«…здесь от бывших немалых жаров без остатка почти все птицы померли, а как вам уже напредь сего рекомендовано было, сколько возможно, уклоняться от запросов и прихотей ханских, то и ныне вам еще оное подтверждается»{79}.
Через несколько дней Панин дает Никифорову дополнительные разъяснения «провинностей» хана:
«Здешний двор ведает, что он, хан, вместо употребления с своей стороны старания о укреплении взаимной между обеими империями дружбы, всячески напротив того проискивает повредить оную, не только сам подавая совершенную веру всем против России скареднейшим клеветам, но и употребляя еще все способы, чтобы оныя и у Порты акредитовать, то в рассуждениях таковых недоброжелательных и недружеских поступков с своей стороны, лишает сам себя многих награждений, кои инако были б следствием здешнего к нему благоволения, если б прямо старался он заслуживать оное и способствовать доброму согласию и что потому не прежде может он полагаться на какие-либо отсюда благодеяния, как по перемене поступков своих…»{80}
До начала Русско-турецкой войны в 1768 году главное внимание Обрескова было сосредоточено на выполнении трех задач.
Во-первых, сбор информации о политике Турции, ее взаимоотношениях с Пруссией, Австрией и Францией. Во-вторых, освещение деятельности европейских дипломатов в Константинополе. В-третьих, принятие мер, которые способствовали бы разрешению польской проблемы, т.е. мер, которые не позволили бы Турции вмешаться вооруженным путем в польские дела.
По-разному можно смотреть на местопребывание российского резидента: Константинополь представлял собой в те времена важнейший, узловой центр политики. Он был той кухней, на которой орудовали «повара» всех дипломатических школ Европы. В турецкой столице скрещивались политические шпаги Фридриха Великого и Марии-Терезии, Екатерины II и Людовика XV. Вот почему от успеха (или неуспеха) работы Обрескова, его разведывательных и дипломатических умений зависело многое в российской политике. Когда союз Фридриха II с Россией еще не определился, Обресков пытается поспособствовать тому, чтобы склонить Турцию к войне с Австрией. В этом его в свое время поддерживал и Петр III, который прямо приказал Обрескову «толкать Турцию в объятия Пруссии». Обресков, этот вдумчивый политик, опытнейший дипломат с прекрасным чутьем разведчика, интуитивно понял, что это не русская инициатива. И у него хватило мужества всеми правдами и неправдами не выполнять указание императора.
По вступлении на престол Екатерина II немедленно признала действия Обрескова правильными и 24 июля 1763 года в виде благодарности увеличила ему, как тогда говорилось, оклад жалованья.
Только через полтора года, 7 января 1764 года, Н.И. Панин сообщил Обрескову, что в польском вопросе Россия действительно расходится с Венским двором и что прусский монарх разделяет русскую точку зрения на выборы польского короля.
Здесь стоит отметить, что это еще не было переориентацией в российской политике. Совместные выступления России и Пруссии по польскому вопросу были только частным соглашением между двумя государствами и никак не означали, что Россия вошла в фарватер прусской политики. Доказательство тому — рескрипт № 3, подготовленный в тот же день — 7 января 1764 года и касающийся прусско-турецкого оборонительного союза. Фридрих открыто заявил, что намерен заключить с Портой оборонительный пакт против Венского двора.
Российская Коллегия иностранных дел предлагает Обрескову предпринять все возможное для предотвращения этого союза, информировать об этих намерениях австрийского посла и всячески помогать ему разрушить планы Фридриха.
Значительно позже, когда Австрия вкупе с Францией готовила вооруженное выступление Турции против России, Екатерина окончательно перешла на позиции союза с Фридрихом II.
В вопросе о выборе польского короля Турция колебалась между двумя лагерями. Франко-австрийский блок пугал Порту усилением мощи России, если польский трон перейдет к российскому ставленнику. Турция воспринимала это как серьезную угрозу. Русские же доказывали туркам, что «иностранный принц» на польском престоле отдаст Польшу католическому блоку и усилит Венский двор.
