, так это нас я убил.

— Нас? Это меня удивляет, — возразила Бени. — Мы бессмертны!

Продолжение наступило слишком быстро. То, что случилось с Вивьяном, заключалось в трех словах:

— Понимаешь, я влюбился.

Бени была готова к чему угодно, но только не к этому; она побледнела, зазвенело в ушах, в горле пересохло. Бени вдруг почувствовала себя разорванной надвое, натрое, на сто частей, на целую армию Бени, бегущих во все стороны, обезумевших, несогласных, мешающих друг другу. Мне плевать. А мне не плевать. Как я ненавижу тебя, любовь моя! Как я люблю тебя, мерзавец! И эта смехотворная, навязчивая картинка из комикса: Бени, опрокинутая на спину, в точности как Милу, собачонка Тентена, оглушенная преступником, которая, парализованная, валялась кверху лапами, а над головой и ушами мигали маленькие звездочки, кружочки, свечки, бжик, бум! Бжик, бум, бум! Бени-Милу в нокауте!

И все Бени вдруг стремительно собираются и соединяются одна с другой, превращаясь в одну, пронзенную сильнее, чем святой Себастьян, в дрожащую, но еще живую Бени, которую несут в галопе три сумасшедшие лошади: серая лошадь — это горе, белая — отчаяние, а самая красивая и могучая, та, из чьих ноздрей вырывается огонь, дьявольская и непобедимая черная лошадь — это гордыня. Боже мой! Боже мой, счастье, что сейчас ночь и он не видит, что стало с моим лицом, и что я ничего не могу с ним поделать, глупая, ревнивая идиотка, он влюбился, но в кого, ради всего святого? Кто такая эта стерва? Его руки на ней, его губы на ней, его член между ее бедрами. И еще хуже: его мысли о ней, его взаимопонимание с ней, его слова к ней. Влюбился, он так сказал. Влюбился. Он влюбился. Влюбился, как в меня. Влюбился? Влюбился до слез! Но не в меня. Только не плакать. А потом что? Дышать, как йоги. Быстро отодвинуться. Отодвинуться и говорить. Сказать что-нибудь, не важно что. Что-нибудь обидное. Нет, что-нибудь чудесно умное, легкое и незабываемое одновременно. И уйти, очень быстро убежать (умереть), да, именно так умереть (убежать). Оставить их с их гребаным счастьем, где меня нет. Оставить их на этой высокой ноте и величаво уйти, как Береника, за которой по мраморным ступеням стелилась ее бархатная мантия, пока все не исчезло… ПРОЩАЙ. ПОСЛУЖИМ ВТРОЕМ ПРИМЕРОМ ДЛЯ ВСЕЛЕННОЙ… И медленно спуститься к морю, к забвению, в восхитительном одиночестве, оставляя там, позади, этих несчастных влюбленных, обреченных на смертельный тет-а-тет. Вот так, уйти королевской поступью, проследив, куда ступаешь, чтобы не превратить королевский уход в мультяшное кувыркание. И смеяться, да. Смеяться, смеяться. Вдох, как у йогов, и смех.

И она смеется.

— Это невозможно! Ты влюблен? И в кого же? Кто она?

— Не ОНА, — сознался Вивьян. — Это ОН.

И опускает глаза. Потом поднимает. С тревогой смотрит на нее. И не понимает, почему у нее вдруг такой счастливый вид, почему ей стало легко.

— Расскажи, — мягко просит она.

Он рассказывает о своем приезде в Питермарицбург, в колледж усиленной дисциплины, где за малейшую провинность мальчиков хлещут ротанговой тростью, где обязательно ношение пиджаков и галстуков. Он рассказывает о своем одиночестве, о том, как он задыхался после вольной жизни на Маврикии, и о своем горе, что его оторвали от нее, Бени. А у других ребят с Маврикия, находящихся в Питермарицбурге, своя шумная жизнь, они не могут понять и поддержать его.

— Никого, — вздыхал Вивьян, — даже поговорить не с кем было. Ни одного сносного парня, кроме одного, Кристофера Шелла. Молодой голландский надзиратель, который по-дружески отнесся ко мне.

Очень странная, волнующая дружба постепенно переросла в любовь. Взаимную любовь. Кристофер был на три года старше, и Вивьян был в восторге от него. Он полюбил элегантность и красоту Кристофера, его непринужденность, его чувство юмора и подвижный ум. Кристофер изменил его жизнь в Питермарицбурге, как солнечный луч меняет темную комнату. Изменил он и самого Вивьяна. Сокрушительное открытие: он любил мальчиков. Но это с ужасной оборотной стороной медали, жгучим чувством вины, которое проистекало от его мелкобуржуазного франкомаврикийского воспитания. Не то чтобы однополая любовь — мужская или женская — была неведома на Маврикии, но обычно это скрывают, чтобы не подвергаться насмешкам, особенно это касается мужчин. Достаточного одного слова — «пест»[16], чтобы опустить парня, которого сочтут слишком женственным.

— Вот так, — сказал Вивьян, — теперь ты знаешь все. Я точно знаю, что ты будешь единственной женщиной в моей жизни. У тебя нет ко мне отвращения?

Нет, отвращение — это не то слово. Потрясение — вот что испытала Бени. Она ждала чего угодно, только не этого, и то, что она чувствовала, слушая Вивьяна, было двойственным, она не могла этого отрицать. Когда он признался, что влюблен, она подумала, что речь идет о девушке, и тут она действительно пожалела, что он вместо этого кого-то не убил. А когда выяснилось, что речь идет о мальчике, удивление Бени сменилось успокоением. Парень, это другое дело. Парень не превратит ее в соперницу, как сделала бы девушка. Любовь Вивьяна к этому Кристоферу была для нее очередной странностью его личности, и она принимала ее, как и прочие странности. А то, что Вивьян любит парней, ну и пусть, она единственная будет знать и примет это как еще одно подтверждение согласия между ними. Парней она тоже любила. Решение умолчать о своих приключениях, чтобы не причинять боль Вивьяну, потеряло смысл. Он мог понять все, что происходит с ней, как и она понимала все, что происходит с ним. Тем более что она, как он только что сказал, была в его жизни единственной женщиной, это было очень приятно слышать, тем более что это было правдой. Не без коварства она порадовалась еще и тому, каким ударом это будет для родителей Вивьяна, если они узнают, особенно для тети Терезы, ведь это она приложила столько сил, чтобы уберечь своего сына от женщин.