М. Ф., сердито сдвинув брови, покосилась на нас с сестрой и укоризненно произнесла:

— Уж ты скажешь, Таня…

Мы прыснули и выбежали из комнаты. Конечно, мы понимали — мама шутит, но намек на то, что наша неприступная Маргарита неравнодушна к Чуковскому, нам очень понравился.

Зимой, в городе, К. И. бывал у нас не часто. И всегда его приход как-то особенно оживлял нашу большую семью.

У нас в доме любили посмеяться. Особенно весело бывало за обедом, когда все собирались вместе.

Дед мой, Николай Федорович Анненский (после смерти отца, А. И. Богдановича, мы жили вместе с ним и бабушкой), крупный ученый-статистик, редактор либерального журнала «Русское богатство», был самым обаятельным, живым и веселым человеком, какого мне пришлось встретить в жизни. Шутки, забавные прозвища, смешные стишки так и сыпались, когда он садился за обеденный стол.

Мне кажется, что эта любовь к шутке, неожиданной забавной ассоциации сближала его с К. И. По своим литературным интересам и вкусам Чуковский не был ему близок. Что же касается мамы, чья любовь к поэзии не ограничивалась «гражданской лирикой», то она не отталкивала от себя все новое и потому с радостью принимала многое, чем восхищался Чуковский.

Споры за обедом не умолкали. Но дедушка, заметив наши погрустневшие лица, прерывал серьезный разговор:

— А ну, К. И., скорее рифму на Куоккала! — и тут же, не ожидая ответа, выпаливал: — Станция Куоккала!

— Начальник бродит кругом да около!

И сыпались рифмы на все названия станций по Финляндской железной дороге.

Дойдя до Райвола, дедушка на секунду задумывался.

— Станция Райвола… Начальник съел буйвола, — с торжеством заключал дедушка.

Мы хохотали, а К. И. одобрительно замечал:

— Богатейший ассонанс. Брюсов может позавидовать.

У нас постоянно обедал кто-нибудь из знакомых. Часто приходила бабушкина знакомая — Марья Александровна. Эта дама средних лет одним своим видом наводила тоску. На голове ее неизменно зимой и летом красовалось сложное сооружение из черного крепа, сплюскивающее ее пышную прическу. Маленькое личико было не по возрасту сморщено. Тонкие губы обиженно поджаты. Платье по воротнику и рукавам тоже обшито крепом. По ком она вечно носила траур, так и осталось неизвестным.

Только дедушкина жизнерадостность, его веселые шутки заставляли нас забывать об этой мрачной тени.

Как-то одновременно с нею обедал у нас К. И. «Тень», обычно молчаливая, решила высказаться. Она брезгливым жестом отодвинула тарелку, нервно хохотнула и гортанным, прерывающимся от обиды голосом заявила:

— Почему-то, когда я у вас обедаю, на второе всегда бывает шпинат, а я его совершенно не переношу.

Бабушка сконфуженно пробормотала, что она не знала, что можно заменить…

— Благодарю вас, я сыта, — процедила Марья Александровна, поджимая тонкие губы.

К. И. пристально посмотрел на недовольную гостью.

Подали третье. К. И. лукаво взглянул на бабушку и подчеркнуто громко сказал:

— А когда я обедаю, всегда бывает мое любимое сладкое — трубочки со сливками!

И все, кроме М. А., невольно рассмеялись с таким чувством, которое сейчас бы выразили словами: «Здорово отбрил».

После обеда нам, детям, разрешалось играть у дедушки в кабинете. Как-то К. И. с дедушкой сидели тут же на большой тахте, о чем-то оживленно разговаривая.

А наша возня перешла в драку. Мы с Володей постоянно сражались за Танюшу: я хотела, чтобы Танюша играла со мной, а Володя требовал, чтобы только с ним. Мы не спрашивали согласия кроткой Танюши и тянули ее за руки в разные стороны, награждая друг друга тумаками, а попутно доставалось и Танюше.

К. И. и дедушка несколько секунд следили за сражением.

— Да, — вздохнул дедушка, указывая на Танюшу, — настоящая «рабыня веселья».

— Жертва общественного темперамента, — подтвердил Чуковский.