К этому нужно присовокупить и интриги самих поляков, боровшихся против России. Так, гетман Браницкий прислал в Константинополь своего посланника Станкевича под предлогом обсуждения татарских дел. Поняв, что «татарские дела» — только ширма, Михаила Воронцов в рескрипте от 17 марта 1763 года предлагает Обрескову следить за каждым шагом его в Турции, и если он начнет вести «предосудительную» для России работу, то принять контрмеры.
Изначально было ясно, что Станкевич приехал, чтобы действовать против России. Обресков решил дискредитировать Станкевича и его миссию и прибегнул к следующей агентурной комбинации.
Узнав о том, что Станкевич добивается аудиенции у визиря и намерен представить в его глазах в худшем свете политику России, Обресков задействовал всю свою агентурную сеть. Среди агентов российского резидента был и Гика, главный переводчик Порты. В свое время он получил титул князя и был назначен турками молдавским господарем. Сделав через своих агентов все, чтобы польский эмиссар не был принят визирем, Обресков направил Гику на переговоры со Станкевичем якобы от турецкой стороны. Поляк изложил ему все претензии Польши к России и заявил, что Екатерина собирается выйти замуж за… Понятовского (?!).
Гика составил доклад визирю и Рейс-эфенди, в котором выставил Станкевича лжецом и интриганом. Турки не замедлили подготовить ответ на претензии и жалобы Станкевича в таких выражениях, что не оставили камня на камне от польских претензий.
Вместо того чтобы проглотить пилюлю, Станкевич пошел, как писал Обресков, на «сродную полякам хитрость отрицанием», что он-де ничего подобного не говорил переводчику.
Рейс-эфенди, который славился своей грубостью, пожаловал Станкевичу «такой крепкий реплемант, что каждый, кроме поляка, через всю жизнь свою стыдился бы»{81}.
Станкевич не успокоился, прибег к помощи французского посла и добивался, чтобы ему такого ответа не давали, тем более письменно. Но российский резидент тоже не дремал. «Заполучить копии этих документов, чтобы доказать “противную России” работу Станкевича!» — такую задачу поставил перед собой Обресков. Он срочно встретился с агентом, имевшим большой вес в рейс-эфендии, и убедил его повлиять на Рейс-эфенди так, чтобы ответ Станкевичу был вручен непременно в письменном виде. «Сими примечаниями, — сообщал он позже в Петербург, — також и посулою достоинаго вознаграждения онаго конфидента преклонил, принципала его на все мною делаемое склонять»{82}.
Документ в конце концов вручили Станкевичу, а копию — через агента — получил в свои руки Обресков.
После нейтрализации Станкевича из Варшавы в Константинополь прибыл другой представитель Польши — Александрович, на сей раз кандидат российской Коллегии иностранных дел, получивший в Варшаве указание сотрудничать с Обресковым и подчиняться ему.
Конечно же, Гика сыграл весомую роль в истории со Станкевичем. Но на том его разведывательные заслуги перед Россией не закончились. Однако об этом ниже.
В секретнейшем рескрипте № 35 от 10 октября 1763 года Екатерина сообщает Обрескову, что Россия выдвигает на польский престол Пяста. От Обрескова императрица требует принять все меры, чтобы Порта не помешала возведению этого российского ставленника на престол. Уверенности в податливости турок не было. Поэтому Екатерина пишет:
«Но буде Порта в избрании королевском явною своею помощью или подкреплением той партии, которую она по проискам иностранных держав защищать похоже, большее участие воспримет, в таком случае нужно будет вам подкупить одного или нескольких кредит в султане или министерстве, имеющих персон, чрез которых бы вы надежно и с пользою до вышеобьясненнаго намерения нашего достигнуты могли; ради сего определяем мы кроме нужных товаров, как отчасти уже у вас имеются, а частию и отсюда к вам присланы будут на раздачу и нужные подарки 50 000 рублев, которые к вам отсюда неукоснительно и переведены быть имеют и в число которых можете вы па первый случай, буде вскоре и необходимая нужда востребует, занять некоторую сумму у тамошних греков или на вексель взять от европейских купцов платимой здесь, по в раздаче сих денег поступить с крайним осмотрением и осторожностию, наблюдая в этом экономию»{83}.
