Мне начинает казаться, что я знаю Одри с рождения.

Вечером, сделав в блоге запись, содержащую пространный анализ альбома «Тен» — старого, но не потерявшего актуальность, я, наконец успокоившись, получаю возможность оценить прошедший день со стороны.

В некотором смысле я приняла от Одри приглашение на вечеринку по случаю дня рождения — и не прогадала. Следует признать, что новое знакомство оказалось необычайно приятным. Однако будучи человеком, большая часть жизни которого прошла под прикрытием, я привыкла анализировать мотивы своего поведения. Что стало причиной утреннего знакомства, и почему я решила его укрепить? Стало ли основой моего решения желание завести друга, или я действовала по схеме создания образа Дэйзи Вест и сделала это, повинуясь необходимости лицемерить?

От этих мыслей меня отвлекает короткий звонок, сигнализирующий о поступлении на телефон сообщения.

«С чего это ты зарядила статью о „Перл Джем“? Вообще-то это я живу в столице гранджа. Правда, наши читатели этого не знают. Ни один из 372;)»

Прочитав сообщение, я улыбаюсь и набираю ответ:

«Я так понимаю, по этой причине ты в ответном сообщении и камня на камне от моих теорий не оставишь?»

Даже соглашаясь со мной, Меган не может избавиться от вечно обуревающего ее желания противоречить.

«Естественно».

После паузы от Меган приходит еще одно сообщение:

«Как прошел первый день в школе? Все в порядке?»

«Кажется, да. Как ты считаешь, можно ли подружиться с человеком, если ты не собираешься раскрывать ему истинные обстоятельства своей жизни?»

«Я об этом не задумывалась. А ты с кем-то подружилась?»

«Возможно».

«Надеюсь, не с каким-нибудь очередным уродцем из нашей группы подопытных? Что, с кем-нибудь из обычных людей?»

«Вообще-то эти „уродцы“ тоже когда-то были друзьями».

«Ты понимаешь, что я хочу сказать».

«Да, понимаю… Нет, с классной девчонкой из школы. Ее зовут Одри».

«Ди?»

«Что?»

«Не нужно слишком усердно копаться в себе».

«Я пытаюсь».

«Это хорошо. Ладно, пошла писать разгромный ответ на твой пост. Люблю тебя».

«И я тебя. Пока».

— У тебя нет планов на сегодня, не так ли? — спрашивает Мэйсон, когда я, пошатываясь от бессонницы, вползаю в кухню. Вчера я совершила ошибку, взявшись за новый фантастический роман в половине девятого вечера. К десяти часам чтение поглотило меня настолько, что отложить книгу я не смогла. В итоге легла спать только в два часа ночи.

— Нет, планов нет, — ворчу я, плюхаясь в кресло. Мэйсон переворачивает жарящиеся на сковородке блины. Он очень неплохо готовит, хотя делает это достаточно редко.

— Тебе нужно как следует позавтракать, — поясняет он. — На сегодня запланирована ежегодная диспансеризация.

— Но почему сегодня? — протестую я. — Без предупреждения? В субботу?

— Прости, Дэйзи, — сочувственно говорит Мэйсон. — У меня сложилось впечатление, что ты переносишь процедуры легче, если тебя заранее не предупреждать; в таком случае ты не успеваешь разволноваться.

— Но почему именно сегодня?

— Обычно диспансеризацию назначают, когда до годовщины катастрофы остается несколько дней.

Автобус, в котором я ехала много лет назад, потерял управление на обледенелой дороге и упал на дно озера, унеся с собой двадцать одну жизнь, хотя в списке погибших осталось с тех пор всего семь человек. Это случилось в начале декабря, пятого числа. Ежегодную диспансеризацию обычно назначают, когда до этой даты остается несколько дней.

— Бог попросил сделать это раньше, — объясняет Мэйсон, глядя на меня со странным выражением.

— Не понимаю, — говорю я. — Не помню, чтобы раньше такое случалось… Такое было когда-нибудь?

— Нет.

— Странно.

Мэйсон перекладывает блины на тарелку и замирает со сковородкой в одной руке и лопаточкой в другой.

— Да, мне тоже так кажется, — говорит он, — но, видимо, на то есть причины. Давай сделаем то, что он просит, и забудем об этом еще на год.

