Просыпаясь, Франсуа-Мари видит на полуюте длинную фигуру Алексиса, который возится со своими бесценными приборами. Неутомимый Алексис, он подолгу смотрит на звезды и часами разговаривает с луной. Метеориты вызывают у него радостные возгласы. Похоже, Алексис никогда не спит. Днем он закрывается в каюте с чернильницами и делает записи. По ночам вгрызается в небо. Иногда на рассвете Франсуа-Мари присоединяется к нему и смотрит, как из-за моря появляется гигантское рубиновое или шафрановое солнце. Море становится розовым, а небо каждую секунду меняет цвет: от грязно-серого до бледно-зеленого, от розового до лазоревого.
Иногда Франсуа-Мари идет послушать, что рассказывают на полубаке, у которого есть странная особенность развязывать языки и распалять химер. Хвастаются и врут. Здесь рассказывают самые безумные, забавные, чудесные и самые страшные истории, рассказывают и клянутся, что это чистая правда, за это ручаются, при этом плюют на палубу, восклицают: «Пусть моя мать умрет, если я вру», — а в это время от Бордо до Гранвиля с ног валятся старухи, расплачиваясь за то, что их призвали в свидетели того, что вероломные русалки действительно являются между волнами, что существует фея миража Мари Морган, что на море слышали голоса, пришедшие ниоткуда, что своими глазами видели корабли-призраки, плавающие без экипажа, или лодки, управляемые мертвецами, которые с радостью посадят вас на камни на закуску гигантским осьминогам или морским змеям, которых в тумане тоже видели.
Женщины, оставленные там, на далекой земле, даже самые ничтожные, становятся значительными в памяти мужчин. Прекрасными. Пылкими. Любящими. Не честные женщины, невесты или жены, которых можно представить за вышивкой приданого, приготовлением горчицы или чтением молитв с четками в руках, — эти не возбуждают ни малейшей страсти и не имеют права быть упомянутыми в мечтаниях или хвастливых выдумках на полубаке. Совсем другие. Лихие бабы на один вечер в порту, девицы легкого поведения, миленькие служанки или знаменитые шлюхи. Эти Розы, Марион, Нини, смелые, красивые, как фигуры на носу корабля, с широкими бедрами, которые покачиваются при ходьбе под легкими юбками, с влажными губами, пухленькими ручками и смехом, который поднимает их грудь так, что трещат передники, — женщины, говоря о которых мужчины бьют себя по бедру и здесь, посреди океана, становятся вдруг такими счастливыми, игривыми и стыдливыми, как братья, получившие одно и то же тело, испытав одно и то же удовольствие — а также заполучив один и тот же сифилис.
Черная тетрадь рассказывала еще о таком бесконечно долгом, таком опасном путешествии, о капризах ветра и настроениях океана, которые переходят от долгой зыби, приводящей к раздражительной тоске, и от штиля к головокружительным волнам. Рассказывается о том, как корабль сбился с курса, отклонившись на запад к Бразилии, несмотря на предостережения Алексиса, который точнее рассчитал координаты, чем его упрямый кузен Тромелен, о том, как они спорили и обижались друг на друга, и о том, что Алексис оказался прав и корабль удалось вернуть к африканским берегам после такого количества потерянного времени, когда живых осталось меньше, чем умерших. Рассказывается о днях изнуряющей жары и о море, мерцающем в тропической ночи, когда каждая волна, каждая вынырнувшая рыба зажигают фейерверки и блестящие водовороты.
Иногда на горизонте появляются пылающие в закате города, миражи укреплений, они настолько реальны, что можно четко разглядеть башни и стены — они держатся несколько мгновений, а потом вытягиваются, расплываются в сумерках или превращаются в смутных монстров, лежащих на небе или повисших над морем с открытыми пастями и грозящими лапами.
Рыбы и птицы дают точные прогнозы. Морские свиньи появляются — к прохладному ветру; голубые улитки плавают к хорошей погоде; полет зимородков предвещает бурю; полет альцион и белых крачек — верный знак близкой земли.
Как-то утром маленького китенка, плывшего к западу, приняли за перевернутую шлюпку, пока он не выпустил в небо струю воды. На другой день видели гигантский водяной смерч, поднимающийся до неба. Его расстреляли двумя пушечными выстрелами, и он пролился дождем, сверкая под солнцем всеми цветами радуги. Будут грозы, ломающие мачты, с нежно-лазурными просветами в тучах, мертвые штили, душные туманы и все виды осадков: и вероломный сухой снег, и злой моросящий дождь, и сильные, прямые проливные дожди, которые заставляют отскакивать от поверхности моря жемчужины, и жестокие дожди, и печальные дожди с теплыми каплями, которые приходят, как горе.
