За несколько дней до отъезда в кабинете на пол ставился большой открытый чемодан, и в него постепенно укладывались книги, бумаги, ручки, карандаши, клей, чернила, маленькая белая тряпочка (для перьев) и побольше (ею Корней Иванович стирал пыль и сам любил мыть ее под краном) и очередная рукопись.
В санатории у него был свой режим, такой же, как и в Переделкине, рабочий. Отдыхом он считал те часы, когда, утомляясь, оставлял одну работу и принимался за другую. От «Маленького оборвыша» к Слепцову, от Оскара Уайльда к статьям о русском языке.
Бездеятельного отдыха он не признавал, не одобрял и не понимал, как можно целый вечер просидеть за игрой в домино или праздно протомиться у телевизора.
Если Корней Иванович узнавал, что я провела вечер в гостях на каком-нибудь торжественном ужине или просто так проболтала с друзьями до поздней ночи, он презрительно фыркал, отворачивался от меня и осуждающе говорил:
— Как не стыдно! На что истратили время! Лучше почитали бы что-нибудь.
Лестница на второй этаж дома Корнея Ивановича начинается пологими ступеньками (их четыре), а потом резко идет вверх. Эти шестнадцать ступенек преодолевать надо медленно и размеренно.
Корней Иванович осиливал ступеньки одним махом, а если его сопровождали молодые дамы, он шагал через ступеньку, а то и через две, даже в своих огромных валенках-кораблях.
Я поднималась по этой лестнице полусогнувшись, опираясь руками в колени. Голову приподнимала уже у самой лестничной площадки. В те дни, когда Корней Иванович встречал меня, он стоял на верхней ступеньке, вытянув руку вперед, словно благословляя меня.
Ты перед ним что стебель гибкий,
Он пред тобой что лютый зверь,
торжественно проговаривал он эти строки и обычно вручал мне какую-нибудь работу. Как-то он протянул чью-то толстенную рукопись, которую сопровождала такая резолюция:
Каждый день почта доставляла в дом 7–10 писем, 4–5 пакетов, обычно объемистых. Однажды шофер привез тяжеленный фанерный ящик, на котором стояла цифра: «10 кг.». Корней Иванович, с нетерпением ожидая, когда ящик будет вскрыт, приговаривал:
— Эх, грешен, люблю подарки, люблю подарки…
А когда ящик вскрыли и я, надрываясь, подняла эти десять кг., оказалось, что они вмещали в себя жизнеописание одной дамы от рождения ее и до семидесяти лет. Корней Иванович даже плюнул от возмущения, а на следующий день я прочла на листке, прикрепленном к этому сочинению:
«Кларочка! Дайте этой барыне самое вежливое описание моей болезни и немедленно верните ей рукопись».
Письма разбирать помогали Корнею Ивановичу все в доме — и невестка Марина Николаевна, и внучка Елена Цезаревна, и друзья, и случайные гости. Письма прочитывались и раскладывались по самодельным бумажным папкам. На папках делались надписи (я перечисляю те, что сейчас остались нетронутыми в ящике письменного стола Корнея Ивановича):
«Послать книгу или деньги»
«Раритеты и курьезы» (с припиской: «Ха, ха»)
В папке «Лит. консультации» остались лежать стихи Г. Лукьянова, присланные 20 июля 1969 года; «Считалки, перевертыши, загадки детей рождения 1903, 1930, 1955, 1957 годов», собранные пенсионеркой Т. Я. Вашкевич из Риги; стихи А. А. Туманова, который «решился присоединить свои вирши к опостылевшему потоку рукописей», и др.
Это те заинтересовавшие Корнея Ивановича рукописи, которые он просмотрел, но не успел ответить авторам.
В другой папке лежат письма детей и родителей с просьбами о книгах. На многих сверху сделана пометка: «Послана».
Письма из третьей папки после того, как Корней Иванович отвечал на них, перекочевывали в основной архив, распределенный по алфавиту.