Однажды я читала об интенсивной медицинской проверке, которую проходят космонавты, чтобы получить допуск к полетам. Конечно, это лишь мое мнение, но диспансеризация, которую проводят раз в год в рамках проекта «Воскрешение», еще более сурова.

Первый этап — медицинский осмотр, который, конечно, «обычным» не назовешь. Первым делом, как и положено, проверяют зрение, слух, рефлексы, работу сердца, а потом проводится полный неврологический анализ с проверкой на координацию движений и способность удерживать равновесие. Затем берут образцы волос для изучения в лаборатории и мазок из горла, даже если я ни на что не жалуюсь. Следом проводится полное сканирование кожного покрова, по итогам которого составляется карта родинок и иных образований. После этого изучают записи в карте о состоянии моего здоровья и питании на протяжении года.

Словом, это вам не обычная диспансеризация, которую проходят школьники в поликлинике.

В конце проводится проверка памяти. Эта процедура по-своему приятная, так как обычно она выливается в соревнование между Мэйсоном и мной, в котором я неизменно одерживаю победу. В прошлом году мы, к примеру, битый час спорили о том, где находилась начальная школа, в которую я ходила в Палмдейле, штат Флорида: на Коннектикут-авеню или на Коннектикут-стрит.

— Авеню, — утверждала я.

— Ты ошибаешься, — отвечал он.

— Нет, не ошибаюсь.

— Тебе было пять лет. Как ты можешь это помнить?

— Я это помню. Автобус останавливался на углу Коннектикут-авеню и Первой улицы.

— Откуда тебе это известно?

— Просто помню, и все.

Я не стала говорить ему, что запомнила название из-за него, потому что постоянно смотрела на указатель, мечтая о том, чтобы оказаться в настоящем Коннектикуте вместо Коннектикут-авеню — так сильно я боялась ехать в школу на автобусе. Только когда однажды утром со мной случилась истерика, Мэйсон понял, насколько сильно подействовала на меня та катастрофа.

Когда до него наконец дошло, он стал сам возить меня в школу на машине.

После проверки памяти Мэйсон проводит оценку моего психического состояния. Это странная процедура, потому что ее проводит не кто иной, как человек, постоянно находящийся рядом со мной и играющий роль отца. Впрочем, пока все нормально. Далее следует тест на уровень интеллекта, а после него экзамены на, знание математики, физики, навыков чтения и родного языка.

Хотя диспансеризация — утомительное занятие, если не сказать хуже, я мирюсь с ним, так как понимаю, насколько важны ее результаты для проекта с точки зрения сбора информации о состоянии детей из нашей так называемой автобусной группы. Ненавижу в нем я только одну процедуру — сдачу крови. Одно дело сдать образцы ткани — частички кожи просто отщипывают от тебя, и это происходит быстро, но когда приходится «нацедить» пятьдесят пробирок, это все равно что находиться в объятиях вампира, медленно высасывающего из тебя кровь. Сначала кружится голова, а потом все тело становится ватным.

Это самая неприятная часть.

Хотя я понимаю ценность диспансеризации, включая даже эту отвратительную сдачу крови — процесс отнимает много времени и сил, и по ее окончании я чувствую себя изможденной. Я живу с двумя агентами и, по сути, являюсь кем-то вроде их человекообразной лабораторной крысы, поэтому диспансеризация занимает один день, тогда как обычно на проверку состояния воскрешенного требуется четыре или пять. Помимо всего прочего процедуры идут одна за другой, без перерыва, поэтому отдохнуть и восстановиться, к примеру, между оценкой психического состояния и тестом на уровень интеллекта, возможности не предоставляется.

Когда диспансеризация заканчивается, я чувствую себя предельно усталой и едва осознаю происходящее. Мне еще предстоит поставить автограф под договором, согласно которому я живу под прикрытием и не возражаю против того, чтобы надо мной проводили научные эксперименты. В договоре указана моя настоящая фамилия — Макдэниел. Покончив с формальностями, я, вместо того чтобы сделать макияж и, нарядившись, отправиться на вечеринку, как делают нормальные девушки моего возраста в субботу вечером, переодеваюсь в пижаму и, едва удерживаясь на ногах, чищу зубы, чтобы завалиться спать.