10 декабря 1919 «Хотел я, воротясь домой…» Хотел я, воротясь домой, Писать в альбом в стихах, Но — ах! Альбом замкнулся сам собой, А ключ у Вас в руках, И не согласен сам замок, Чтобы вписал хоть восемь строк Писать стихи забывший Блок. Июнь 1920
«Как всегда, были смешаны чувства…» Как всегда, были смешаны чувства, Таял снег и Кронштадт палил. Мы из лавки Дома искусства На Дворцовую площадь брели… Вдруг — среди приемной советской, Где «все могут быть сожжены», — Смех, и брови, и говор светский Этой древней Рюриковны. 15 марта 1921 Приложения Из примечаний к сборнику «Снежная ночь» Северные ночи длинны, синева их изменчива, видения их многообразны. Северный художник поневоле предпочитает бесцветному дню — многоцветную снежную ночь. Называя сем именем последнюю книгу моего нынешнего собрания стихотворений, я хотел бы, чтобы читатели вместе со мною видели в ней не одни глухие ночные часы, но и приготовление к ночи свет последних закатов, и ее медленную убыль — первые сумерки утра. Январь 1912 К поэме «Возмездие» Возмездие. Первая редакция поэмы (Варшавская поэма) Посвящается сестре моей Ангелине Блок 1 Жандармы, рельсы, фонари, Жаргон и пейсы вековые… И вот — в лучах больной зари Задворки польские России… Здесь всё, что было, всё, что есть, Все дышит ядами химеры; Коперник сам лелеет месть, Склонясь на обод полой сферы… Месть, месть — в холодном чугуне Звенит, как эхо, над Варшавой, То Пан-Мороз на злом коне Бряцает шпорою кровавой… Вот — оттепель: блеснет живей Край неба желтизной ленивой, И очи панн чертят смелей Свой круг — ласкательный и льстивый. Всё, что на небе, на земле, Повито злобой и печалью… Лишь рельс в Европу в черной мгле Поблескивает верной сталью. 2 Отец лежал в «Аллее роз», Уже с усталостью не споря. А поезд мчал меня в мороз От берегов родного моря. Вошел я. «В пять он умер. Там», — Сказал поляк с любезной миной. Отец в гробу был сух и прям. Был нос прямой — а стал орлиный. Был жалок этот смятый одр, И в комнате чужой и тесной Мертвец, собравшийся на смотр, Спокойный, желтый; бессловесный. Застывший в мертвой красоте, Казалось, он забыл обиды: Он улыбался суете Чужой военной панихиды. Но я успел в лице признать Печать отверженных? скитальцев (Когда кольцо с холодных пальцев Мне сторож помогал снимать). 3 Да, я любил отца в те дни Впервой и, может быть, в последний… В толпе затеплились огни Вослед за скучною обедней… И чернь старалась как могла; Над гробом говорили речи; Цветами дама убрала Его приподнятые плечи. Потом — от головы до ног Свинцом спаяли ребра гроба (Чтоб он, воскреснув, встать не мог, — Покойный слыл за юдофоба). От паперти казенной прочь Тащили гроб, давя друг друга. Бесснежная визжала вьюга Злой день сменяла злая ночь. 4 Тогда мы встретились с тобой. Я был больной, с душою ржавой… Сестра, сужденная судьбой, Весь мир казался мне Варшавой! Я помню: днем я был «поэт», А ночью (призрак жизни вольной?) Над черной Вислой — черный бред? Как скучно, холодно и больно! Лишь ты напоминала мне Своей волнующей тревогой О том, что мир — жилище бога, О холоде и об огне. 5 Мы шли за гробом по пятам Из города в пустое поле Но незнакомым площадям. Кладбище называлось: «Воля». Да, песнь о воле слышим мы, — Когда могильщик бьет лопатой По глыбам глины желтоватой; Когда откроют дверь тюрьмы; Когда мы изменяем женам, А жены — нам; когда, узнав О поруганьи чьих-то прав, Грозим министрам и законам Из запертых на ключ квартир; Когда проценты с капитала Освободят от идеала, Когда… На кладбище был мир, И впрямь пахнуло чем-то вольным; Кончалась скука похорон. Здесь радостный галдеж ворон Сливался с гулом колокольным. Как пусты ни были сердца, Все знали: эта жизнь сгорела. И солнце тихо посмотрело В могилу бедную отца… 6 Отца я никогда но знал. А он — от первых лет сознанья — В душе ребенка оставлял Тяжелые воспоминанья. Мы жили в разных городах, Встречались редко и случайно. Он был мне чужд во всех путях (Быть может, кроме самых тайных). Его циничный тяжкий ум Внушал тоску и мысли злые (Тогда я сам был полон дум, И думы были молодые). И только добрый, льстивый взор, Бывало брошенный украдкой Сквозь отвлеченный разговор, Был мне тревожною загадкой. Ходил он посидеть, как гость, Согбенный, с красными кругами Вкруг глаз. За вялыми словами Нередко шевелилась злость. А мне его бывало жаль… И он, как я, ведь принял с детства Флобера странное наследство — Education sentimentale. |
