Дженнингс резко отдернул руку, и Прибор снова потемнел.

Но этого было достаточно: теперь он все понял.

— Я словно смотрел в окошко в вашем черепе, — задыхаясь от волнения, произнес он. — Я читал ваши мысли.

— А я — ваши, — ответил Штраус. — Я их читал или почувствовал, называйте это как хотите. — Он дотронулся до Прибора со свойственной ему холодной отвлеченностью, но ничего не произошло.

— Вы — Ультра, — гневно сказал Дженнингс. — Когда я прикоснулся к нему, — тут он снова дотронулся до Прибора, — ага, вот опять. Я вижу. Вы безумец! Вы что, серьезно полагаете, что приговорить человеческую расу к вымиранию гуманно? Гуманно уничтожить всю многоликость и разнообразие человеческого рода из-за того, что Земля перенаселена?

Он негодующе убрал руку с Прибора, и его поверхность снова потемнела. Штраус еще раз дотронулся до него, на этот раз осторожно, и снова — никакого результата.

— Ради бога, не будем спорить, — сказал Штраус. — Эта штука — ключ к общению, нечто вроде телепатического передатчика.

Дженнингс отвернулся — он не хотел разговаривать со Штраусом.

— Мы сейчас же отправим донесение, — сказал он. — Плевать мне на славу, можете забрать всю ее себе. Я же хочу только передать Прибор в другие руки.

Штраус с минуту пребывал в мрачном раздумье.

— Это не просто передатчик, — сказал он наконец. — Он реагирует на чувства и передает их.

— Что вы имеете в виду?

— Только что он дважды реагировал на ваше прикосновение, хотя вы держали его в руках целый день, и ничего не происходило. Он бездействует, когда к нему прикасаюсь я.

— Ну и что?

— Он реагировал на ваше прикосновение, когда вы были в состоянии сильного возбуждения. Вот требование, необходимое для его работы… Но послушайте же меня. Так ли вы уж уверены в своей правоте? Каждый здравомыслящий человек на Земле сознает, что для планеты лучше, если ее население составляет один миллиард, а не шесть. Используй мы автоматику полностью — то, что сейчас нам не позволяют толпы, мы могли бы иметь такую же развитую и жизнеспособную Землю, как и теперь, но с населением не больше, скажем, пяти миллионов человек.

Он так хотел быть убедительным, что резкость в его голосе почти исчезла.

— Но мы не можем уменьшить численность населения демократическим путем. И вы это знаете. И дело вовсе не в половом инстинкте: пилюли давно решили проблему контроля над рождаемостью. И это вам хорошо известно. Дело в национализме. Каждая этническая группа хочет, чтобы другие группы первыми уменьшили свою численность, и я их понимаю. Я хочу, чтобы доминировала моя этническая группа, нашагруппа. Я хочу, чтобы Земля была населена элитой — такими людьми, как мы, ибо мы — настоящие люди, а толпа полуобезьян, тянущих нас вниз, мешает нам, уничтожает нас. Они обречены на гибель так или иначе, но почему мы должны погибать вместе с ними?

— Нет, — твердо сказал Дженнингс. — Ни одна группа не должна иметь преимущества перед остальным человечеством.

— Это чушь, Дженнингс. Вы сами не верите в то, что говорите, просто наши олухи, горой стоящие за уравниловку, слишком долго вбивали вам это в голову. Прибор — это то, что нам нужно. Даже если мы не сумеем построить подобные ему приборы или не поймем принцип его действия — не беда. Прибор нам все равно поможет. Если мы сможем управлять действиями влиятельных людей, мы постепенно овладеем миром. У нас уже имеется организация. Вы должны знать это, вы заглянули в мой мозг. Это наиболее продуманная и решительная организация на всей Земле. К нам каждый день примыкают талантливейшие люди. Почему и вам не оказаться в их числе? Этот Прибор — ключ, но это не просто ключ к чуть большим знаниям. Это ключ к конечному разрешению всех человеческих проблем. Так будьте же с нами, в наших рядах!

Рука Штрауса легла на Прибор, который замерцал на секунду и снова погас.

Дженнингс улыбнулся. Он понял, что Штраус пытался настроиться на высокую эмоциональную волну и заставить действовать Прибор. Но это ему не удалось.

