«Вот так! — подумал Рид угрюмо. — И все!»

Им никогда не позволят поговорить с глазу на глаз.

Но когда он сообщил про это Эриссе, она почему-то даже не огорчилась.

Осенняя погода оставалась удивительно приятной — бодрящий воздух, солнечные лучи, вспыхивающие золотом на высохшей траве, и начинающая бронзоветь и краснеть листва. В запряженной мулами повозке ехать действительно оказалось приятно. Возничий, дюжий молодой человек по имени Пенелей, говорил со своими пассажирами учтиво, но глаза его, когда он смотрел на них, были как две голубые льдинки. Рид не сомневался, что его приставили к ним не только из-за могучих мышц, но еще и потому, что он, видимо, отличался остротой слуха и знал кефтиу.

— Куда? — осведомился он, когда они, погромыхивая, выехали за ворота дворца.

— В какое-нибудь тихое место, — сказала Эрисса, опередив остальных. Там, где можно отдохнуть одним.

— Хм-м… Роща Перибойи? Мы доберемся туда как раз ко времени дневной трапезы. Если ты, госпожа, служишь Ей, как мне сказали, то сумеешь предупредить нас, чтобы мы ничем не оскорбили нимфу.

— Да-да! Прекрасно! — И Эрисса повернулась к Олегу. — Расскажи мне все про поместье Диорея! Ничего не упусти! Я все дни провела взаперти. О нет, милостивая царица была со мной очень ласкова, но обычаи ахейцев не сходны с обычаями Крита.

Рид понял, что она что-то придумала, и сердце у него забилось чаще.

Находить безобидные темы для разговора было нетрудно — запас сведений, которыми они могли поделиться друг с другом и о своих странах, и о днях, проведенных в Афинах, казался неисчерпаемым. Но даже если бы дело обстояло по-иному, Рид не сомневался, что Эрисса нашла бы выход. Она ничуть не кокетничала, но втягивала Олега, Улдина и Пенелея в разговор, задавая интересные вопросы и высказывая мнения, которые требовали новых ответов. («Если ваши корабли, Олег, настолько крепче наших, что… как ты сказал?.. варяги переплывали реку Океан, значит, ваше дерево тверже нашего, а гвозди и скобы вы делаете из железа, верно?») Выслушивая ответ, она наклонялась поближе к говорившему. И невозможно было не замечать ее классического лица, изменчивых, как море, глаз, полуоткрытых губ, поблескивающих между ними белых зубов, точеной шеи, вызолоченных солнцем волос и того, как ахейский плащ под ветром плотнее облегал ее груди и тонкую талию.

«Она знает мужчин, — думал Рид. — Ах, как она их знает!»

Священная роща оказалась порослью лавров, окружавших лужайку. В центре ее лежал большой валун, он, видимо, символизировал нимфу Перебойю, так как форма его отдаленно напоминала женский лобок. По одну сторону рощи тянулись посадки маслин, по другую простиралось ячменное поле. Вдали под солнцем простирался кряж Гиметта. Ветер терялся в деревьях, и листья их словно нашептывали колыбельную, засохшая трава была густой и теплой. Тут царили мир и тишина.

Эрисса опустилась на колени, произнесла молитву, разломила хлебец и половину положила на валун, чтобы нимфа могла покормить своих птиц.

Потом поднялась со словами:

— Мы тут желанные гости. Принесите наши припасы и вино из повозки. А ты, Пенелей, не снимешь ли ты шлем и нагрудник? Подойти сюда незаметно не сможет никто, а в присутствии нимфы не подобает носить оружие.

— Прошу у нее прощения, — ответил воин, который не слишком огорчился предлогу снять тяжелые доспехи и отдохнуть.

От скромного дружеского обеда они получили большое удовольствие.

— Ну а теперь пора и поговорить о делах, — сказал Улдин.

— Попозже, — ответила Эрисса. — Я придумала лучше. Нимфа к нам благосклонна, и если мы ляжем и уснем, она может ниспослать нам пророческий сон.

Пенелей приподнялся и снова сел.

— Я спать не хочу, — сказал он. — А кроме того, мой долг…

— Ну конечно. Но разве твой долг не требует, чтобы ты узнал для своего царя все, что сможешь, об этих странных делах? Ведь так?

— Хм-м-м… да.

