Это началось с приходом на пост генсека Юрия Андропова, с именем которого связаны известные попытки ужесточения режима. Тенденция была все та же, что и в незапамятные сталинские времена, — уравнять всех во всем, независимо от рода деятельности каждого и заслуг его перед страной. В первую очередь я имею в виду нас, артистов. Сегодня, как известно, наша прокуратура проявляет порой не меньшую активность по отношению к известным личностям, но это, слава Богу, регулируется рамками закона. А тогда все целиком зависело от прихоти и произвола какой-либо начальственной персоны. Защиту от этого чиновничьего произвола я мог искать только в ЦК партии, хотя все это вместе составляло в общем-то единую структуру.
Причем, что характерно, в то же самое время из ЦК пришла так называемая разнарядка по приему артистов в члены партии. То есть сам артист, как, впрочем, и любой другой представитель советской интеллигенции, не мог по своему желанию вступить в Ряды КПСС, на что существовала особая жесткая квота. Что же касается «простых людей», рабочих и колхозников, на них эти ограничения не распространялись — подавай заявление о вступлении в партию когда хочешь! Таким образом, если тебя, как человека творческой профессии, включали в разнарядку, это означало проявление к тебе особого внимания со стороны правящей партии. А если еще учесть, что все это в данном случае исходило из самого ЦК… Позиция партийной верхушки была ясна — кому же еще, дескать, быть коммунистом, как не певцу Лещенко, известному своим исполнением песен патриотического и гражданского содержания? Но, как я уже не раз говорил, я считаю искусство и политику вещами несовместимыми. Артист — не политик, у него свои задачи. И хотя такое предложение со стороны партийных верхов означало, что мне дается как бы индульгенция на доверие властей, внутренне я противился вступлению в ряды какой бы то ни было идеологической организации, памятуя стихи Андрея Вознесенского: «Умеют хором журавли, а лебедь не умеет хором».
Но как бы там ни было, творящийся произвол требовал принятия каких-то мер для защиты, что и побудило меня обратиться с письмом в ЦК. Шауро обещал помочь и обещание свое сдержал — ставку мне увеличили. А спустя еще какое-то время я был принят в партию. Но, как ни странно, даже столь явно выраженное заступничество всемогущего ЦК не охладило пыл прокуратуры, по-прежнему рьяно пытавшейся инкриминировать мне и моим коллегам по искусству какие-то противоправные действия. Объяснить сие могу только тем, что работники этого ведомства терпеть не могли ни музыку, ни эстраду, ни искусство вообще и всеми силами пытались доказать, кто у нас тут хозяин. И только когда до них дошло, что все их попытки дискредитировать меня в итоге не приносят никаких результатов, от меня отступились. Большую роль в этом, прямо скажем, сыграл известный правовед, ректор Юридического института Олег Кутафин, который однажды обратился к помощнику тогдашнего генерального прокурора с настоятельной просьбой: «Послушайте, да отстаньте вы наконец от этих трудяг-артистов! Вам что, заняться больше нечем? Злоупотреблений нераскрытых в стране мало?»
Что же касается моей дорогой и нежно любимой подруги Сонечки Ротару, то у нее вдруг объявился совершенно неожиданный защитник — зять Брежнева Юрий Чурбанов, замминистра МВД, который просто-таки спас Соню от грозивших ей обвинений: «Не трогайте вы эту прекрасную певицу, оставьте ее в покое. И вообще — артистов больше не тревожить!»
Одним словом, вся эта судебно-прокурорская «эпопея» попортила нам всем немало крови. Но сбить с нас творческий настрой, стремление все больше и больше постигать тайны своей профессии она так и не смогла. И как бы ни бывало порой тошно от этих бесконечных и беспочвенных придирок, я не переставал заниматься главным — создавать все новые и новые концертные программы, то есть «выбивать» необходимую аппаратуру, шить костюмы, ездить на гастроли…
А спустя какое-то время, с приходом к власти в 1985 году Михаила Горбачева, началась пресловутая перестройка. Возникли так называемые кооперативы, ныне благополучно канувшие в Лету. С другой стороны, с чего-то же нужно было начинать переход к новым экономическим реалиям, и первые кооператоры сыграли в этом весьма значительную роль. Мне это Удивительное время запомнилось прежде всего своими пышными «кооперативными» концертами, где с нами, артистами, рассчитывались не по каким-то убогим тарифным ставкам, а согласно ранее составленному договору. Все зависело теперь от объективных условий, все играло свою роль — общая сумма сборов, Уровень твоей популярности и еще масса тому подобных факторов. Работать, соответственно, стало намного интересней. Я уже мог позволить себе снять видеоклип, разнообразить привычную форму концерта — одним словом, не топтаться на месте.