Иногда на горизонте появляются паруса. Друзья? Враги? Недоверие. Наводят подзорные трубы, открывают пушечные порты, целятся. Берегись голландцев, испанцев и особенно англичан, они всегда готовы на подлость. Знают, что там точно такое же недоверие. Смотрят друг на друга, оценивают, распознают флаги. Если там враги, то бьют тревогу. Если друзья, то обмениваются приветствиями, условными пушечными выстрелами, которые эхом отдаются по поверхности моря.
После экватора у всех на устах только одно имя: Ян Meo, он же Серый Кот; моряки из Голландии, Англии и Франции произносят его только шепотом. Это бывший корсар из Сен-Мало, который в один прекрасный день начал охотиться только для личного обогащения и прославился как один из самых опасных пиратов африканского побережья и Индийского океана. С борта своей шхуны «Чепрак», вооруженной двадцатью пушками, он сеет ужас на пути компании. Вы видели трупы, плавающие вокруг шхуны, потерявшей управление, а то и вовсе сгоревшей? Тут прошел Серый Кот. Говорят, что он сильный и богатый и у него много тайных кладовых. Говорят, что у него дьявол на борту, потому что он не заходит ни в один порт, чтобы запастись продовольствием. Когда его замечают, бывает уже слишком поздно. Известно, что он безжалостен к экипажам кораблей, которые грабит, рассказывают, что он заставляет пленников пировать на его корабле, а потом принимает у них исповедь — у него ораторианское образование — и с пробитым черепом отправляет в царство селедок.
Один офицер с «Нормандки» слышал от матроса из Роттердама, чудом уцелевшего в одной такой резне, рассказ о празднике на борту «Чепрака», на котором он был невольным гостем. Если верить, то Серый Кот соединил в себе жестокость американского дикаря и необузданную любовь к изысканной роскоши. «Чепрак» полностью обшит розовым деревом, а его леера украшены самыми изящными статуями. Изысканнейшие блюда подавались на прозрачном китайском фарфоре, а шампанское и лучшие вина Испании и Франции искрились в богемском стекле. Когда после удачной охоты устраивали праздник, то поднимали большой щит с цветными фонариками и на борту «Чепрака» под звуки клавесина, флейт и скрипок устраивались танцы. Голландец видел Серого Кота вблизи и описал его как здоровяка с пугающим лицом, неподвижным из-за рубцов после перенесенной черной оспы, и необыкновенно светлыми голубыми глазами. Одетый в бархат и кружева, он гордо держался в окружении семи светловолосых разбойниц, красивых и богато одетых, которые были его плавучим гаремом, с которым он никогда не расставался, так как этот проклятый морской угорь любил женщин, как их любят только в Сен-Мало.
Никому и никогда не удавалось поймать Серого Кота, напрасно карательные экспедиции на прекрасно вооруженных фрегатах надеялись на свои каронады. «Чепрак» всегда уходил. Он исчезал, и два-три месяца о Сером Коте никто ничего не слышал. Тогда появлялась надежда, что он мертв, повешен в Лондоне или плавает между двумя морями Индийского океана. Дышать становилось свободнее, а его именем только детей пугали. Но именно тогда разносилась весть о новом злодеянии. Серый Кот и его пиратская шхуна, замаскированная под торговое судно, опять наносили удар. Были случаи, когда в одно и то же время его замечали у берегов Коромандела и у островов Зеленого Мыса.
На юге Африки, у голландских поселенцев, «Нормандка» сделала незапланированную остановку, чтобы запастись водой и свежими продуктами и подлечить больных, которых становилось все больше. Якорь бросили в Симмонс-Бэ, посреди гор, рядом с мысом Доброй Надежды. Конечно, этому форту, красивому зданию, кафе и нескольким баракам было далеко до блеска Лорьена. И тем не менее это было счастье — после стольких дней, проведенных взаперти. Счастье было во всем: в свободе передвижения, в твердой почве под ногами, в возможности побегать, посмотреть, как течет ручей или фонтан, без разрешения пить чистую воду досыта, плескаться в ней и тратить попусту. Счастье питаться свежим мясом и свежими фруктами. Счастье, что есть трава и деревья качаются от ветра. Счастье твердого равновесия. Счастье, что есть земля. Сойдя со шлюпки, Франсуа-Мари понял, что разучился ходить. Икры сводило судорогой, и каждый шаг причинял ему боль.