— Вы не можете управлять им, — сказал Дженнингс. — Вы, черт возьми, слишком холодны и всегда владеете собой.

Он поднял дрожащими руками Прибор, и он тотчас же засветился.

— Но вы можете управлять им. Вы спасете человечество.

— Ни за что на свете, — ответил Дженнингс, с трудом переводя дыхание от переполнявшего его волнения. — Я немедленно посылаю донесение.

— Вы не сделаете этого, — сказал Штраус. Он схватил один из столовых ножей. — Во всяком случае, я не советую. Нож очень острый и хорошо отточен.

— Вам незачем было так остро ставить вопрос, — сказал Дженнингс, который даже в такой ситуации не сумел удержаться от своей любимой игры слов, которой он увлекался еще в университете. — Я вижу ваши планы. С Прибором в руках вы сможете убедить любого в том, что меня никогда и не было. Вы можете принести победу Ультра.

— Вы превосходно читаете мои мысли, — кивнул Штраус.

— Но вам это не удастся, — произнес, задыхаясь, Дженнингс. — Во всяком случае, до тех пор, пока Прибор у меня в руках. — Он захотел, чтобы Штраус застыл на месте и не двигался.

Штраус яростно рванулся вперед, но безуспешно. Он по-прежнему сжимал нож в дрожащей руке, но сдвинуться с места не мог.

Оба тяжело дышали.

— Вы не сможете продержаться так… целый день, — сквозь зубы процедил Штраус.

Чувство, которое испытывал Дженнингс, было вполне отчетливым, хотя сам он вряд ли смог бы описать его. Будто держишь в руках ускользающее животное невероятной силы, которое отчаянно пытается освободиться. Дженнингсу пришлось напрячь все силы, чтобы думать только о том, чтобы Штраус оставался неподвижным.

Он еще не привык к Прибору и не знал, как с ним обращаться. Его положение можно было сравнить с положением человека, впервые взявшего в руку шпагу и пытающегося размахивать ею с ловкостью мушкетера.

— Совершенно верно, — произнес Штраус, следуя за ходом мысли Дженнингса. Он осторожно двинулся вперед.

Дженнингс хорошо сознавал, что у него не было шансов на победу в борьбе с фанатичной решимостью Штрауса. Они оба понимали это. Дженнингс вспомнил о лунном глиссере. Он должен попытаться покинуть корабль. Вместе с Прибором.

Но теперь у Дженнингса не могло быть секретов от Штрауса. Тот понял его замысел и попытался встать между глиссером и Дженнингсом. Дженнингс удвоил свои усилия. Теперь он решил усыпить своего противника.

— Спи, Штраус, — отчаянно твердил он. — Спи!

Штраус упал на колени, и его налившиеся свинцом веки начали закрываться.

Дженнингс бросился вперед с бьющимся сердцем. Только бы оглушить его и вырвать нож из рук…

Теперь мысли его уже не были сосредоточены на сне, и рука Штрауса вдруг ухватилась за его ногу, с силой увлекая его вниз. Дженнингс споткнулся, и рука Штрауса, резко устремившись вверх, нанесла удар. Дженнингс почувствовал острую боль, и мозг его наполнился ужасом и отчаянием.

Волнения и чувства Дженнингса достигли в этот момент предела, и слабое мерцание Прибора перешло в яркое сияние. Рука Штрауса ослабла после того, как Дженнингс в течение нескольких минут молча и бессвязно передавал другому мозгу свой страх и обуревавшую его ярость.

Штраус рухнул на пол с перекошенным лицом.

Дженнингс с трудом поднялся на ноги и отошел в сторону. Он думал только о том, что Штраус не должен приходить в сознание. Любая попытка предпринять что-либо отняла бы у него слишком много сил: его нетренированный мозг не мог работать с полной отдачей.

Он направился к глиссеру. Там, внутри, должен быть скафандр и бинты…

Лунный глиссер не был рассчитан на длительный полет. Как, впрочем, не был способен на это сейчас сам Дженнингс. Кровь проступала сквозь повязку на боку и запачкала внутренность скафандра. Корабля пока что не было видно, но Дженнингс понимал, что рано или поздно он появится у него “на хвосте”. Мощность корабля была неизмеримо выше мощности маленького глиссера, а радиолокаторы могли быстро нащупать следы, испускаемые реактором глиссера, работающим на полной тяге.