А время тогда выкидывало, как известно, самые неожиданные кульбиты. Начать с того, что перестройка захлебнулась, выродившись в некое «псевдоускорение», вожжи от которого оказались в цепких руках спешно переродившихся ретивых «комсомольских мальчиков», жаждущих урвать свой кусок общественного пирога. Главной их целью было якобы утверждение неких «новых идеологических ценностей» путем отрицания ценностей прежних, «застойных», что было конечно же чистой воды лицемерием — за всей этой публичной мишурой и трескотней не стояло ничего, кроме тайной жажды наживы. А так как певец Лев Лещенко, по громкому определению одной из центральных газет, был не кем иным, как «песенным символом советской эпохи», вышеупомянутые «мальчики» постаралась отыграться на нем, что называется, по полной программе. Вот почему промежуток времени с 1987-го по 1990 год стал для меня самым настоящим испытанием на прочность. С виду все вроде бы было как и прежде — меня довольно часто приглашали на концерты, я много гастролировал, хотя, может быть, и не так активно, как до перестройки, что давало мне возможность нормально жить в материальном смысле. Но вот что касается морального удовлетворения… Одним, скажем, из самых болезненных ударов по моему самолюбию стал тот факт, что меня не то в 1988-м, не то в 1989 году «забыли» пригласить на телевизионный фестиваль «Песня года». Хотя я, как никто иной, мог бы считать себя истинным рекордсменом по количеству «Песен года», в которых принимал участие с самых первых выпусков программы. А те «перестроечные» новогодние «Голубые огоньки», которые проходили теперь без участия Иосифа Кобзона, Льва Лещенко, Софии Ротару? Не знаю, как другие, но я это воспринимал достаточно болезненно, учитывая то, что за двадцать лет работы на сцене внес, надеюсь, кое-какой личный вклад в развитие отечественной песенной эстрады. С другой стороны, можно было отчасти оправдать создавшуюся ситуацию тем, что происходит вполне закономерная смена поколений, что не вечно же нам, старой гвардии, царствовать на песенном Олимпе и что возраст тоже вещь вполне реальная и объективная… Мне ведь, слава Богу, к тому времени было уже под пятьдесят — для эстрадного исполнителя возраст довольно солидный. Хотя, по правде говоря, я никогда не считал себя «чисто эстрадным» исполнителем. Я ведь и на Гостелерадио пришел не как представитель какого-то одного направления, а как певец, владеющий достаточно обширным арсеналом жанров, таких, как, скажем, оперная классика и русский романс.
Но, как бы там ни было, я ощущал образовавшийся вокруг меня вакуум. Причем в подобном критическом положении оказался, естественно, далеко не я один, а тысячи и миллионы людей моего возраста, выросших в одно со мной время. Они метались по жизни, потеряв свои прежние ориентиры и не находя в ней новых. Им тоже было неимоверно трудно вписаться в новую реальность.
Но постепенно привыкаешь ко всему. И даже столь кардинально изменивший всю картину нашего мира 1991 год не показался уже мне явлением глобального порядка. Самым интересным для меня в этот период стало то, что новая власть, которая, казалось бы, должна была априори отрицать все культурные приоритеты прежней власти, отнеслась ко мне, одному из таких «приоритетов», в высшей степени лояльно. Может быть, сыграло роль то, что практически все окружение Бориса Ельцина меня хорошо знало лично. А что касается самого Бориса Николаевича, то я был с ним знаком еще с 1980-х годов в его бытность первым секретарем Свердловского обкома партии… Таким образом, мои контакты с тогдашней верховной властью не только не оборвались, а, напротив, у пились даже более, чем раньше. А такие вещи, как близость к верхам, никогда не проходят незамеченными для тех деятелей рангом пониже, кто живет по известному принципу «чего изволите». И как только они в этом убедились, отношение ко мне со стороны наши» доморощенных культуртрегеров вновь изменилось в самую лучшую сторону. Что поделаешь, такова жизнь…
