Григорий Алексеевич на совместном заседании палат упрекал депутатов в том, что они в течение одного года дважды изменили подход к сохранению Союза. Если совсем недавно они вели речь о примате экономических связей, то нынче вновь поднимается вопрос о предварительном заключении политического союза. «Если опять политику ставить впереди экономики, то паралич народного хозяйства нам будет обеспечен уже к весне»[74].

Говоря так, Г. Явлинский сеял смуту в душах и умах государственных мужей. Он пытался внушить им, что они, отрицая подписание договора, действуют отнюдь не в интересах России, старательно объяснял им значимость этого договора для судьбы страны. Дабы прекратить «вредное» действие речи Г. Явлинского на коллективный ум парламента, председательствующий напомнил ему о пятиминутном регламенте. На что Григорий Алексеевич тут же парировал, грустно уходя от микрофона: «Неужели вы надеетесь развязать этот узел за считанные минуты?»[75]

В другой раз у него было больше времени. Он прочитал доклад. Доклад был интересным, вызвал сочувствие и понимание. Приведу его полностью:

— Чаще всего противники заключения договора апеллируют к тому, что республикам легче выходить из кризиса в одиночку. Расчеты показывают, что цена освобождения — цена в буквальном чисто финансовом смысле этого слова — многократно перекроет стоимость приведения законодательства и нормативных актов республик в соответствие с общей договоренностью. Сегодня все без исключения республики охвачены нарастающим спадом производства. Ожидается, что в 1991 году объем национального дохода в целом по стране снизится на 15 %. Важнейшими причинами этого является разрыв хозяйственных связей, нарушение обязательств по поставкам продукции, несогласованность действий республик. Расплачиваться за обособление республик и регионов приходится и дальше придется их населению, которое и так не очень-то, мягко говоря, богато. Ни одно суверенное государство не имеет сейчас бюджетных средств, чтобы компенсировать эти потери. Кроме того, хотелось бы обратить внимание на один чисто системный момент: выходить из любого кризиса с чисто экономической точки зрения тем легче, чем шире рынок. 99 % нашей продукции неконкурентоспособна на мировом рынке, а остальное продается там по демпинговым ценам. Для наших же производителей нужен постоянный рынок сбыта продукции, иначе они просто не могут развиваться. И этот рынок может быть пока только внутрисоюзным.

Разрезав связи, которые сложились за 70 лет, большинство республик не найдет достаточно внутренних резервов, чтобы выйти из кризиса. Сегодня экономические взаимосвязи республик интенсивнее связей Европейского экономического сообщества. Например, в 1989 году объем межреспубликанского обмена отечественной продукцией составил 20 % от валового национального продукта СССР, а аналогичное соотношение взаимосвязей стран — членов ЕЭС — 16 %. Поэтому уповать на то, что размежевавшись, мы сразу заживем лучше, наивно и безнадежно.

Второй довод, который присутствует постоянно, — то, что отдельные республики обирают друг друга и грабят ресурсы. Характерно, что абсолютно все считают себя ограбленными. И это на самом деле так и есть. Только грабили друг друга не республики, грабила их та система, которая существовала. Поэтому при самых минимальных различиях все оказались нищими.

В условиях рынка грабежа ресурсов просто не может быть, потому что никто не в силах приказать республике, производителю, живущему в ней, отдать свой товар, не считаясь с экономической целесообразностью. Движение ресурсов при рыночных отношениях регулируется свободными ценами, свободой хозяйственных связей и интересом производителя.

Что касается якобы попрания договором республиканских суверенитетов, то эта мысль порождена ложным представлением о суверенитете как о верховенстве местных решений над общими. Подписывая любой международный договор, мы, тем самым, признаем, что принятые нами обязательства выше, чем внутренние. И после этого проводится работа по приведению внутреннего законодательства в соответствие с достигнутыми договоренностями. Иначе не было бы смысла в международных соглашениях.

Скептики говорят, что договор, даже если его заключат, не будет выполняться, как не выполняются все наши договоренности. Но если говорить, например, о срыве выполнения межреспубликанских соглашений 1990–1991 гг., то это, по нашему мнению, не проблема кризиса договорного процесса, а проблема качества и содержания самих этих договоров. Когда правительство одной республики заключает с правительством другой соглашение о взаимных поставках леса и кирпича, это означает, что оба правительства должны установить госзаказ, принудительную цену, собрать одно — лес, другое произвести кирпич и передать их друг другу. Но для производителей это тот же атавизм прежней командной системы, поскольку они лишены возможности продать свой лес и кирпич кому хотят, и по той цене, по которой хотят. Это насилие над производителем, и с экономической точки зрения такая система ничем не отличается от той, когда два республиканских госснаба обменивались натуральными потоками.

Если исходить из того, что мы будем выполнять договоры только по принуждению, то вообще нет смысла пытаться договориться. Договор об экономическом сообществе, как любой другой, будет выполняться при том единственном условии, если на его основе будет создана заинтересованность производителей и потребителей в его соблюдении.

Последний аргумент противников договора заключается в том, что сначала нужно достигнуть политического согласия, а лишь потом экономического. Кто возражает? Давайте попробуем, но я думаю, что заключить политический договор нам сейчас будет очень непросто, и произойдет это очень не скоро. С другой стороны, договоренности, достигнутые в сфере экономики, уже содержат в себе элементы политики, поскольку регулируют межгосударственные экономические отношения. Республики, которые торгуют между собой, не будут воевать.

В нашем государстве существует одна особенность, которой нет в других странах. У нас этнические общности переплетены очень тесно, буквально вклинены друг в друга, а это всегда потенциальная угроза. Нейтрализовать ее можно, только направляя энергию людей на созидание, на производство, торговлю, развитие контактов. Любые войны, в том числе и экономические, сколько бы они не длились, всегда заканчиваются заключением договора[76].

Однако у Григория Алексеевича в этом вопросе было слишком много оппонентов. Этот вопрос актуален и сейчас, обсуждался он и в 1993 году: «Союз без России невозможен, а Россия сможет, лишь когда сама будет независима… Значит, сначала объединенная, крепкая единая и неделимая Россия — потом Союз»[77]. Но сейчас можно констатировать очень тревожный факт — появление центробежных тенденций внутри самой России. Конечно, Чечня — это крайность. Город Калининград уже открыто заявляет о своих планах-мечтах, правда, пока только на бытовом уровне. Город Норильск высказывается за вхождение в Таймырский автономный округ. Федеративный договор сильно страдает неточностями, размытостью формулировок.

Если же вернуться к методу разработки Экономического договора, родившегося в результате длительных соглашений, переговоров и компромиссов, то, невольно сравнивая с Федеративным договором, приходишь к выводу, что этот Экономический договор был более четким, чем Федеративный и все последующие договоры, разработанные в 1992 году и далее.

В то время, когда Григорий Алексеевич читал свой доклад парламенту, политическая ситуация в стране накалялась. Пожалуй, наиболее активными факторами, стимулирующими центробежные тенденции, были литовские события (13 января 1991 года). Страх перед тоталитаризмом был вполне реальным. Противодействовали сохранению Союза и другие силы, в том числе и Москва. Чем внимательнее просматриваешь события 1991 года, тем больше приходишь к выводу не об исторической закономерности, повлекшей за собой распад Союза, а о сознательной политической воле правящих, проводимой в высших эшелонах власти не союзного, а российского правительства, парламента. И это не только мышиная возня вокруг Силаева и Сабурова, кстати, спровоцировавшая отставку последнего. Эта политика началась намного раньше. Наверное, где-то в 1990 году.