— И она может быть к тебе милостивей, чем к нам. Это же твоя страна, а не наша. Наверно, она будет довольна, если ты почтишь ее просьбой ниспослать тебе совет. Идем же! — Эрисса взяла его за руку, легонько потянула, и он послушно встал. — Вот сюда, где солнце освещает камень. Сядь, откинься, почувствуй ее тепло. А теперь… — Она вынула спрятанное на груди бронзовое зеркальце. — А теперь глади на этот знак Богини. Матери всех нимф.

Она опустилась перед ним на колени. Он ошеломленно переводил взгляд с ее лица на блестящий диск и обратно.

— Нет, — прошептала она. — Смотри только на зеркало, Пенелей, и в нем ты увидишь то, что повелит Она. — Зеркальце в ее руке медленно поворачивалось.

«Боже ты мой!» — подумал Рид и отвел Олега с Улдином за камень.

— Что она делает? — с тревогой спросил русский.

— Ш-ш-ш! — прошипел Рид. — Садитесь и ни звука. Это священнодействие!

— Боюсь, языческое это дело. — Олег перекрестился. Однако вместе с гунном бесшумно опустился на землю.

Сквозь лепечущие листья пробивались солнечные лучи. Навстречу им словно курения поднималось благоухание сухой травы. В шиповнике гудели пчелы. Из-за камня доносился воркующий голос Эриссы.

Когда она вышла к ним из-за валуна, утреннее веселое оживление исчезло без следа. Она просто его сбросила. Лицо ее было одновременно и серьезным, и ликующим. Белая прядь в ее волосах выделялась на их темном фоне точно венец.

Рид вскочил.

— Тебе удалось? — спросил он.

Она кивнула.

— Он проснется, только когда я ему прикажу. А потом будет думать, что уснул вместе со всеми нами и увидел сон, который я ему нашептала. — Она пристально посмотрела на американца. — Я не знала, что тебе известен Сон.

— Так что это за колдовство? — с трудом выговорил Олег.

«Гипноз! — ответил про себя Рид. — Но только она владеет им куда искусней всех гипнотизеров моего века, о каких я только слышал. Видимо, все зависит от свойств личности».

— Это Сон, — ответила Олегу Эрисса. — Я навожу его на больных, чтобы облегчить их боль, и на одержимых, чтобы изгнать из них злых духов. Он не всегда наступает, когда я его навожу, но Пенелей человек простой, а я всю дорогу старалась его успокоить.

— Я видел, как шаманы делали то же, что ты, — кивнул Улдин. — Не бойся, Олег. Только вот я никак не думал, что когда-нибудь встречу шаманку!

— А теперь поговорим, — сказала Эрисса.

Ее суровость подействовала на Рида, как удар меча, — он вдруг понял, что на самом деле она не перепуганная жертва машины времени, не тоскующая по родному дому изгнанница, не пылкая и нежная любовница, которую он, как казалось, узнал до конца. Все это были лишь волны над морской глубиной. Она стала чужой той девочке, которая его помнила, — рабыня, вырвавшаяся на свободу, скиталица, сохранившая жизнь среди дикарей, хозяйка в доме, который сама создала, целительница, ворожея, жрица и пророчица. Внезапно его охватил благоговейный страх, словно ее троичная Богиня действительно спустилась сюда и воплотилась в ней.

— На что обречена Атлантида? — спросила она затем.

Рид нагнулся и налил себе вина, чтобы заглушить страх.

— Разве ты не помнишь? — пробормотал он.

— Конца не помню. Только месяцы до этого — твои и мои — на святом острове и в Кноссе. Они не забыты. Но я не стану говорить про то, что, как я знаю теперь, еще будет для тебя, каким было для меня. Это священно. А скажу вот что: я расспрашивала, какой сейчас год, и сложила годы, протекшие с тех пор, как нынешний минос воссел на престол, или со времени войны между Критом и Афинами. И я вычислила, что мы находимся в двадцати четырех годах до того дня, когда меня унесло с Родоса в Египет. Ты скоро покинешь это время, Данкен.

Красная кожа Олега посерела, Улдин замкнулся в прежней невозмутимости.

Рид отхлебнул едкого красного вина. Он не смотрел на Эрис-су, а уставился на вершину Гиметта над деревьями.

— Что последнее ты помнишь ясно? — спросил он.

— Весной мы поехали в Кносс, мы, сестры по обряду. Я танцевала с быками. — Ее размеренный безразличный тон смягчился. — Потом появился ты, и мы… Но Тесей уже был там, и другие, кого я помню лишь очень смутно. Может быть, от счастья я ничего не замечала. И наше счастье все еще живет во мне… — Ее голос стал совсем тихим. — И будет жить, пока я жива, а тогда я возьму его с собой в дом Богини.