А как я буду реагировать, если умрет Одри?

Или следует задать вопрос иначе: как я буду реагировать, когда умрет Одри?

Чтобы отогнать эту ужасную мысль, я убираю список с экрана. Мэтт, сидящий рядом со мной, шумно выдыхает, как будто сидел задержав дыхание. Решив сначала, что пора выходить из программы, я, поняв, что увиденное захватило его, решаю показать Мэтту еще что-нибудь и открываю папку, где содержатся подробные отчеты по всем членам проекта. Информация по каждому из детей собрана в отдельной папке. Они не пронумерованы: название каждой директории начинается с F-339145 — кодового названия проекта, за которым следует набор букв. Понять по этой классификации, что содержится в папке, невозможно. Я перебираю папку за папкой — «ини», «миини», «мини», «моэ» и так далее. Мэтт молча следит за моими действиями.

Я решаю открыть «моэ», и тут же узнаю почерк Мэйсона. Страница датирована 5 декабря 2001 года, в этот день произошла катастрофа.

В самом начале проекта Бог, очевидно, боялся Интернета, поэтому заставлял агентов делать записи на бумаге. В конце концов ему, видимо, удалось преодолеть технофобию, поэтому документы были отсканированы, а оригиналы впоследствии уничтожили. Однако записи, сделанные от руки, имеют особый вес. Увидев лихорадочную скоропись Мэйсона, я понимаю, как тяжело приходилось всем в самом начале — почерк может рассказать о ситуации больше, чем компьютерный текст.

— Да уж… — бормочу я себе под нос.

— Что? — спрашивает Мэтт.

— Нет, ничего. Меня удивил почерк, — объясняю я. — Документ написал Мэйсон, и написан он почерком, который выглядит… безумно.

Мэтт кивает, но по лицу видно, что он не понял. Я указываю на дату.

— В этот день произошла катастрофа, — объясняю я. — Агентам нужно было обмениваться информацией о пациентах. Похоже, хаос был полный. Я уверена, им всем было нелегко. Мэйсону и другим необходимо было вернуть к жизни двадцать детей и девушку-водителя, а из инструментов в их распоряжении был только шприц с составом.

В течение нескольких секунд Мэтт обдумывает мои слова.

— Но если состав не действовал, они же могли использовать другие методы, которыми обычно реанимируют людей, так? — спрашивает он.

— Нет, в том-то все и дело, — говорю я, — что для успешной проверки «Воскрешения» разрешено было пользоваться только им. Даже искусственное дыхание и прочие вполне обычные методы применять не разрешалось.

— Но… — говорит Мэтт и замолкает, оборвав фразу на полуслове.

— Представь, что ты врач, знающий все приемы, которыми пользуются реаниматологи, и не имеешь права ими пользоваться? — предлагаю я.

— Это все равно что иметь сестру, больную раком, и знать, что есть лекарство, способное ее спасти, понимая при этом, что получить его она не может, — отвечает Мэтт, пристально глядя на меня.

— Да, похоже, — говорю я тихо.

— Прости, — извиняется Мэтт.

— Да нет, что ты. Не извиняйся. Ты прав.

Мы снова возвращаемся к открытому в компьютере документу. Вернее, Мэтт отворачивается и смотрит на экран. Не зная, что сказать, я начинаю читать записи Мэйсона вместе с ним.

— Боже мой, — тихо говорит Мэтт, качая головой.

— Да, это ужасно, прости, — снова повторяю я. — Мне хотелось найти информацию по кому-нибудь из выживших, но я не могу в точности сказать, чье дело содержится в папке.

— А что случилось с родителями этой девочки? — спрашивает Мэтт, игнорируя мои попытки оправдаться. Закрыв записи Мэйсона, я открываю другой документ из той же папки. Это согласие на участие в проекте, подписанное родителями Келси. Убрав его с экрана, я открываю следующий файл. В нем содержится сопроводительная документация, в которой описана дальнейшая судьба родителей девочки, переведенных на нелегальное положение. Оказывается, их просто переселили в другое место, не меняя фамилию, так как причины делать это не было. Они живут в Северной Дакоте. В отчете о последнем контакте с ними, датированном 2011 годом, написано, что они «ведут нормальный образ жизни».

Да уж. Все нормально, за исключением того, что их дочь мертва.

Мэтт больше не задает вопросов, и я открываю следующую папку.

В первом документе содержатся записи, идентичные тем, что мы читали в деле Келсе. Они касаются другого ребенка из «автобусной группы», которого курирует не Мэйсон.

— Черт возьми! — снова восклицает Мэтт, на этот раз с большим жаром.

— Ой, прости, — говорю я.

Быстро закрыв файл и ткнув пальцем в экран, я открываю следующую папку. На этот раз, слава богу, мне попалось дело мальчика, которому удалось вернуть жизнь. Его зовут Гэйвин Сильва. Фамилия была изменена на Виллареал. Листая документ, описывающий его воскрешение, я громко и радостно вздыхаю. Семья Виллареал была перемещена в Нью-Йорк.

— Мы с ним знакомы, — говорю я. — Он такой классный.

— Да? — вяло спрашивает Мэтт. Похоже, ему хочется услышать хорошие новости не меньше, чем мне.

— Да, — подтверждаю я. — Воскрешение помогло многим из нас. Мы вернулись с того света.

Ощущение такое, будто я только что вышла из дома с привидениями: нервы звенят, как перетянутые струны, усталость — как после сильного стресса. Сделав паузу, чтобы прийти в себя, я пытаюсь объяснить Мэтту, в чем польза проекта «Воскрешение».

— Этому мальчику, Гэйвину, сейчас двадцать два года, — рассказываю я, стараясь говорить спокойно. — Он бы тебе понравился — такой веселый. Учится в художественном университете, великолепно рисует. На прошлый день рождения прислал мне рисунок… портрет в моей комнате, помнишь?

— Да, я видел.

— Так вот. Жизнь Гэйвина, как это ни странно звучит, после катастрофы наладилась. Несколько лет назад Мэйсон рассказывал мне, что когда они жили в Берне, отец издевался над ним — бил его, тушил о него сигареты, — рассказываю я, ежась от страха.

— Вот скотина, — говорит Мэтт, и в его глазах я замечаю огонек скрытой ярости.

— Да, точно, — соглашаюсь я. — Ужасный человек. Гэйвину приходилось нелегко. Но когда он стал участником проекта, все это прекратилось.

Мэтт недоуменно смотрит на меня, приподняв брови. Решив, что ему интересно узнать больше, я продолжаю рассказ:

— Лучшим другом Гэйвина был парень по имени Майкл Декас. Он погиб. В общем, еще до катастрофы родители Майкла стали подозревать, что в доме Гэйвина происходит что-то нехорошее, но заставить Гэйвина рассказать, что именно, так и не смогли. Мэйсон говорил мне, что они обращались с расспросами к матери Гэйвина, но та все отрицала и после этого запретила сыну на какое-то время ходить в гости к Декасам. Потом случилась эта авария. На Майкла состав не подействовал; его родители очень расстроились. А потом, когда оживляли Гэйвина, агенты обнаружили на его теле ожоги. Его тело никто вернуть не потребовал — родители, кажется, все это время были в Канаде, и агенты спросили у других родителей, знает ли кто-нибудь из них Гэйвина. Родители Майкла Декаса рассказали о том, что их дети дружили, и, увидев ожоги, немедленно заявили о том, что заберут Гэйвина и готовы вместе с ним перейти на нелегальное положение… усыновив его.