В раритетах хранится самодельная книга «Мойдодыр», которую сопровождало такое письмо:
«Дорогой Корней Иванович! Посылаю Вам небольшую книгу. Она долго у меня хранилась, но лучше ей быть у Вас. В войну молодой капитан, долечиваясь после ранения, нашел в эвакуации жену и маленького сына. Не было книг. Он много читал сыну на память, а эту сам написал и иллюстрировал. […]
Я помню, отец погиб на фронте. Мальчик хранил эту книгу.
Потом подарил своей любимой учительнице, т. к. судьба гоняла его по всему Союзу. Потом передали ее мне. Я ее тоже очень берегла. А теперь мы решили отдать ее Вам. Пусть будет у Вас, как доказательство любви и уважения Ваших маленьких, больших и совсем старых читателей.
С искренним уважением
Н. Метлицкая».
В книжке одиннадцать страниц. На последней указано: «Соликамск, 1943». Текст написан тушью, печатными буквами. Рисунки — акварельными красками. Слово «Мойдодыр» «издатель» вывел из нарисованных одежных щеток и мыльных пузырей.
В архиве Корнея Ивановича несколько таких книг, сделанных родителями своим детям.
Самодельную книжку «Сказок», изготовленную в Заполярье в годы войны, с металлической планочкой ла матерчатой обложке, прислала Корнею Ивановичу Галина Шапилова. В письме она говорит: «Это моя самая первая в жизни и самая дорогая для меня книжка. Она сделана моей мамой». На планке надпись: «Галочке от мамы». Сказки «Лимпопо», «Бармалей», «Телефон», «Мойдодыр» и другие напечатаны на машинке. Рисунки выполнены тушью и цветными карандашами — точное воспроизведение иллюстраций художников к довоенным изданиям сказок Корнея Ивановича.
Сказку «Крокодил» с переснятыми рисунками Ре-Ми и переписанным от руки текстом подарила Корнею Ивановичу А. В. Меньшикова.
В «Раритетах и курьезах» лежат рядом два письма. Оба посвящены сказке «Мойдодыр». Первое как бы заключает раздел «раритетов», второе открывает раздел «курьезов».
В первом Марк Фогель рассказывает о том, как сорок лет назад, маленьким мальчиком, он был приглашен в Дом санкультпросвета посмотреть фильм «Мойдодыр».
«Фильм был немым, поэтому тетенька, тихо бренча на пианино, громко выкрикивала:
Одеяло убежало!
Улетела простыня!
Но вот грязный мальчик стал чистым, Мойдодыр и все вещи радостно заплясали, тетенька грянула „Камаринскую“. Загорелся свет, но тетенька нас не отпустила:
— Дети, тихо! Сейчас будет самое главное!
Она долго искала кого-то в зале, проходя по рядам, потом поманила меня пальцем, а когда я подошел к ней, поставила на стул и сказала:
— Дети, этот мальчик самый грязный! За это Мойдодыр дарит ему подарок.
Она протянула мне кусок мыла и мочалку-люфу.
Я стоял на стуле, держа в одной руке мыло, а в другой мочалку, словно скипетр и державу!
Тетенька колотила изо всех сил „туш“ — меня нарекли главным грязнулей всего района. И тут тетенька совершила тактическую ошибку. Она громко похлопала в ладоши, требуя тишины. Вкрадчивым голосом, ехидно взглянув на меня, она кинула в зал:
— Дети, хотели бы вы быть похожими на этого мальчика? Хотели бы вы получить такой подарок? — Она победно улыбнулась, предвкушая ответ.
— Хоти-и-им! — неожиданно для нее заревел зал…
Я мчался домой, как ураган. Я ворвался домой. Я закричал изо всех сил:
— Мама! Мамочка, ты же ничего не знаешь! Я самый главный грязнуля в нашем районе!
Я потрясал в воздухе своими знаками победы — мылом и мочалкой.
Мама ахнула и тихо заплакала… С тех пор прошло много лет. Давным-давно смылилось мыло, истерлась мочалка, но я до сих пор благодарен Мойдодыру за его подарок».
А в своем анализе детского рассказа в стихах К. Чуковского «Мойдодыр» Тимошенко из города Ейска спрашивает:
