С сожалением надо констатировать, что эти вербовки не были прочными, хорошо закрепленными, для разведчика, скажем так, счастливыми. Якуб, например, позже, во время конфликта с Турцией, сыграл довольно гнусную роль. Но нужно отдать должное умениям Никифорова — по всем статьям для того времени это были крупные вербовки.
Пребывание Никифорова в Крыму принесло и еще ту пользу, что из личных бесед с ханом он смог отследить существо разногласий между Портой и Крымским ханством, что послужило основой острой комбинации, в результате которой хан был низвергнут.
Но как ни прискорбно, преданность делу, решительность, изворотливость, напористость сыграли с консулом-резидентом злую шутку: от него сбежал крепостной мальчик Михаила Андреев (татары завербовали его и обратили в магометанство). И вместо того чтобы принять это как Fait accompli или же потребовать его выдачи дипломатическим путем, Никифоров захватил его самовольно. В результате турки потребовали отзыва Никифорова, что и было сделано русским правительством. Это было ударом по всем планам Екатерины. Больше не удалось уже внедрить консула в Крым. Понятно, как пострадала от этого разведка.
Одновременно разведывательную работу по Крыму и другим приграничным турецким областям вел киевский генерал-губернатор. Еще до назначения Никифорова ездил в Крым поручик Бастевик. Это он установил связь с Якубом и лейб-лекарем хана Мустафой.
После отзыва Никифорова Коллегия иностранных дел предложила императрице направить его для работы в Киев с тем, чтобы он оттуда поддерживал связь с Якубом.
Одновременно в Бахчисарай направляется поручик Климовский, который встречался с Якубом и завербовал поверенного в делах молдавского господаря в Крыму Николая. Последний, будучи православным, по существу, сам предложил свои услуги.
Киевский генерал-губернатор Глебов предложил организовать агентурную сеть в Очакове, Бендерах, Могилеве (на Днестре) и в Яссах. В результате агентами русской разведки стали православный священник в Ягорлыке и переводчик с русского языка у очаковского паши Юрий Григоров.
Коллегия иностранных дел одобрила эту инициативу и назначила агентам оклады от 50 до 150 рублей в год с премиями за особо важные сведения.
Это было в феврале 1766 года, а через месяц были получены первые сведения от Григорова. Из них стало ясно, что Якуб не заслуживает доверия. Доносивший об этом Я. Елчанинов, в частности, сообщает:
«Конфидентно Григоров, не зная о Якубовым обязательстве, по одной только преданности и ревности предостерегает вашего имп. величества подданных от его хитрых и пронырливых умыслов».
И автор послания не ошибся: через два года Якуба, будучи дубоссарским воеводой, сыграл провокационную роль, ставшую одной из причин войны с Турцией.
С профессиональной точки зрения стоит заметить, что именно Елчанинов впервые (?) поднимает вопрос о различии между агентами, работающими на идейной основе, и теми, кто работает за деньги. Он пишет:
«Позвольте всемилостивейшая государыня, по сему пункту мое слабейшее представить мнение: я полагаю между обоими сими беспристранное и с рассудком сходное сратшние, по всем справедливым и неоспоримым резонам признаваю Юрия усерднейшим и предпочитаю его Якубу, ибо сей последний, яко природный турок, никогда с той преданностью и усердием вашему императорскому величеству служить не может, с какою единоверный служит, тем паче что он в таком случае поступает против своего закона, следовательно, от него и пользы ожидать не надлежит, а слыть ему конфидентом до времени, пока из следствий верность его не окажется»{76}.
Наряду с агентурой, завербованной за границей, киевский генерал-губернатор пользовался для добывания информации и «маршрутными» разведчиками, выполнявшими специальные задания Коллегии иностранных дел: офицеров посылали нелегально, под видом купцов. В рескрипте к резиденту в Константинополе от 22 февраля 1766 года можно найти указание киевскому генерал-губернатору командировать секретно в Очаков офицера, крупного специалиста для выяснения на месте характера и предназначения строящейся там крепости{77}.