И вдруг произошло неожиданное. Сильной рукой отстранив нашу дерущуюся кучу, К. И. разлегся посреди кабинета, широко раскинув длинные ноги и руки. Мы с изумлением и даже некоторым страхом смотрели на это огромное распростертое тело.

А К. И. громко сказал:

— Можете делать со мной все, что хотите. Можете ползать по мне, щекотать, щипать, хватать за нос, дергать за уши, за волосы, но… — тут он торжественно поднял руку, — если кто-нибудь из вас дотронется до моего подбородка, произойдет что-то ужасное.

Мы с Володей, как дикари, жадно накинулись на него, хватая за нос и дергая за волосы, деликатная Танюша осторожно его пощипывала, и даже Шура отложила книжку, улеглась на его ноге и тихонько щекотала. Но если какая-нибудь рука приближалась к его большому гладкому подбородку, чей-нибудь голос испуганно предупреждал:

— Осторожно — подбородок!

Через несколько минут нашу живописную группу окружила вся семья. Никого не удивило, что взрослый человек, критик «с именем», как мальчишка, возится на полу с ребятами. Дедушка сказал:

— Ну, совершенно как статуя — Нил с притоками.

Потом эта игра возобновлялась много раз, но никто из нас никогда не прикоснулся к запретному подбородку. Так и осталось неизвестным: что бы все-таки произошло? Элемент тайны и грозящей нам неведомой опасности делал эту игру необыкновенно увлекательной.

К. И. стал своим человеком в нашей семье. Его дружба с моей матерью продолжалась до конца ее жизни. И к нам, ее детям, у него сохранилось теплое, дружеское отношение. Не раз, когда я была уже взрослой, он говорил: «Помните, я вас еще в ванне купал…» Я что-то такого случая не помню. Думаю, что это мифическое «купанье» символизировало его право на родственно-покровительственное ко мне отношение.

Мои ранние воспоминания о К. И. относятся к годам 1908–1912. Потом в жизни нашей семьи произошли печальные перемены. В 1912 году умер дедушка. Вместе с дедушкой ушла из нашего дома беззаботная радость. Весной 1915 года скончалась бабушка. С ее смертью для меня кончилось детство.

За это время мы видели К. И. редко, или эти встречи не запомнились.

Лето 1915 года мы опять жили в Куоккале. На этот раз К. И. сам подыскал нам дачу совсем рядом со своей. Дача Чуковских выходила на пляж, наша — на дорогу. Их садики разделяла небольшая поляна.

Как только мы переехали на дачу, мне показалось, что недавно пережитое большое горе осталось где-то далеко позади. Мысль о скорой встрече с К. И. была предчувствием праздника.

В день нашего переезда мама послала меня с каким-то поручением к Чуковскому. Я быстро побежала через поляну, радуясь, что увижу К. И.

На террасе меня встретила жена К. И. — Мария Борисовна.

— К. И. у себя в кабинете, поднимись к нему.

Я взбежала по узкой лесенке, постучала и, не ожидая ответа, открыла дверь.

В довольно большой темноватой комнате, у стены, заставленной полками с книгами, спиной ко мне стоял высокий темноволосый человек. Я с протянутой рукой шагнула к нему:

— Здравствуйте, Корней Иванович!

Он обернулся, и я отступила, подавленная своей тупейшей ошибкой, — это был совершенно незнакомый мне человек.

И тут же раздался спокойный голос К. И. Он сидел на диване в темном углу, и я его не заметила.

— Знакомьтесь, Сонечка, — это Владимир Владимирович Маяковский.

Незнакомец посмотрел на меня откуда-то сверху и молча пожал руку.

К. И. поздоровался со мной особенно дружески. Он, конечно, заметил, как я смущена, и старался подбодрить меня, хотя глаза его и смеялись.

А я едва пролепетала ему мамино поручение и поскорее выскользнула из кабинета.

Возвращаясь домой, я почти позабыла о своей оплошности — так заинтересовало меня неожиданное знакомство.

Имя Маяковского я уже слышала и очень запомнила. Последние две зимы много говорили о футуристах. Появилась у нас в доме тоненькая книжица, демонстративно отпечатанная на обоях, с непонятным названием «Засахаре кры». Так же невразумительны были и короткие строки на цветастых обоях.