Прикордонная разведка вплоть до 1768 года не играла большой роли. Но с началом войны пришлось перестраивать всю работу. Дело в том, что в первые годы царствования Екатерины, наряду с проблемой Крыма, перед российской разведкой стояла задача укрепления границ государства, а посему и контрразведывателыюй активности. Пользуясь тем, что по договорам Турции с Россией стороны не должны были возводить укреплений, турецкие власти вели себя напористо до наглости. Они предпринимали дипломатические демарши и протестовали даже тогда, когда русские строили карантинный блок или госпиталь. Конечно же, Россия остро нуждалась в крепостях, и русское правительство упорно искало лазейки, чтобы обойти запретительные положения договора, и готово было добиваться своего «дубьем и рублем». Русский резидент в Константинополе получил задание склонить турок к тому, чтобы они согласились на строительство крепости Святого Димитрия на Дону. Турки требовали допустить их комиссаров для осмотра предназначенного под строительство участка. Турецкие наблюдатели почти во всех случаях давали заведомо ложные оценки положению дел вокруг будущего строительства.
И в августе 1762 года Коллегия иностранных дел предлагает Обрескову провести ряд вербовок для решения проблемы строительства свято-дмитровской крепости. В указании коллегии речь шла о вербовке комиссара и подкупе визиря и Рейс-эфенди.
Трудная задача стояла перед русским резидентом — умелым, опытным вербовщиком, способным убеждением и личным обаянием склонить на свою сторону нужного человека. Но попробуй завербовать тогдашнего турецкого чиновника, который смотрит на свою государственную должность как на синекуру. Без денег — бакшиша — тут невозможно было ступить и шагу. Чиновники нахально выпрашивали подарки и деньги. И трудность заключалась тут не в том, чтобы суметь дать взятку, а чтобы получить реальный результат. Обрескову это удавалось: в рескрипте от 19 декабря 1762 года ему от высочайшего имени выражается благодарность за то, что он сумел добиться от визиря благосклонного ответа по вопросу о крепости, и предлагается произвести все расчеты со взяточниками, но только… после окончательного «решения дела», т.е. согласия турок на строительство крепости. (Ксгае визиря по этому предписанию была ассигнована тысяча червонных, Рейс-эфенди — пятьсот, а самому визирю — соболий мех «лучшей доброты».) Потому в рескрипте № 34 Обрескову «указуется»:
«Обещанныя вам предыдущим, под № 33 рескриптом для верховного визиря соболи, мех лучшей доброты ценою в 1000 руб. при сем посылая, рекомендуем вам оной мех ему, визирю, подарить не инако, но по совершенном к нашему удовольствию окончании известнаго о крепости святого Димитрия дела. Да при сем же в диспозицию вашу посылаем еще мех бобровый ценою в 800 руб., который можете вы употребить в подарок турецким министрам, кто более нам по тому делу услугу свою сделает, или в добавок помянутого собольего меха оному же верховному визирю или кому другому из них по вашему разсмотрению, престерегая при том, дабы сии и прочие определенные подарки отнюдь втуне употреблены быть не могли»{78}.
Надо заметить, что экономия средств вообще очень характерна для руководства русской дипломатической разведки той эпохи. Наступило время, когда России больше не нужно было задабривать Турцию. Петербург начинает активную политику, стремясь к тому, чтобы соседи ориентировались на российский курс и следовали планам русской дипломатии. Только в этом случае русские дипломаты-разведчики готовы выплачивать вознаграждения за выполнение заданий и политических услуг. Но именно вознаграждения, а не дань.
Особенно отчетливо это можно увидеть на примере отношений русской дипломатии с крымским ханом. Он нагло, без обиняков требовал от Никифорова подарков. Однажды ему вдруг дозарезу понадобился кречет. Никифоров направил об этом срочное донесение в Петербург, откуда Екатерина отписала хану краткий, но впечатляюще вразумительный ответ: «У нас все птицы померли». В интерпретации Н.И. Панина, содержащейся в указании консулу от 23 октября, эта отповедь крымскому наглецу выглядит уже так:
